[St. Byron]

Название: Ключ Всех Дверей. Бракирийский след (рабочий вариант)
Автор; Ribbons Allmark
Бета: сам себе бета, как всегда)
Фэндом: Вавилон 5, с учётом "Затерянных сказаний" и "Крестового похода", как минимум.
Персонажи: Вадим Алварес, Дайенн, Вито Синкара, ушастая-клыкастая семейка и прочий унаследованный из "Следа Изначальных" наш укуренный, трепетно любимый фанон.
Рейтинг: тоже никакого пока
Жанры: Джен, Фантастика, детектив, пока как-то не знаю, что ещё...
Предупреждения: ОМП, ОЖП, авторский произвол, трава цветёт и колосиццо
Размер: макси

Гл. 6 Благословенная Лорка - ч.2

– Ну, орлы вы мои недовылупившиеся? – экран межпланетной связи, маленький и к тому же монохромный, нещадно полосатило, но здесь и сейчас действовала поговорка «чем богаты, тем и рады» - это был единственный свободный терминал, а связь с мирами далее нарнского и хаякского секторов здесь во все времена оставляла желать лучшего, - чем порадуете? Как продвигается расследование? И самое главное – когда я увижу ваши прекрасные лица вживую?
Дайенн улыбнулась, хотя в целом было не до смеха.
– В настоящий момент всё… неопределённо, сэр. Но по-видимому, к назначенному времени на совещание мы не попадаем, за что, за себя и своего напарника, я приношу извинения…
– Тааак, и что же вам помешало, вернее, собирается помешать? Потому что время взять свои слова обратно, сгрести в охапку все наработанные материалы и всё же успеть на ближайший рейс на Кандар у вас ещё есть.
– Мы… не вполне ещё закончили здесь, господин Альтака.
– Не вполне закончили? То есть? Так, дай мне Алвареса.
– В настоящий момент это невозможно, сэр. Алварес является тем, что мы пока не закончили здесь.
– Что?!
Дайенн глубоко вдохнула.
– Офицер Алварес арестован, сэр.
Позже Дайенн неоднократно жалела, что в тот момент по экрану пошла особенно сильная рябь, и выражения лица Альтаки она не видела. Но в тот момент ей было неизмеримо легче от этого.
– Как – арестован? Кем? По какому обвинению?
– Я пока не могу сообщить всех подробностей, всё произошло очень быстро, сумбурно, и… Сэр, я уверена, это недоразумение вскоре разрешится.
– Очень на это надеюсь, Дайенн, потому что именно сейчас мне не очень хотелось бы отрывать свою задницу от кресла и тащиться к вам вытаскивать Алвареса из неприятностей, в которые он так любит попадать… Как только выясните подробности, сразу же – слышите меня? – сразу же сообщайте мне! Невзирая на время суток, сводки погоды и возможное второе пришествие Христа! Один канал у меня всегда зарезервирован для Лорки. Всё, вперёд!
Дайенн села в кресло, потирая виски. И начиналось-то всё как-то… не обнадёживающе, а теперь и вовсе… Страшнее неизвестности может быть только беспомощность. Может быть, не надо было ничего говорить Альтаке? У отделения и так сейчас проблем хватает, одна операция под угрозой срыва, другая прошла не так гладко, как хотелось, у них уводят из-под носа подозреваемого, Альтака и днюет и ночует в кабинете, и тут ему сообщают к тому же, что один из его людей – один из высоко ценимых и доверенных людей – арестован… Вообще-то, с Альтаки, тем более во взвинченном состоянии последнего времени, станется подключить свои связи на Бракосе и попытаться надавить на лорканскую сторону… В конце концов, там тоже кому-то может не понравиться, что религиозное меньшинство, которое в зубах навязло самим лорканцам, смеет вмешиваться в ход следствия и арестовывать – ну, пусть не гражданина Синдикратии, но подчинённого гражданина Синдикратии… Тому тоже есть и экономические, и политические соображения – бракири долгое время относились к лорканцам с терпением, которым маскировали презрение… Как-то Дайенн спросила Илкойненаса, как так получилось, что Лорка, технически куда более мощная держава, находится под протекторатом бракири, а не наоборот. Ведь лорканцы прибыли на свою новую планету 500 с лишним лет назад, когда бракири космические перелёты ещё и не снились, и получили роскошный подарок в виде технологий прежних обитателей. Чего стоило, воспользовавшись ими… Илкойненас ответил тогда: «Потому что им это не было нужно. Мой народ, как вы бы выразились… сидит на золотой жиле и не пользуется ею. Тогда, 500 лет назад, их интересовало лишь то, что они обрели землю обетованную, где построят новый лучший мир, будут соблюдать чистоту веры и их не постигнет участь их прежнего мира и прежних обитателей Лорки. Их не интересовал внешний космос и не интересовали другие миры. Бракири, познакомившись с ними, вызвались помочь им поддерживать их изоляцию, охраняя их границы – потому что быстро оценили, на что может оказаться способна обезьяна с гранатой. Что будет, если другие расы, в ходе экспансии, завладеют технологиями древних, или если сами лорканцы решатся ими воспользоваться… Пусть уж лучше сидят на своей благословенной земле и не имеют поводов для недовольства. Поэтому бракири всегда оказывали всю возможную помощь в розыске технологий, проданных нечестными жрецами и торговцами на сторону. Если уж они сами не уверены, что с этой мощью не натворили бы больше вреда, чем пользы, то никому другому они тоже её не уступят. Бракири понимают, что выгода от обладания атомной бомбой есть ровно до той поры, пока какому-нибудь идиоту не придёт в голову её взорвать». Что же будет, например, если бракири сейчас решат, что в руках таких вот религиозных фанатиков недопустимо оставлять что-то высокотехнологичнее авторучки, что это угроза безопасности, и выпишут лорканскому правительству директиву «решить вопрос» с сепаратистами? Ибо… они, конечно, боятся возможной агрессии Лорки, но нейтралитет часто расценивается как уважение и страх, а Синдикратия не допустит, чтоб Лорка считала, что её уважают и боятся. Тем более – что уважают и боятся «вшивых сепаратистов», занимающих в своём мире три или четыре региона.
Так, вопросы внешней и внутренней политики всё равно вне её компетенции, сейчас нужно думать, как помочь Алваресу. А для этого надо узнать, как будет формулироваться обвинение, как здесь осуществляется судебное делопроизводство, ознакомиться с законами… Эркена, спасибо ему, обещал взять на себя старшее жречество, может быть, он их всё же допрессует, сможет повлиять… В голове назойливо крутился тот вопрос Вадима – неужели она на его месте не вмешалась бы? Дайенн очень хотелось выпросить позволение не отвечать на этот вопрос, только она не знала, у кого это позволение выпрашивать. Конечно, конечно, он не может думать, что она осталась бы равнодушной… «От твоего неравнодушия миру не холодно и не жарко, - словно звучал в голове голос Вадима, - если в толпе зевак есть не только любопытствующие и злорадствующие, но и жалетели, приговорённому от этого не легче. Успокоила бы свою совесть тем, что закон суров, но это закон? Или любимой минбарской сказочкой про реинкарнацию – душа не умирает, и в следующей жизни бедная девочка родится в куда лучших условиях?».
Синонтафер был занят, и Дайенн взяла в оборот его старшего помощника, Фенноарстана.
– Скажите… Вся жизнь общества, в том числе судопроизводство, если я правильно понимаю, регламентируется одними и теми же священными книгами всегда?
– Да. Драгоценным Кладезем, в котором Наисветлейший изложил заповеди, которым нам надлежит следовать, и Свитками, в которых записаны все важные события нашей жизни от начала нашей жизни здесь и до наших дней. В том числе, в свитки заносятся все судебные дела – все споры между гражданами, которые разрешались в суде, все преступления…
– И эти Свитки – они… одни для всего народа? Ведь Лорка большая, и, хотя вы заселили до сих пор ещё не всю планету, но всё же…
– Конечно, в каждом городе есть свой экземпляр Свитков, как и свой экземпляр Драгоценного Кладезя. Они копируются совершенно в точности, без малейших отличий. Никаких изменений в Драгоценном Кладезе не допускается, это совершенное слово Господа, воплощение истины. Что касается Свитков – каждый город ведёт свои Свитки, записывая туда всё происходящее в регионе, раз в пять лет происходит большой съезд, на который привозятся все Свитки, и информация из одних копируется во все остальные. Это большая, серьёзная работа, требующая большой сосредоточенности и старания…
«Вместо того, чтобы завести единую компьютерную базу, например. Ну да, техника же не имеет почтения…».
