Ты моя трава... ой, тьфу, моя ива(с) // Дэвид Шеридан, психологическое оружие Альянса
Если где какие опечатки - указуем. Читалось не на один раз, но всё равно что-то можно было упустить.
Вот тут матчастью честно владею не слишком хорошо, но люди смотрели, вроде развесистой клюквы не находили...
Я очнулся от удивительного ощущения, что я жив. То есть могу слышать, видеть и даже осязать. Эти простые ощущения более чем потрясли меня – я слишком хорошо помнил и всё ещё чувствовал эту и мучительную, и радостную разлуку с телом. И всё же я ощущал – телом ли, нет, не знаю – не только, что моё существование не прервано, но и что что-то существует вокруг меня.
Я чувствовал своей кожей прохладный воздух. Я ощущал ногами твердь. Я ощущал что-то, зажатое в вытянутой руке. Я открыл глаза.
Я стоял… Сложно было понять, где. Рваные клочья серого тумана и унылые сизые сумерки мешали разглядеть что-либо дальше десяти шагов. Где-то впереди слышались редкие всплески – похоже, там река.
В руке я держал… Зажженную свечу. Не похожую на церковную, но, наверное, всё же восковую, а не парафиновую, с длинным и тонким, как стрела, пламенем. Наверное, довольно нелепо стоять с горящей свечой посреди тумана, но не я это, в общем-то, выбирал.
Послышались ещё какие-то звуки – похоже, тихие, неспешные шаги. Кто-то из-за тумана шёл в мою сторону.
- Эй, кто там?- не выдержал я.
читать дальшеИз тумана ко мне медленно вышел человек. Он был бос, одет в какой-то белый балахон, руки зябко стиснуты на плечах. За ним следом по мягкой серой пыли, похожей на пепел, тянулась какая-то верёвка, словно человек этот сидел на длинной привязи. Вот он остановился напротив меня, посмотрел в глаза.
- Ну, приветствую, если можно так сказать. По делу или на экскурсию?
- Что? – опешил я,- извините, может, вопрос и глупый, но… Я где?
- А направлялся куда? – голос человека был с усмешкой, но с усмешкой доброй, взгляд мудрый и при этом совершенно безысходный, - в начале пути ты, вестимо. А куда пойдёшь дальше – это только тебе может быть ведомо. Отсюда ведут тысячи дорог. Но обычно все сначала туда идут…
- Я… в мире мёртвых, да? – мне пришло в голову, что свеча в моих руках – не случайно. Раньше в руки покойникам вкладывали свечи… Только вот мне вряд ли кто-нибудь её вложил – не Сеня же, и не Игнатий Борисович, - а… где мёртвые?
- Кто где. Иди, ищи, встретишь. Ты же пока в начале пути…
- А… вы кто?
Человек сделал попытку улыбнуться.
- А я – сумасшедший.
Я опешил вторично.
- То есть? Как? В каком смысле?
- В самом прямом, юноша. Я слоняюсь здесь, потому что у меня в этом мире пока что нет дороги. Моё тело осталось там, вон, видишь, я всё ещё связан с ним, - он указал на верёвку, ползущую за ним следом.
- Разве души сумасшедших покидают тела? Сумасшедшие ни в чём не подобны мёртвым!
- Это смотря какие сумасшедшие. Большинство сумасшедших скорее находятся в двух мирах одновременно, в своём и… ну, кому как везёт. Кто-то большей частью в своём мире, чем в другом, кому-то другой мир достаётся лучше, чем свой, кому-то – хуже… Я маловато об этом знаю. Не специалист, сам понимаешь, так, что-то видел, что-то слышал… Здесь, я имею в виду, там-то я ничего не вижу и не слышу… Есть такие больные – на внешний телесный мир не реагируют вообще никак. Не говорят ни слова, и не отвечают ни на чьи слова. Никого не узнают. Не двигаются, сами не меняют даже положение тела. Просто сидят или лежат и смотрят в одну точку…
- Знаю,- кивнул я,- это называется кататония.
Я смотрел на свою руку, сжимающую свечу. Какая-то она была неуловимо другая, моя и не моя, я не узнавал её, но чувствовал совершенно ясно. Я пошевелил пальцами второй руки…
Да, это мои руки, это моё тело, хотя в чём-то, в каких-то мелочах едва уловимо другое, что-то новое появилось в ощущениях…
Интересно, почему вообще я имею здесь какую-то плоть, если по определению моё тело осталось там, на столе, сюда же попала только моя душа, моя бестелесная бессмертная сущность? Получается, и она имеет внешний вид, форму и плотность, или же душам здесь даётся новое тело?
- Ну, не знаю,- пожал плечами мой новый знакомый,- врачи таких называют просто «овощами». Так вот, я как раз такой вот «овощ». Тело моё осталось там – живой труп по сути, сам же я здесь шляюсь…
- Почти как я теперь.
Да, «сам я» - то, что на самом деле является мной. Только выйдя из физической оболочки, можешь не представить, а по-настоящему ощутить, что ты и это тело – не одно и то же. Как будто выбрался из тяжёлой, сковывающей движения одежды… Но всё-таки какая-то одежда, видимо, на нас и здесь остаётся.
Да, в самом деле, почему? Почему эта привычная земная форма – две руки, две ноги, глаза, нос, рот? Почему не крылатый дух, не бесформенный сгусток энергии? Дань привычке, сознанию, держащемуся за память о мире живых, или тело и правда формирует душу по своему образу и подобию?
- Да, сходство есть,- согласился мой собеседник,- только тебе гораздо легче вернуться. Ты один из тех, не до конца отсоединившихся…
- Не до конца отсоединившихся?
- Оглянись.
Я оглянулся. И увидел её – тонкую ярко сияющую золотую нить, выходящую из моей спины где-то на уровне солнечного сплетения и уходящую за туман позади меня.
- Это твоя связь с твоим телом. Видишь разницу с моей?
- Да. Ваша стелется по земле, а моя… в воздухе держится?
- Потому что моя – это привязь, а твоя – нить Ариадны, которая поможет тебе выбраться назад. Ты коматозник. И видимо, коматозник, имеющий все шансы вернуться к жизни. Если, конечно, не углубишься в этот мир слишком.
Разговаривая, мы, между прочим, куда-то неспешно шли. Не выбирая направление – ноги, наверное, выбрали его сами. Прогулочным шагом, но если б кто-то спросил нас, неужели мы идём неизвестно куда, без цели, то мы ответили бы, что цель, несомненно, есть. Просто она ещё не очевидна…
Во всём есть смысл и предопределённость. В каждом, наверное, клочке тумана, в каждой песчинке-пылинке под ногами. Но века нужны, чтоб этот смысл разгадать.
- Увы, но именно это я и собираюсь сделать – углубиться в этот мир. Настолько, насколько потребуется. Я пришёл сюда, чтобы найти своего друга. Найти и помочь ему вернуться к жизни. Он тоже не до конца умер. Пока ещё не до конца умер…
И я ужаснулся этой мысли – неужели и Андрис проходил здесь, вот по этой пыли, похожей на пепел, сквозь этот рваный туман, в котором мелькают порой чьи-то заблудшие навек души?
Я попытался представить себе это. Андриса, бредущего куда-то сквозь серую мглу. Того Андриса, которого я знал – вот так же босого, в таком же белом саване-рубище, со склонённой головой. Словно бы сгорбившегося под тяжестью всего, от чего так и не смог убежать.
Словно изгнанник. Словно обречённый, осужденный…
Нет, этого не должно быть и не будет. Только не Андрис, только не здесь! Серая пустыня без лучика света, без живого и радостного звука – не мир для него!
Мой попутчик остановился и посмотрел на меня внимательно. С минуту он вчитывался в моё лицо, уж не знаю, что он надеялся там найти.
- По разным причинам люди сюда попадают, но впервые слышу, чтоб за кем-то. Как же ты надеешься не только сам выбраться отсюда, но ещё и взять кого-то с собой? Прежде такого не бывало.