– Конечно, теперь, после Раскола, наши Свитки включают дела только наших регионов, да и там, на всей остальной Лорке, наши сограждане, уже больше не живущие по заповедям, и судят не прежним божественным судом…
– Понимаю, понимаю. Значит, когда совершается какое-то преступление – например, крестьянин украл у соседа корову или мешок зерна, или одного из супругов уличили в измене – вы смотрите Свитки, находите аналогичный случай и поступаете так же, как поступили тогда?
– Совершенно верно.
– А как быть… ну… с беспрецедентными случаями? Как со случаем господина Алвареса? Ведь, наверное, не на каждом шагу встречается, чтобы иноземец вступился за девушку из вашего народа?
– Этого я не знаю. Я только пятый год на службе, и к судейству я пока не допущен… лично я о таком не знаю. Но думаю, Старшие Жрецы внимательно изучат Свитки и…
– А можно взглянуть на эти Свитки?
Фенноарстан пришёл в явное замешательство.
– Но… Простите, но если честно, я не думаю, что это допустимо…
– Почему? Потому что я чужеземка и иной веры? Но ведь Свитки в полной мере не являются святыней? Это ведь летопись, разве летопись можно осквернить?
– Вы не доверяете нашим жрецам и хотите сами поискать что-то, что может помочь вашему человеку?
– Но это ведь естественно, согласитесь! У обвиняемого всегда должна быть возможность защищаться… Кстати, вы не знаете, в чём его собираются обвинить?
– Я уже говорил вам, что не допущен к судейству и Старшие жрецы не делятся со мной информацией. Но полагаю, кроме соблазнения девушки, противодействия правосудию, угроз простым гражданам и жречеству… богохульство, по всей видимости.
– Это очень страшно, как понимаю?
– Страшнее не бывает, - кивнул Фенноарстан.
Что ж, для Алвареса… ничего удивительного, в общем-то. Однажды такое обвинение он должен был схлопотать. И тем, что он иномирец, уже не отговоришься – он же сам, получается, потребовал, чтоб его судили по тем же законам… Ладно, главное – добиться возможности как можно более полно ознакомиться с этими самыми законами. Тогда они уж как-нибудь придумают… что-нибудь. Её отец, когда рассказывал о законах и традициях иных рас, упомянул одну поговорку, рисующую циничность и беспринципность землян в некоторых вопросах – «закон что дышло, как повернул, так и вышло». Может быть, эта поговорка справедлива и здесь? Может быть, Алварес нахал и безбожник, как они говорят, но они не могут допустить, чтобы его за это убили. Права не имеют. Должен существовать какой-то выход.

Симунарьенне, собрав решимость, наконец подползла к Вадиму.
– Вам очень больно?
– Нет, не очень. Полагаю, они не стали бы слишком сильно бить меня сейчас – берегут силы. К тому же, завтра суд, суд – дело публичное, и если я буду выглядеть полутрупом, это не добавит им очков в глазах общественности. Всё-таки, тут и представители Свободной Лорки, и два представителя других миров. Может быть, на словах им и плевать на весь внешний мир чохом, но они не хотели бы оказаться, например, в экономической блокаде, всё же со Свободной Лоркой они немного, но торгуют…
Лорканка немело коснулась ссадины на его щеке.
– Жаль, у меня всё платье грязное, я не могу оторвать полосу, чтобы вытереть кровь… Если бы попросить их дать воду и чистую ткань…
– Не стоит, о чём лучше б было попросить их – это дать нам какие-нибудь эти священные тексты, чтобы мы могли построить линию защиты… Я всё-таки мало знаю – у нас на религиоведеньи лорканские верованья не проходили, кое-что рассказывала тётя Виргиния – что помнила от Аминтанира…
Лорканка покачала головой.
– Ничего это не даст. В законах ясно сказано, что женщина не должна показываться чужим, что ей следует остерегаться разговаривать с незнакомцами… Я всё равно не жалею об этом – с кем-то ведь мне нужно разговаривать, а здесь не с кем, только с матерью, да с отцом, когда он бывает дома… Это правда, всё равно – кому я нужна и зачем такая жизнь? Помрут мои родители – и я останусь совсем одна, никто не захочет со мной знаться. А для женщины жить одной – преступно, и уж тогда меня точно убьют.
– Не убьют. Почему вы не уехали отсюда?
– Отец думал об этом иногда. Но боялся. В этом городе он родился, а там – как примут, что за люди будут? И мы ведь тогда останемся совсем без всего, имущество отцу не отдадут, а родители не молоды… К тому же, то болели мои братья – вы слышали, они умерли детьми, то я – меня сумели спасти, отец тайно привёл ко мне иноземного лекаря, который был здесь проездом, а теперь вот болеет мать… Почему же мы такие несчастные?
– Потому что покорные и боитесь риска. Твоему бы отцу твою смелость, лучше бы он увёз вас, а начать всё с нуля – можно… Да и ведь в молодости он проявил смелость, женившись на твоей матери. А почему ему это было нельзя?
– Потому что он жрец, а жрецам можно жениться только на девушках из достойных семей. А отец моей матери был дважды наказан за воровство… Потому что семья была большой и бедной, вот он и украл, чтобы накормить детей. Отец так только и увидел мою мать – когда пришёл с обыском в дом её отца. Увидел – и не захотел жениться ни на какой другой. Его семья, конечно, была против… Но отец сказал, что тогда лучше не будет жрецом. Ему выделили денег только на дом – потому что так положено, чтобы у каждого сына был дом, раз уж он не живёт в семье отца… Но и это заберут, если он захочет уехать.
– Жаль, что твоего отца нет сейчас здесь…
– Напротив, хорошо. А то и его обвинят заодно… Если б они просто оставили нас в покое! Мы ведь живём простой, скромной жизнью, почему же они всё выискивают в нас грехи?
– Потому что им нужен козёл отпущения… Политика, требующая человеческих жертв, самый страшный идол в истории религии…
– Этот сосед, Креохайнал! Почему же господь дал ему так мало сострадания? Почему он всё шпионит за нами? Конечно, он затаил зло на отца с давних пор… Когда-то он подговаривал отца оклеветать другого нашего соседа, ему не хватало одного свидетеля, а конфискованное имущество они б потом поделили. Отец отказался, предал огласке его планы… Креохайналу ничего не было, ведь клевета ещё не состоялась, только планировалась, к отцу на какое-то время стали лучше относиться, раз он проявил честность и не дал совершиться преступлению… Но видать, Креохайнал искал повода отомстить. Не думала я, что он злобен настолько! Да и бесчестен… Так спокойно рассказать всем, что видел в моём доме! Я ведь не сказала, что видела, что его не было на посту, да и не собираюсь говорить.
– А может, стоит? Может, тогда ему будет меньше доверия, и обвинение с тебя снимут?
– Нет, не стоит всё же. Ведь тогда я обвиню и Истормахала, второго стражника, а он хороший человек. Пост охранника при храме – это важный пост, оставить его, даже в час Полуденного Моления – преступление серьёзное. Его не убьют, конечно, но наказание будет серьёзным, и поста они точно лишатся. Это ведь всего один раз и было, я заметила, потому что наш дом находится напротив храмового комплекса, и я тогда как раз вышла к колодцу за водой для матери… Это, вообще-то, тоже нехорошо, что я в этот час за водой пошла, но моя мать больна, пять минут отнять от часа молитв можно.
– Подожди, они охранники здесь, вот в этом дворе? И они отсутствовали в час Полуденного Моления? Когда это было, в какой день? Вспомни, Симунарьенне, пожалуйста, это важно!