- Теперь будет,- я смотрел на длинное, чуть изгибающееся золотое пламя,- я нашёл способ, я над этим работал. Иногда учёным просто приходится испытывать что-то на себе.
- Что ж, я сказал бы тебе, что это безумие, но не дело сумасшедшего говорить такие слова. Желаю тебе найти… Хотя бы найти. В том мире, откуда мы пришли, найти то, что искал – уже неимоверное счастье.
- Так он не проходил здесь? Может, вы встречали его? Его зовут Андрис…
Мой попутчик покачал головой.
- Имена здесь ничего не значат, юноша. Только представь себе, сколько умирающих проходят тут каждый день… И скольких из них зовут одинаково. Ты лучше покажи мне его, дай понять, какой он. Понимаешь?
Мне кажется, я понял. И постарался максимально точно передать собеседнику образ друга.
Не словами. Мыслями, энергетическим всплеском. Я вызвал его в памяти во всей яркости и подробности, сконцентрировал в себе, я старался передать его призраку не картиной только, а информацией для всех органов чувств. Я рисовал внутри себя ауру Андриса, и старался не упустить ни одного штриха этой радужной палитры, ни капли этого света. Суметь показать этому человеку, кем и чем был Андрис – так же ясно, как ощущал это я сам.
Если можно как-нибудь определить Андриса одним словом, то он – жизнь. Именно жизнь всегда играла, плескалась весёлыми чертенятами в его чернющих глазах и лукавой улыбке. Хрупкая, трепетная, непобедимая жизнь. Юная, кипучая, доходящая до бесстыдства от сознания своего очарования. Он приносил сумасшедший весенний ветер всюду, где появлялся. Он был очень эмоционален, артистичен, энергия поиска в нём настолько била через край, что немало перепадало и мне, и после его визитов я какое-то время сам был как полная до краёв чаша. Послушав его, мне начинало порой казаться, что невозможного на свете нет.
В этих глазах я читал порой искреннее сострадание к моей ботанической особе. И оно грело меня.
Было, наверное, вообще удивительно видеть рядом двух столь разных людей, как мы. Андрис был всегда в движении, всегда в полёте. У него была куча самых сумасшедших затей и дел, его ждали на разных концах города десятки людей. Он рассказывал мне о вещах, о которых я имел весьма смутное представление, но мне нравилось его слушать, потому что он говорил с таким жаром… И как довольно и гордо сияли его глаза, когда я говорил что-нибудь верное, угадывая мысли его…
Я давно привык не страдать от одиночества. В конце-концов, в том, что я один, была доля и моей вины – моего темперамента, моего странного характера, моих непомерных запросов к миру, может быть… Я учился. Работал. Читал книжки. И в общем и целом становился всё более жутким домоседом. Но за его редкими, неожиданными (Андрис, как правило, сам не знал, когда он к кому-нибудь свалится) и приятными визитами я об этом забывал. За бутылкой пива он вываливал на меня всю накопившуюся кучу новостей, и я тонул в море незнакомых мне имён, терминов, названий песен… И тонуть так было интересно и приятно.
И именно поэтому я – нет, не поверить не мог, что всё это случилось. Я не был вовсе удивлён, я даже догадывался, в чём причина, только не хотелось, ой, не хотелось мне об этом думать…
Я не мог смириться. Не мог оставить всё так.
- Да, похоже, он был здесь,- молвил, видимо, вспоминая, призрак,- помню я такого. Мы даже неплохо прошлись и поговорили с ним, почти как с тобой. Меня, надо сказать, удивило это вообще – коматозники здесь проходят редко, а если проходят, то быстро, не останавливаясь и ни с кем не разговаривая. Пролетают скорее… А этот шёл, как идёшь ты. Но не блуждал, как блуждаем мы, сумасшедшие, потерявшиеся и заблудшие, забывшие дорогу назад. Он шёл к цели.
- К какой цели?- голос мой как-то странно дрогнул.
Призрак снова зябко повёл плечами.