Вошёл Эркена с ворохом свитков.
– Вот. Подозреваю, теперь я буду аналогом чёрта в страшных сказках для детей, но это теперь в нашем распоряжении… Нет ли здесь кофе? День был тяжёлым, а ночь будет ещё тяжелее. Но у нас есть только эта ночь, поэтому права на сон у нас нет.
– Есть таблетки с кофеином, я уже приняла. Как же мы в этом всём разберёмся? Надо позвать хотя бы Хеннеастана, или кого-то, кто будет столь добр, чтоб переводить нам…
Эркена повертел в руках бутылёк.
– Надеюсь, они не войдут в конфликт друг с другом…
– А что это вы там принимаете? Дайте, посмотрю состав, скажу… У вас болезнь Виллебранда?
– Что? А, да, я слышал, у землян она носит такое название.
– В смысле, я про этот препарат слышала только в такой связи, гемофилия типа С у центавриан и третий тип болезни Виллебранда у землян. Не знала, что подобное и у бракири встречается. Это и у людей редкость.
– Я особенно везучий, верно. Впрочем, она у меня в лёгкой форме, и поскольку была достаточно рано выявлена… С этой штукой вообще горя не стало, особенно с тех пор, как она подешевела.
– Это удивительно, если учесть, что… мне казалось, у бракири вообще неизвестно такое явление, как врождённые нарушения свёртываемости крови? К тому же, если я не ошибаюсь, что выделяет реновилат среди прочих препаратов для лечения болезней крови – это его высокая эффективность именно в случаях полного отсутствия фактора свёртываемости и появления аутоантител… Я б не назвала эту форму лёгкой.
– Ну, смертельно больным я себя не чувствовал никогда. Главное не забывать принимать лекарства вовремя, а это, увы, со мной случается. Но ничего страшнее повышенной кровоточивости дёсен пока со мной не случалось, а я с этим 43 года живу.
– И при этом пошли работать в полицию… Смело, если учесть, что и царапины может быть достаточно для обильного кровотечения. Ваши родители тоже этим страдали?
– У матери была какая-то анемия… точного определения не знала она сама. Но это была анемия приобретённая, вследствие отравления ионами токсичных металлов… Длительное время она пользовалась некачественными красками, поздно узнала об этом.
– Красками?
– Она была художницей. Хотя так не совсем верно говорить… Создавала красоту в широком смысле слова. Какое-то время работала на текстильной фабрике, красила и расписывала ткани, а дома писала картины. Работала с керамикой, мозаикой, даже на стеклодувном производстве какое-то время. В общем-то, её руки, наверное, способны были создать что угодно. Я рос в окружении созданных ею картин, панно, чаш, ваз, ёлочных игрушек… Шторы у нас дома, постельное бельё, обивка у дивана и даже обои были расписаны ею. Кому-то сказочные миры приходится придумывать, искать в книжках, а я мог их увидеть в стекле, пластике или ткани… На потолке моей спальни были фантастические птицы, когда их озаряли закатные или рассветные лучи, казалось, что они трепещут крыльями, что они живые. Жаль, я её талантов не унаследовал… Ну, способности к рисованию у меня есть, говорят, но в целом посредственные… Впрочем, хорошо, что я на том месте, на каком есть. Давайте поделим эту гору, госпожа Дайенн, и будем надеяться, что наши словари нам сослужат хорошую службу.
– Словари-то, может быть, и хорошие… Но у лорканского такая сложная грамматика, да и язык у таких текстов обычно… далёк от разговорного… Я в годы учёбы разбирала некоторые старинные тексты – намучилась, а ведь они на моём родном языке, и даже не самый сложный из диалектов фих. Может быть, всё же реально найти кого-нибудь среди местных, кто окажется достаточно неравнодушен к судьбе Алвареса, чтобы просидеть с нами эту ночь? По правде, понятно, неудобно их об этом просить… Но ведь ситуация серьёзная. Как думаете, может быть, для кого-то из исповедующих новую веру…
– Среди жрецов здесь, как я понял, преобладают староверы или «умеренные». Хеннеастана можно попробовать подключить, конечно, если его отпустит начальник части… Всё-таки Хеннеастан и так потратил на нас много времени.
– Может быть… ну, не знаю… может быть, для них может быть аргументом, что Алварес – брат их пророка? Может быть, ради этого они откажутся от политики невмешательства?
– Что?
– Алварес – двоюродный брат Андо Александера, того самого, от которого, как говорили Таувиллар и Савалтали, они получили своё откровение.
– Вот это да… Ну да, вполне возможно, если они узнают об этом – его освобождение станет для них делом чести. Аналогично, если староверы узнают об этом – для них делом чести станет его убить.

– Что это за песню вы сейчас пели?
Вадим повернулся на голос. Света в комнате не было – единственное окно располагалось довольно высоко, и сейчас в него заглядывала одна одинокая звёздочка. Поэтому, как ни вглядывайся, разглядеть лица друг друга невозможно.
– Интернационал. Песня с моей родины. Точнее, не совсем оттуда… Вообще-то она земная, но я пел её по-филанейски.
– Красивый язык. Кажется, я не встречала такого никогда.
– Да, красивый. А какие встречали?
– Бракирийский, земной, немного – минбарский… Отцу после женитьбы удалось отстоять и перевезти к себе все собранные им книги. Как жрец, он получил хорошее образование, и многие книги собирал на языке оригинала. Не только духовную литературу – художественную, там есть исторические романы, поэзия, публицистики немного… я даже не знаю, за что его осуждали больше. По-моему, это несправедливо – если они сами читали минбарские «Проповеди по случаю», то должны понимать, что они не менее духовны, чем наши священные тексты, если не более. И бракирийская «Шёпот предрассветного часа» - это очень… трогательно так, щемяще… Ну, эти книги переводил для меня отец, он сам без словаря на этих языках не всегда читать может, а я их так и не осилила. Я пыталась читать земные, сложно, конечно, но в основном потому, что я… ну… очень мало знаю о Земле, и многие слова совсем непонятны. А где говорят на таком языке? Я думала, вы землянин.
– Наполовину – да. Моя мать – центаврианка, центавриане от людей почти неотличимы. Жители Филанеи, где я рос, совсем иные – у них серо-зелёная кожа и вместо волос гибкие отростки…
– Я видела центавриан… На картинках, конечно, в нашем городе они не бывали… А Филанея – это где? Далеко? Ну, понимаю, дальше Бракоса… Дальше Нарна?
– Дальше.
– И дальше Земли?
– Дальше.
– У нас дома нет карты галактики. И, наверное, хорошо… А то было бы грустно – мир такой большой, а мне нигде не побывать. Как иногда грустно быть лорканкой. Хотя женщиной быть – много где грустно.
– У нас в отделении работают парни и девушки с Лорки.
– Даже девушки? – ахнула Симунарьенне, - счастливые… Вот познакомиться бы с ними…
– Ну, даже если б мы сумели сейчас выбраться отсюда и отправиться на Кандар, не факт, что успели бы – Элентеленне, я имею в виду, планирует переводиться на Землю, она выходит замуж за землянина.
– Такое возможно?
– Теперь многое возможно, чего не делалось раньше.
– И… её семья не против?
– Ну, всех подробностей я не знаю. Я знаю, что семья Махавира не против… У них единственное условие для брака – чтобы оба супруга были сикхами… Это их вера так называется. Элентеленне согласна, она не считает, что это она сменила веру, говорит, что это одно и то же, просто теперь её зовут Элентеленне Каури и она носит сикхские атрибуты веры, но для бога детали несущественны.
– Моя мать говорит так же. Ей нравится то, чему учит новая вера – что Наисветлейший бог любви и радости, а не строгости, что мы все равны перед ним, что богу не нужны ни жертвы, ни запреты, ни особые одежды, потому что мы приходим в этот мир совсем без одежды, и он нас знает такими, какие мы есть. Она даже носит на шее символ новой веры – звёздочку с крыльями, знак, что каждая душа крылата, что бог живёт в каждом из нас… А в какого бога верят на Филанее?

– Вот, вот тут интересный случай… Город Ниорамурье… Было, кажется, лет пятьдесят назад… Женщину обвинили в супружеской измене, открылось, что её сын – не сын её мужа. В городе тогда был проездом бракирийский торговец, он выкупил жизни женщины и мальчика и взял их к себе слугами. Здесь даже сумма указана… Не факт, конечно, что зарплата Алвареса позволит, но я, если что, прибавлю свою.
– Я тоже нашёл случай, когда один молодой горшечник – если я правильно перевёл, конечно, но что-то, связанное с посудой – из любопытства участвовал в неком религиозном действе чужеземцев… Это было в 68 году, уже ближе. Его жизнь так же позволили выкупить. Значит, можем ссылаться на эти случаи, а уж алчность, будем надеяться, в них победит кровожадность. Ну, мы, бракири, привыкли верить, что соображения выгоды окажутся сильнее соображений мести.
– Так же, думаю, мы можем настаивать, что доказанным является только то, что девушка выходила из дома – раз свидетели лавочники и аптекарь… но поскольку это было больше недели назад, и тогда они не среагировали – неприлично поднимать вопрос сейчас. А вот личная переписка и беседа с Вадимом – как я понимаю, со слов одного и того же соседа, свидетельства одного человека маловато как-то.
– Да, но они практически сознались… Хотя об этом земляне говорят – «сознаешься, конечно, когда сперва бьют, потом спрашивают».
С лампой в руках, в комнату вошёл Феннеарстан – кажется, совсем не заспанный.
– Вы нашли что-то, что обнадёживает вас?
– Возможно. Скажите… Мы несколько раз встречали, что в случае мелкого проступка человек мог откупиться, сделав пожертвование храму… Как думаете, мы сможем добиться такого исхода?
– Кто знает… То есть, я слышал о случаях, когда, принеся пожертвование, мужчина, соблазнивший девушку, мог жениться на ней и тогда им прощался грех… Но ведь тут речь идёт об иноверце… Не знаю.
– Соблазнил? Жениться? Ну… это уж как-то… радикально… Они ведь только разговаривали!
Феннеарстан развёл руками.
– Где разговор, там и соблазн. К тому же, сейчас они заперты в одной комнате, и…
Эркена поднял голову от свитков.
– Не примите это на свой счёт, господин Феннеарстан, но вы нация озабоченных.

– И никто не осуждает их за это?
– Конечно, нет. Не только потому, что они иномирцы. На Филанее брак не обязателен, любой филанеец волен иметь любые отношения с кем пожелает. Пол, возраст и социальное положение не имеют значения. То есть, социальное положение у нас у всех одно, нет бедствующих или ущемлённых в правах групп. За исключением преступников, отбывающих наказание, но это другое. Преступники тоже могут жениться, если очень уж хотят, но в исправительной колонии это сделать как-то сложнее. Однако случаи были, я знал одну женщину-охранника, которая действительно помогла своему избраннику встать на правильный путь… Ещё в последний год заключения он получил именную грамоту из комиссариата за прилежный труд и образцовое поведение, сейчас – ударник, двое детей, которые гордятся отцом.
– Никто не попрекает их, что они дети преступника?
– У нас такое не принято. К тому же, он – бывший вор, исправившийся, значит – пример. У нас запрещено проявлять недоверие к судимым – во-первых, если человек вышел из тюрьмы, значит, своё искупил, во-вторых – если мы откажем ему в возможности трудиться честно, то сами толкнём его обратно на прежний путь, ему ничего другого не останется, и это будет вина общества. Да и детей нераскаявшихся преступников никто никогда не попрекает. Каждый в ответе только за свои поступки. Гражданин славен лишь своими собственными заслугами, а не заслугами родителей. То есть, конечно, можно гордиться тем, что твой отец заработал своей бригаде почётную грамоту и внеочередную премию, или что твоя мать поставила спортивный рекорд… Но заслуги родителей – не повод зазнаваться, быть ленивым или тем более считать, что за это тебе простится безобразное поведение. Быть сыном ударника и при том прогульщиком или драчуном – это совсем позор. Но детей учат быть достойными не того, что они дети того-то и внуки того-то, а того, чтоб называться гражданином общества. То, что у тебя уважаемые родители – не основание для уважения авансом, а то, что родители плохие – не приговор.
– Наверное, наши жрецы не поверили бы в то, что Филанея действительно существует. На неё ведь должен был обрушиться гнев Всевышнего сразу за столько всего – отреклись от бога, от традиций, позволяют женщинам работать и даже руководить мужчинами, позволяют мужчине и женщине жить без брака… Да и не только – мужчине с мужчиной или женщине с женщиной… У нас о таком даже не говорят. Хотя может быть, именно это имели в виду, когда говорили, что в других мирах существуют такие ужасные грехи, что о них и говорить страшно?
– Ну, если так – не они первые пытаются изобразить, что у них такого быть не может, их природа особенная… Интересное дело – религиозные фанатики любят говорить о душе, но пекутся больше о теле. О том, какую оно одежду носит, какую пищу употребляет и с кем и как сношается.
– Ну, ведь тело – сосуд для души…
– Вот именно – сосуд. Разве не логично, что любят содержимое, душу, вне зависимости от того, в какой сосуд она облечена?
– Поэтому сосуд нужно содержать в чистоте, иначе и душа станет грязной.
– Да-да, я уже понял, что у вас душа становится грязной от позволенного себе удовольствия, а не от проявленной к ближнему подлости и злобы.
Снаружи послышались шаги, заскрипела, отворяясь, тяжёлая дверь. Вадим и Симунарьенне невольно заслонились – для глаз, привыкших к темноте, свет лампы показался нестерпимо ярким.
– Симунарьенне, дочь моя, ты здесь? – произнёс мужской голос по-лоркански.
– Отец? Ты здесь? Ты вернулся? Не стоило тебе приходить сюда…
– Идите, - обернулся он к двери, к незримым в темноте охранникам, - я могу побеседовать с ней, я имею право, я её отец.
Дверь закрылась за спиной вошедшего. Какое-то время все трое молчали, глаза арестантов привыкали к свету. Симунарьот оказался почти стариком – худым, измождённым, словно уже придавленным горем потери.
– Я уже всё знаю, Симунарьенне. Молчи, я знаю, что ты не сделала ничего плохого. И я знаю, что им на это плевать. Они хотели бы, конечно, убить очень многих в этом городе, но как трусы, нападают на тех, кто всего беззащитнее.
– Убить во имя бога – это очень просто, лёгкий путь к «праведности», - зло пробормотал Вадим, - гораздо легче, чем следить за собственными поступками.
Симунарьот повернулся к нему.
– Этот так, землянин. Твоя дерзость, конечно, тебя погубила, но я не могу тебя осудить. Может быть, если будут находиться те, кто скажет им это – однажды они услышат…
– Я не землянин… хотя это не важно. Я не намерен сдаваться, господин Симунарьот. Скажите… вы ведь жрец. Вы можете принести нам ваши священные книги и лампу? Время у нас ещё есть, и я намерен потратить его на то, чтоб найти аргументы… Не может же быть, чтоб ваша религия была бесчеловечна настолько, чтоб содержала только то, что удобно им.
– Не думаешь же ты, что, если б такие аргументы были, я б не нашёл их? Увы, их нет. Богохульство и блуд – самые страшные обвинения, и для них ваша вина доказана. Они не будут вас слушать. И меня не будут. Я говорил с Феннеарстаном, он рассказал… Решение уже принято, суд нужен только чтобы торжественно озвучить его.
– Они убьют нас? – в голосе Симунарьенне даже ужаса не было, тихое отчаянье.
– Для того они и заперли вас вместе. Теперь порочность Симунарьенне для них несомненна – вы провели ночь в одной комнате, вдвоём, лучше и не придумаешь… Молчи, юноша, я знаю, ты потребовал этого, чтобы защищать её, ты ни в чём не виноват… Ты ничего не мог сделать, они всё повернули бы так, как им удобно. Будь ты лорканцем, ты ещё мог бы надеяться откупиться и потребовать позволения жениться, но для иноверца они на это не пойдут, богохульство – это уже приговор, вступить в связь с человеком иной веры – это грех двойной.