- А знаешь, какая цель у всего живущего? Умереть. Другое дело, что не всё живущее в этом сознаётся. Он, во всяком случае, сознался. Мы неплохо поговорили – как говорят у вас, живых, поболтали, пока шли вместе – как видишь, я от скуки люблю какое-то время сопровождать вновь прибывших. Потравили байки из жизни сумасшедших… Он интересный собеседник, это я могу сказать тебе точно.
- Куда он направился?
- Туда же, куда сейчас, видимо, ты направляешься. Внутренний зов, заставляющий и слепого бежать. Он нёс в своей душе боль, словно горящие угли в ладонях – боль гнала его, словно плеть. Она затопила разум и закрыла все пути, кроме того, которым он пошёл. Он не первый, кто ищет забвение от боли за этой чертой. Боль для него равняется жизни, вот он и решил уйти от жизни как можно дальше.
- Вот, значит, как…
Туман расступился, и я обнаружил, что мы вышли к реке. Широкая, полноводная река неспешно несла свои обсидианово-чёрные воды, ни ветерка не тревожило её зеркальную гладь. Видимо, это от реки ползли все эти туманы, но над самой водой тумана не было. У самой кромки берега тихо покачивались привязанные к колышкам лодки.
Горестный стон пронёсся вдруг над водой.
- Что это?- вздрогнул я.
- Это птицы-плакальщики. Никто их, насколько я знаю, не видел, так что поручиться не могу… Они кричат так каждый раз, когда кто-то подходит к реке.
- Мне плыть туда?- я посмотрел на лодку.
- Решай сам. Пересечёшь реку – назад можешь не вернуться. Твой друг пересёк. Предпочёл мир мёртвых миру живых.
Я оглянулся. На золотую нить, уходящую за туман, за грань, к оставленной оболочке. Насколько хватит её длины?
- Надо так надо,- я попытался, не выпуская свечу, отвязать одну из лодок.
- Возьми лучше эту,- мой спутник принялся отвязывать соседнюю,- покрепче будет.
- Ты поплывёшь со мной?- я впервые обратился к нему на ты, но не это показалось мне дерзостью, а вырвавшийся против воли вопрос.
- А куда деваться? Лодку надо назад вернуть, на той-то стороне что ей делать? Да и как ты будешь грести, со свечой своей… Не бойся, мне это совсем не в тягость. Ни от каких важных дел ты меня, милый юноша, не отрываешь!
Я сел, сжав свечу обеими руками. Призрак, спокойно и уверенно налегая на вёсла, уводил лодку всё дальше от берега.
- Как он хоть…выглядел? Как себя чувствовал?- попытался неуклюже расспрашивать я.
- Да что тебе сказать…Я ж не знал, что тебя ещё встречу, так и не замечал, не запоминал особо. Всё, что я тебе скажу, ты и сам знаешь. Ну, правда, могу сказать, парень этот мне понравился. Благость в нём какая-то редкостная, доброта.
Тут неудивительно. Андрис всем нравится. Ну, может, и не всем… Но тех, кому не нравился, я никогда не мог понять. Они казались мне летучими мышами, не выносящими солнечного света.
- Когда он говорит, кажется, что маленький огонёк от своего огня отдаёт. Столько в нём минутной, безусловной ласковости к только встреченному человеку. Мне прямо жалко стало – если такие жить не хотят, кто же жить будет?
Вот это верно. Лично я не могу представить себе этот мир без Андриса. Без этих редких и странных встреч, без этого голоса, наполнявшего меня верой если не в себя, то в будущее… А может – в настоящее…
- Он был способен похвалить такими простыми и верными словами, что всё дурное на миг отступало. Он мог шутя победить любой комплекс, любое сомнение… При том, что сам был настолько хрупким и чувствительным, что казалось, что у него не только брони нет, но и вовсе какой-то кожи. Поэтому иногда, чтоб защититься, он создавал вокруг себя ледяную стену показного бесчувствия. Но тех, кто его знал, это всё равно не обманывало, и они покорно ждали под этой стеной, потому что слишком нуждались в его свете.