– Вы хотите сказать, что шансов для нас нет?
– Только если сам Наисветлейший явится в судилище во всей славе своей – так сказал мне Феннеарстан.
– Что ж, - Вадим сглотнул, - могу я, по крайней мере… просить о гуманной смерти для нас? Хотя бы для неё, как для женщины?
– Об этом я и пришёл говорить. Феннеарстан обещал помочь мне – всё-таки, когда-то мы были братьями, и он не получил бы своего поста, не отрекись тогда от него я, уже за это я мог бы просить его о помощи. Как отец, я имею право убить вас своей рукой. За это мне простятся грехи, моя семья восстановит своё доброе имя…
– Отличное благодеяние отцу – смотрю, у вас любят изощрённо издеваться… Что ж… тогда… вы могли бы принести мне письменные принадлежности и обещать, что моё письмо отправят моим близким?
– Ты не дослушал, юноша. Так должны думать. Я принёс с собой два холста, испачканных кровью, сейчас в комнате раздастся два выстрела, а потом Истормахал и Ансурахил помогут мне вынести и погрузить в повозку два тела… Об одном только молю вас – не шевелитесь. Истормахал и Ансурахил в курсе, но рядом могут быть и другие охранники или младшие жрецы. Я увезу вас за пределы города и вы должны навсегда исчезнуть. Это лучшее, чего я смог добиться.
– Но… мои коллеги, оставшиеся здесь…
– Присоединятся к вам позже. Когда будет удобный случай, им сообщат. Дочь моя, я всегда говорил тебе – «пусть бог тебя хранит». Бог – над всеми, он долго терпит, он многое допускает, он испытывает праведных, и иногда кажется, что нет конца испытаниям… Но однажды праведный будет вознаграждён, а лицемер получит по заслугам. Бог не забудет о тех, кто именем его творил неправду, и не забудет о тех, кто на его защиту надеется. А пока пусть хранит тебя этот человек. Я вижу, в душе и поступках его больше бога, чем у наших жрецов.

– То есть, как – уже казнили? Моего коллегу и эту девушку? Вы серьёзно? Кто? Когда? По какому праву? Без суда?
– Отец имеет право, - невозмутимо ответил Эйонтасеннар, - если застанет свою дочь в грехе, убить её своей рукой вместе с тем, с кем она согрешила. Можете сами посмотреть в священной книге. Это закон.
– Вы с вашими людоедскими законами – чудовища! Вы заплатите за это, слышите? Не надейтесь, что я оставлю вас в покое, вы все заплатите! Господи боже, как вы могли… - Дайенн, рыдая, повисла на руке Эркены, пытающегося её удержать – наверное, в этот момент разъярённая дилгарка могла растерзать нехрупкого жреца в мелкие клочки. Впрочем, охватившая её ярость быстро сменилась отчаяньем, - мы нашли… мы убедили бы, доказали… За что…

Вадим с кувшином воды подходил к домику, когда издали услышал пение. Симунарьенне напевала:
– Если б я только могла просить,
Я б хотела вечно жить с моим возлюбленным
В этом скромном домике среди прекрасного сада,
Нет ничего прекраснее его,
Каждое утро рассвет дарит нам своё царское золото,
И каждую ночь бриллиантами осыпает нас небо,
Каждый раз новую песню поёт нам ручей,
Но все они – про счастье.
А когда мы умрём,
Мы станем двумя деревьями,
Сплетающими свои ветви над крышей
И роняющими спелые плоды…
– Это центаврианская песня. Моя мать пела её не раз за работой.
– Я прочитала её в одной из книг, отец помог мне её выучить. У нас нет песен. Когда-то, говорят, были, но жрецы запретили. Должно быть достаточно молитв.
– Да, песенка совсем по ситуации, - рассмеялся Вадим, подходя к столу, где Симунарьенне резала какие-то дикие фрукты – только сорванными их сложно есть, жёсткие, но подвяленные на солнце, они становятся мягче, - и мы не влюблённые, и прекрасного сада не наблюдается. Хотя, всё же не самое плохое место. Почему здесь никто не живёт? Вода есть, плодоносящие деревья есть, земля как будто плодородная…
– Култхи. Ну, по-вашему это… наверное, змеи. Только они не ползают так, как змеи, они скорее как… что же за слово-то… а! сороконожки! А когда им нужно бежать быстро, например, преследовать жертву – они хватают себя пастью за хвост и катятся, как колесо. И у них не яд, их языки испускают сильный электрический разряд. Потом они выпускают в тело жертвы слюну, которая помогает переваривать, и издают громкий свист, который призывает сородичей присоединиться к трапезе. Потому у нас есть поговорка – «Если даже култхи приглашают свою семью к столу, неужели я оставлю родственника голодным?». А в город они редко заползают. Бывает, но нечасто – им нужно жить именно здесь, у ручья, здесь есть какие-то минеральные отложения, они их лижут…
– У нас на Филанее есть похожее слово – култи, но это насекомые.
– Забавно. Расскажите мне о вашем мире ещё! Ох, если б можно было хотя бы раз там побывать… Какая у вас удивительная судьба! У нас сказали бы, что бог вас любит, что странно, если вы в него не верите… У нас и поверить не могли бы, что человек, который не верит и не боится бога, может быть таким добрым…
– Если доброта – из страха, я б поставил под сомнения такую доброту. Мои родные, мама и Виргиния, сказали, обсуждая филанейцев, точнее – Даркани: «По-настоящему доверять можно доброте того, кто не верит ни в бога, ни в рай. Тогда он точно делает это от чистого сердца».
Воспоминания снова нахлынули сами – как это часто бывает, дай только повод. Тогда над Эштингтонским парком было такое же небо…
Элайя и Мир побежали снова на свой любимый аттракцион, а он вот не захотел. На самом деле, он, может быть, и не против бы был, аттракцион ему понравился, но гораздо с большим удовольствием он стоял рядом с товарищем Даркани у полосатой, как карамель, ограды, смотрел на взлетающие двухместные машинки, ракеты и самолётики (как ни уговаривали Мир и Элайя, матери ни за что не позволяли им сесть вдвоём, то есть, одним, и с Элайей села тётя Офелия, а с Миром – Виргиния, но машины они выбрали соседние, и братья вертелись ужом, постоянно оборачиваясь друг к другу, пока не получали от матерей подзатыльники), Ганя и Уильям с Илмо пошли в тир, Лаиса с Лиссой присели за столик с мороженым, то и дело подскакивая, впрочем, поглядеть, как там их драгоценные чада. Даркани показывал на какой-нибудь предмет и говорил, как это будет по-филанейски, Вадим повторял.
– А вы в детстве тоже сюда ходили? Что вы любили больше всего?
Было, конечно, невероятно сложно представить, что этот большой, почти старый дядя был когда-то маленьким мальчиком, Вадим смотрел на носящуюся вокруг филанейскую ребятню, с короткими, иногда торчащими в разные стороны кожистыми отростками – «кабелями», как называл их Ганя, пытался представить таким товарища Даркани… Какими тогда были черты его лица? Сейчас они изменены морщинами…
– Я рос не здесь, вообще-то. Но да, мы, как и все семьи, ходили в парк если не каждые выходные, то уж по праздникам – обязательно. Наш парк, конечно, был скромнее…
– А вы один в семье?
Даркани помрачнел.
– Половину моего детства был один.
– Как это?
– У меня была сестра. Но однажды она исчезла.
– Как это – исчезла?
– Такие истории, наверное, не для детских ушей. Когда подрастёшь – расскажу. Если не пропадёт интерес.
– Пожалуйста, товарищ Даркани! Не такой уж я и маленький. Я смогу понять. Вы же не думаете, как некоторые взрослые, что раз ребёнок – значит, глупый?
– Нет, - печально улыбнулся Даркани, - не думаю. Но это грустная история.
– Я знаю, что бывают грустные истории. Она умерла, да? У меня погиб отец. Давно, ещё до моего рождения. Мама до сих пор плачет, когда вспоминает о нём, но рассказывает, потому что я имею право знать. И мой двоюродный брат тоже погиб… Этого, конечно, я тоже не видел… Но Калин, мамина подруга, умирала при мне. То есть, не прямо при мне, но я видел её больной, навещал вместе с мамой, и видел потом мёртвой, когда мы пришли на погребение. У нас, на Минбаре, говорят, что необходимо рассказывать ребёнку о смерти, это не жестоко, вот обманывать, чтобы однажды потеря стала для него нестерпимым ударом – это жестоко.
– Она умерла, но многим позже. А тогда… я даже не знал, что случилось. Мы просто играли на берегу реки неподалёку от нашего дома… То есть, не совсем нашего – отец приехал туда провести отпуск. Вообще-то, играть одним на берегу нам не разрешалось – довольно крутой обрыв, вдруг упадём, но в тот вечер родители ушли в гости к соседям, и мы решили, что не будет вреда, если мы немного посвоевольничаем. У нас была такая игра – Суна подбрасывала вверх шарики, а я в них стрелял. Иногда мы менялись, но Суна стреляла хуже, поэтому когда я промазывал, она меня немилосердно дразнила. Потом… потом у меня был провал в памяти, очнулся я уже дома, в постели, рядом сидела мать с заплаканными глазами. Я спросил, где Суна, и мне сказали, что Суны больше нет. Через несколько дней они рассказали мне это – что я нечаянно застрелил сестру, я спросил, где же тогда её тело, и они ответили, что оно упало с обрыва в реку. Я дождался, пока они оставят меня без присмотра, и побежал к реке, спустился вниз и долго искал на каменистом берегу её тело – может быть, она ещё жива, ведь бывает, люди выживают и после ранений, и после падения в воду… я не мог поверить, что она умерла. Я несколько раз туда бегал, один раз сам чуть не утонул, меня выловил случившийся поблизости рыбак… Мать тогда напустилась на отца: «Надо было ему это сказать, когда уедем отсюда!». Потом мы уехали, да… Со временем те дни начали затираться в памяти, иногда мне казалось, что я помню её смерть – на самом деле я видел это в кошмарах. Иногда мне снилось, что из воды поднимается чудовище и проглатывает Суну, иногда – что с неба спускается огромная хищная птица… Много позже, уже став взрослым, я задал себе простой вопрос – откуда родители знали, как погибла Суна, если их не было тогда на берегу? Да и играли мы всё же не возле самого обрыва. Мы не стали бы играть на самом обрыве – тогда шарики падали бы в реку. Значит, и тело Суны не могло упасть в воду. Скорее всего, они сами не знают, что там произошло, а это просто сочинили… Я не мог им простить, что они заставили меня поверить, что я собственными руками убил сестру, я несколько лет верил в это и проклинал себя… Когда я начал изучать психологию, я прочитал про подавленные воспоминания и подумал – ведь я на самом деле всё помню, просто запрещаю себе вспоминать, просто закрыл эти воспоминания, как причиняющие боль. Но я должен вспомнить правду, что на самом деле тогда произошло. Я пошёл к гипнотизёру…
– И вы вспомнили?
– Вспомнил. В снах про хищную птицу было и то больше правды, чем в ужасной сказке родителей. Просто над головой вдруг раздалось странное, необычное гудение, а потом вспыхнул яркий свет… Такой яркий, что солнца, висящего над горизонтом, совсем не было видно. Мы подняли головы и увидели висящую над нами летающую тарелку. Я уже слышал про такие, я знал, что они похищают людей… Суна вдруг замерла, словно парализованная, а потом поплыла по столбу света вверх. Медленно, страшно… Я принялся стрелять в эту штуку, потом схватил Суну, попытался удержать её, но её вырвали из моих рук. Потом я действительно потерял сознание.
Хотя день был тёплый, Вадим почувствовал, как его пробрал мороз.
– Врии когда-то давно похищали людей на Земле и, возможно, где-то ещё… Но вроде бы, они давно бросили это.
– Это не были врии. Позже я узнал, многим позже… В нашем мире существовала организация, занимающаяся созданием и поддержанием легенды об инопланетной угрозе. На самом деле инопланетяне наш мир тогда не посещали – как ты, может быть, уже знаешь, он находится довольно далеко от вас, поблизости не находится никаких торговых магистралей, и корабли дальней разведки заходят сюда редко… Но им нужно было, чтобы народ верил в это. Зачем? Как они говорили – сплотить перед лицом внешней угрозы. На самом деле – добиться подчинения, возможности манипулировать. Они изготавливали макеты, которые можно б было принять за инопланетные корабли, инсценировали «встречи с пришельцами» - выбирали людей, которые находились дома или где-нибудь в поле одни, пускали усыпляющий газ, человек терял сознание, а перед этим видел странных существ с белой коже и травой на голове – переодетых актёров, конечно. Они имитировали улики – следы на полях, пепел, даже обломки якобы разбившегося инопланетного корабля. Они похищали людей… иногда возвращали обратно, и эти люди рассказывали о виденных ими там, в плену, пришельцах, об ужасных опытах, которые над ними ставили. То есть, первое время люди не помнили ничего, от шока или проведённых с ними гипнотических манипуляций. А потом вспоминали… Официально правительства всё отрицали – увиденные в небе корабли называли метеорологическими зондами, найденные обломки – обломками аэростата или ещё чего-нибудь, искалеченных животных списывали на диких зверей, а без вести пропавших людей – на маньяков, а тех, кто рассказывал о встречах с пришельцами – просто называли фантазёрами или душевнобольными.
– Но зачем же они всё отрицали, если прилагали столько усилий, чтобы люди начали в это верить?
– Чтобы они поверили ещё больше. Это хитрая манипуляция сознанием – отрицая собственную ложь, но отрицая неумело, оставляя места для сомнений, они заставили людей поверить. И даже если на словах люди в пришельцев не верили, они научились подсознательно их бояться, научились верить, что правительство знает больше, чем говорит, а не рассказывает лишь потому, что хочет уберечь народ от паники и истерии. Из мифа о зловредных пришельцах они выращивали другой миф – о том, что правительство втайне разрабатывает меры против инопланетного вторжения, и ради этого можно простить правительству любые несправедливые законы, любой произвол военных, любые завышенные налоги. А если правительство какой-либо страны допускает совсем уж серьёзный огрех – это тоже можно списать на инопланетное влияние, на «пришельцев среди нас», тайно проникших в структуры власти и противодействующих благородным целям.
– И всё ради того, чтобы…
– Да. Всё ради власти. Власть над телом не так опьяняет, как власть над сознанием. Тело можно заковать в кандалы, запереть в тюремную камеру, подвергнуть пыткам или воздействию психотропных веществ, но это всё не то… Гораздо притягательнее – возможность изменить сознание, заставить людей поверить и добровольно подчиняться, добровольно переносить любые тяготы и издевательства. Для этого нужно заставить их поверить в любой удобный бред – без разницы, пришельцев или бога. Твоя родственница Виргиния рассказывала нам, как на планете Брима она вместе с народом бреммейров боролась против тирана Бул-Булы. Это пример упрощенный, в чём-то примитивный, но очень яркий и показательный. Булл-Була тоже хотел возможности заставить народ подчиняться не силой – бреммейры простодушны, но довольно упрямы, и Бул-Буле пришлось бы всю свою жизнь кормить довольно большую армию, а этого он, будучи жадным, не хотел – а изменением их сознания, с помощью специальной машины, испускающей волны, родственные волнам мозга разумного существа. Внушить им, что он их богоизбранный правитель и благодетель, и нет в жизни большего счастья, чем подчиняться ему и ублажать его… Наши, думаю, тоже не отказались бы от такой машины. Впрочем, им и их игры вполне нравились.
– Но… это ведь чудовищно!
– Они так не считали. Они называли это – «заботиться о национальной безопасности», быть может, они сами верили в это. Я беседовал потом с многими из них, и так и не понял, как на самом деле они мыслят, что должно произойти с человеком, чтобы он… на самом деле превратился в пришельца на своей планете, в бога в самом отвратительном смысле этого слова, стал получать удовольствие от того, чтобы играть людьми, как пешками. Говорят – власть меняет людей. Ну, говорят – теперь власть есть у меня… Я пока не замечаю в себе или своих товарищах желания играть чужими жизнями и наслаждаться своим положением. Быть может, потому, что мы избрали принцип быть честными с людьми, и держимся его. Прежние правительства полагали народ неразумной массой, с которой можно делать, что заблагорассудится. Мы полагаем – совокупностью зрелых личностей, хозяевами и строителями своей жизни. Мы не побоялись дать людям свободу – свободу от лжи, от веры, от манипуляций. Это оказалось правильным выбором.
– А что стало с теми правителями?
– Некоторые из них ещё живы. Они сидят в тюрьмах… не то чтоб именно пожизненно, но они пока не подают надежды к изменению. Человек, поверивший в то, что он бог или наместник бога на земле, становится очень горд, он не способен принять новый строй, несмотря на то, что знает, что этот строй не сделает его нищим, и даже не заставит всю жизнь испытывать стыд за совершённое когда-то. Но этот строй уже никогда не позволит ему считать себя богом, вершителем судеб, кукольником, дёргающим за ниточки живых марионеток, и именно это им кажется настоящим унижением, а вовсе не необходимость работать, подчиняться партии и называть соседей и коллег товарищами. Быть равным – вот то унижение, которого не стерпит тот, кто привык считать себя богом. Им приятнее изображать из себя жертв, репрессированных – хотя верят, пожалуй, в это они одни… Мы не изнуряем их работой, как они хотели бы изобразить – в основном они работают на швейном и кондитерском производстве, работают по сокращённому дню… Всё-таки, все они уже очень не молоды. По возрасту они должны быть пенсионерами, но мы не можем позволить отдых и трудовую пенсию тем, кто большую часть жизни симулировал, а не работал, и кто принёс народу, которым руководил, столько зла. Вполне достойное наказание для тех, кто когда-то похищал таких детей, как моя сестра – теперь делать игрушки и конфеты…
– Они не пытаются сбежать?
– А куда им бежать? Возможно, конечно, они могли бы попытаться просить политического убежища у других миров, они б, наверное, сделали так, если б тогда, когда в странах, одной за другой, вспыхивали революции, мы уже имели выход в большой космос. А здесь, на Филанее, им нигде нет места. Они всё не могут понять, что это не мы заперли их в тюрьму – они сами себя в неё заперли. Потому что воры и убийцы, исправившись, поняли преимущества честной трудовой жизни, нашли себе место в этом обществе, а они вот – нет. Конечно, продвигать контрреволюционные идеи они пытались… Возвращение прежнего строя казалось им неизбежным, законно ожидаемым триумфом. После того, как мы раскрыли масштабный заговор, мы лишили их компьютеры возможности выхода в общую сеть. Мы полагали, что будет правильно дать заключённым возможность общаться с внешним миром, но ошиблись. Теперь некоторые тюрьмы образуют локальную сеть, это всё, что мы можем позволить.
– Они рассказали вам, куда забрали вашу сестру и что с ней сделали? Они вернули её вам?
– Я нашёл её спустя много лет. Сколько-то времени они держали её в одной из своих лабораторий… В результате она лишилась памяти, её забрал к себе один из этих людей. Она выросла, считая его отцом, ничего не зная о своей прежней семье.
– И она не узнала вас потом? Но зачем он это сделал?
– Она нужна была ему как козырь… сперва против моего отца, потом против меня. Мой отец, как я узнал позже, тоже работал на них… Он хотел порвать с ними, и они смогли удержать его, обещая когда-нибудь, возможно, её вернуть. И когда я подбирался слишком близко к их секретам, они отвлекали меня очередным обещанием рассказать правду о её судьбе. Нет, она не узнала. И долго не хотела верить. А когда началась гражданская война, она встала на сторону Киндара, своего приёмного отца, одного из авторов «инопланетного заговора». Она погибла, Киндар тоже уже умер – в тюрьме…
Вадим долго молчал, прокручивая в голове сказанное.
– Вы очень злы на судьбу, наверное…
– Конечно. Сколько бы ни прошло времени – боль потери угасает со временем, а боль несправедливости сильнее. Но мне есть, чем себя утешить. Однажды Киндар сказал, что если бы я согласился работать на него, как он мне много раз предлагал… Вообще-то, говорил он, я и так работал на него – всё то время, пока верил в существование инопланетного заговора и искал его доказательства, как и нужно им было, чтобы существовали чудаки, которые не позволят у народа угаснуть интересу к вымышленным ими тайнам… Но если б я согласился вместе с ним участвовать в этой глобальной дезинформации – он вернул бы мне Суну, он поговорил бы с ней и сумел бы её убедить… Я подумал тогда – променял бы я всё то, что сейчас есть, всю свободную Филанею на свою сестру? Нет. Значит, всё не бессмысленно… Страшно б было, если б было бессмысленно, если б после всех потерь и поражений ничего не было. Как бы мне ни было больно, мне и всем тем, кто пострадал от их деятельности – эта боль дала нам силы сделать то, что мы сделали.

Только переступив порог, Эркена почувствовал специфический, сразу встревоживший его запах – запах нагретого пластика. Не потребовалось даже включать свет – и в темноте видно было, что стоящий на тумбочке ионизатор перегрелся и уже испускает тонкую струйку дыма. В два прыжка Эркена был возле него и успел вырубить его из сети. Свороченный по дороге стул загрохотал, на пороге возникла перепуганная Дайенн.
– Что произошло?
– Ваш ионизатор. Вы знаете, у них есть неприятное свойство – когда они перегреваются, от их дыма, только ступив на порог, вы можете потерять сознание. И если вас не вытащат вовремя, можете и отравиться.
– Странно, я не помню, чтобы я его включала. Да зачем бы мне это нужно, ионы драгоценных металлов в воздухе для моей физиологии, в отличие от лорканской, никакого значения не имеют. Может быть, я сделала это на автомате?
– Может быть, это вы на автомате сделать и могли, - Эркена прошёл к окну, открыл его, чтобы выветрился дым, затем вернулся к тумбочке, - а вот вывернуть предохранитель, препятствующий перегреву – вряд ли. Есть более приятные способы покончить с собой.
– Предохранитель?
– Логично, что он здесь есть, я думаю. Большинство ионизаторов – и этот не исключение – можно включать на короткое время. Потому что энергия, требуемая на расщепление металла на ионы, сопоставима с той, что плавит его собственные детали… понимаете?
– Ну, в общем да…
– Поэтому если даже его забудут выключить – предохранитель отключает его. Некоторые вещества, из которых обычно состоят микросхемы, при нагреве могут выделять много токсичных веществ за короткий промежуток времени. Предохранитель не просто не сработал – его вывернули. Не совсем вынули, но отсоединили.
– Вы уверены? Позвольте… Странно… - Дайенн вертела в руках ещё горячую, пахнущую едким, горьким дымом прямоугольную коробку.
– Я тоже думаю, что странно. Сегодня я нашёл в своей комнате змею.
– Змею?
– Не помню, как называются эти местные существа. Но их языки не приятнее змеиных, от электроразряда можно скончаться на месте. К счастью, теоретически я знал, что делать в таких случаях, и теория с практикой не разошлись. Я потом спросил у Синонтафера, какого чёрта это здесь делает… Он очень удивился, сказал, они уже много лет не появлялись в городе. Тем более чтоб заползти в дом… Мы осмотрели змею – насколько это возможно, всё же не самое дружелюбное создание – похоже, её кто-то поймал, чтобы выпустить здесь, на шее чешуйки содраны, похоже на след специальной рогатины для ловли змей.
– Но кому и зачем это делать?
– Кому и зачем калечить ваш ионизатор? Вы правы, это очень странно. Я предлагаю взять бумаги и выйти во двор, пока ещё не темно, мы можем посидеть там, составить план дальнейших действий… И возможно, если там нам на голову не упадёт кирпич, или если его падение вызовет у нас озарение, мы поймём, кому нужно задать вопросы.

– Невероятно! – присвистнул Г’Тор, - и он… Ребята, вы нереальные молодцы, что сумели заставить его сознаться!
– Эркена припёр его к стенке. Да и Синонтафер помог… Феннеарстан, конечно, был интриганом со стажем, но по-крупному прежде не играл, и сломался быстро. Конечно, он пытался всё спереть на «козни дьявольские», или как там это называется у лорканцев, но сочувствия не вызвал ни у кого. Синонтафер, кстати говоря, тоже его подозревал. Феннеарстан ведь был одним из начальников храмовой стражи, начальником именно той стражи, что дежурила в тот день. Ну да, именно он велел Креохайналу исчезнуть ненадолго вместе с напарником из двора. Истормахал, бедняга, был молод и набожен, и очень переживал, что уже несколько дней в час Полуденного Моления не имеет возможности вознести молитву. А тут у него как раз родился первенец, такой повод… Креохайнал предложил ему зайти в храм – постоять у самого входа, совсем недолго, никто и не заметит… В это время наш лицедей и вышел. Не знаю, заметил ли Истормахал Симунарьенне, этого он не сказал, он лишь предположил, что их могли видеть из того дома – а Креохайнал запомнил это. И хотя Симунарьенне ничего не сделала, чтоб обвинить его, нечистая совесть-то покоя не даст… Увидев её разговаривающей со мной, он забеспокоился – и подначил народ, чтобы обвинить её и избавиться от возможного свидетеля. Когда я вмешался – он, естественно, побежал к Феннеарстану. Феннеарстан, опять же, как начальник стражи, имел доступ к заключённым. Он убедил отца Симунарьенне и нас, что нет никакого шанса, что мы избегнем казни – потому что лично ему крайне важно было, чтобы до суда мы не дожили. Вдруг там, на суде, сболтнём чего лишнего… Да и само расследование тогда свернётся – охваченные горем или страхом за свои жизни, Дайенн и Эркена покинут город… Конечно, он предпочёл бы действительно нас убить, но ему нужны были кое-какие ответные услуги от Симунарьота. Но по крайней мере, нас убрали из города. А Эркене и Дайенн можно было подстроить по несчастному случаю – могла ведь Дайенн, в таком состоянии, забыть выключить ионизатор, а змеи… ну, им-то кто вообще указ?
– Невероятно… Какую суету способен развести человек, чтобы спасти свою шкуру… Сколько этот ваш Логорам заплатил ему за помощь? Это хоть того стоило?
– Стоило. Тоже, опять же, жреческие заморочки… Ну, вот, послушайте. Всю эту сложную систему жреческих званий и рангов я вам расписывать не буду, скажу только, что быть даже третьим сыном Просветлённого Учителя – это весьма… перспективно. Просветлённому Учителю Яконнесмеру исполнилось без малого сто лет, он пока передвигается даже почти самостоятельно, но может со дня на день предстать перед Наисветлейшим. У него шестеро сыновей и три дочери. Наследником его поста, согласно обычаям, станет, скорее всего, старший, Яконнесхор, но продлиться это может и недолго – в свои 70 он чуть более здоров, чем отец, и пост передать ему пока некому – в его семье только дочери. И как-то вряд ли будут сыновья, жена его немолода… Его младшему брату – следующему по старшинству – бог не дал детей вообще, хотя женат он уже в третий раз, и видимо, уже не даст, всё-таки 68 лет… Сыновья есть у третьего сына, поэтому многие смотрят как на возможного наследника именно на него, Ионамесмера. Старший его сын, Ионамесхор, уже практически сменил отца на его посту в храме, может в свой срок сменить и на посту Просветлённого Учителя, невозможного в этом нет. Интрига в том, что это не совсем старший его сын… Тридцать с гаком лет тому назад в городе аккурат раз в 2-3 года случались масштабные бедствия – река имела свойство по весне очень сильно выходить из берегов, выходила за одну ночь и затопляла весь город, жители бегом спасались от воды в холмах за городом – до которых надо было ещё добраться через овраги и болота… Потом им это наконец надоело, и совет жрецов решил, что вмешательство в природу – может, и грех, но жить-то хочется, и распорядился прорыть отводной канал, существенно понизивший уровень воды в реке… Так вот, в одно из последних наводнений семья Ионамесмера, спасаясь бегством, потеряла в болотах старшего сына, ребёнку было года три. Звучит дико, но тогда решили, что ребёнок – не такая драгоценность, чтобы из-за него задерживаться, новые родятся. Скорее всего, ребёнок погиб – либо в болоте, либо в наступающей воде. Но могла же его подобрать какая-нибудь следующая за ними семья? Тогда Лехеннаорте был гораздо гуще населён, и вокруг к тому же несколько деревень… Логорам пообещал Феннеарстану возможность выдать себя за этого пропавшего сына Ионамесмера. Со всем вытекающим – как действительный старший сын, он занял бы место Ионамесхора, что само по себе весьма хлебно, а прибавьте ещё возможные перспективы… Говорить «похож – не похож» применительно к ребёнку, пропавшему 30 лет назад, сложно, но на теле у него было особое родимое пятно, свойственное всем членам семьи Яконнесмера. Логорам обещал сделать такое Феннеарстану – и сделал, если уж для него было не проблемой сделать из себя лорканца, то и такое, думаю, под силу… Дело оставалось за малым – чтобы Симунарьот, который был, вообще-то, старшим братом Феннеарстана, подтвердил, что Феннеарстан приёмный сын. Родители уже умерли, младшие братья и сёстры «могли и не знать», дядей, которые сейчас заправляют в семье, в те годы в городе не было… в общем-то, всё могло и получиться.
– Дурдом какой-то, если честно.
– Дурдом размером с планету. Хотя, я несправедлив, теперь это дурдом более локальный, на несколько регионов. Всё, конечно, раскрылось, Феннеарстана не казнят, но песенка его как жреца спета, семья Симунарьота за участие в расследовании реабилитирована, ну, там по ходу всего этого шороха – кто-то от больших переживаний заболел и ушёл с поста, кто-то переехал в город поспокойнее – произошли некоторые изменения и перевес во властных структурах в пользу сторонников новой веры… Староверы, конечно, город пока не оставляют, но существенно приутихли. К Симунарьенне, кстати, посватался Хеннеастан…
– То есть, тебя всё же не заставили во искупление блуда на ней жениться?
– Нет, обошлось. Семья теперь официально относится к новой вере – Симунарьот долго колебался, он человек на самом деле во многом консервативный, но пример жены и дочери его убедил в разумности и даже неизбежности такого шага. А для сторонников новой веры я, оказывается, фигура не то чтоб непогрешимая, но… то есть, если б я действительно женился на Симунарьенне, то честью это было бы такой, что к семье на поклон ходила бы вся остальная Лорка, но принуждать кого-то к браку настолько не в характере нового учения, что сердце успокоилось на том, что я спас девушку от несправедливого обвинения и смерти, и теперь это семья, отмеченная богом… Так что теперь жениться на Симунарьенне не то что не позор – честь, и не только для реформаторской части общества – жреческий пост Симунарьоту вернули, он теперь снова фигура значительная.
– Что-то, честно говоря, мы запутались…
– Честно? Я тем более. И предпочитаю не выяснять. Унёс ноги сразу, как только совет жрецов огласил своё решение по поводу Феннеарстана, Симунарьота и прочих, благо, попутная машина до Раиммоасте подвернулась. Не совсем вежливо, но лорканское гостеприимство уже травмировало меня в самое сердце. К тому же, хотя мы и раскрыли местный заговор и изменили жизнь некоторых лорканцев к лучшему, в нашем собственном расследовании, увы, мы продвинулись ненамного. Но одна зацепка у нас есть, может быть, она что-нибудь и даст…

@темы: Вавилон-5 и другие древние легенды, Творчество