- Тогда тебе нужно его найти…
Лодка скользила по воде абсолютно бесшумно, и вёсла лишь слегка колыхали чёрную, как космическая бездна, воду. Ничего не отражалось в ней, я перегнулся через борт, чтобы посмотреться, но ничего там не увидел, лишь свет свечи, кажется, отразился неверным бликом. Капнул воск, словно слеза, но не пустил кругов по этой странной воде, одна лишь едва заметно вздрогнула и словно вздохнула.
Длинные тёмные пряди почти коснулись зеркально-чёрной глади. Я в изумлении провёл рукой по голове.
Да, похоже, теперь у меня длинные каштановые волосы, собранные за спиной в небрежный хвост. Как, откуда? Впрочем, странно б было, если б изменились только мои руки, а я весь остался прежним.
Это что, так душа моя выглядит? Конечно, я встречал мнения, что люди меняются после смерти, кто-то выглядит моложе, а кто-то, напротив, старше и мудрее…
Только теперь я заинтересовался тем фактом, во что я одет. До сих пор я заметил лишь, что, в отличие от моего спутника, не бос и не в балахоне. И только.
Сейчас я обнаружил, что на мне кожаная куртка, подобная тем, какие носят лётчики. Под курткой гимнастёрка времён эдак гражданской войны (ну, мне почему-то так кажется), на ногах - в тон ей штаны, заправленные в высокие военные ботинки. Через грудь идёт ремень, как мне сначала показалось, кобуры, вот только внутри оказался – не пистолет, не револьвер, но…меч.
Нет, неужели серьёзно моя душа так выглядит? Или что это за странный вид? Значит, это таким мне предстоит путешествовать по этим неизведанным краям?
Впрочем, тому, что управляет всеми этими тонкими материями, и что решило, что я должен выглядеть так, виднее. Я ощупывал своё лицо, пытаясь понять, изменилось ли оно, кажется, изменилось, но насколько, я понять всё равно не мог.
- Я…с самого начала таким был? – задал я глупый вопрос. Мой спутник промолчал в ответ, только мудро и загадочно улыбнулся.
Значит, я теперь такой… А узнает ли меня Андрис, когда я его найду?
…Наверное, узнает. Почувствует. Ну, во всяком случае, просто поверит.
Лодка ткнулась носом в другой берег. Мой спутник вылез, подождал, пока вылезу я. Странно, здесь было гораздо светлее, чем на том берегу, но и здесь был лёгкий туман. И по-прежнему ничего примечательного – светло-серый мелкий песок под ногами, впереди сплошная пустошь – небольшие холмы и взгорья без явной растительности, только какие-то неясные тени колышутся на них – то ли сухие скелеты трав, то ли клочья тумана.
- Дальше я с тобой не пойду, здесь уже дуют ветры смерти. Но думаю, ты и без меня справишься… Почему-то мне верится, что ты – справишься.
Я увидел, что один из холмов невдалеке – вовсе не холмы, а…по очертаниям это напоминало нечто механическое, и я поспешил туда, чтобы рассмотреть получше.
Глазам не верится… Это оказался старый, словно сошедший с черно-белых фотографий аэроплан. Склонившийся на одно крыло и слегка зарывшийся носом в песок – то ли потерпевший аварию, то ли просто брошенный. Кто же мог бросить его здесь? Я обошёл его кругом, заглянул в окна. Машина выглядела заброшенно, обветшало, кое-где даже продралась обшивка. Словно он лежал тут годы, и, казалось, ждал… А что, если… Что, если он ещё может полететь?
На мне куртка лётчика. Может быть, это означает…
-- Порой нельзя предположить, каким будет твой путь и какой посох потребуется тебе на этом пути, - молвил подошедший призрак.
Я открыл дверцу.
-- Интересно, остался ли здесь какой-нибудь бензин… И вообще, можно ли его завести, как он управляется? Жаль, при жизни я даже машину не водил…
--Ну, это мир духа, парень, и думаю, всё здесь зависит только от тебя.
Освещая с помощью свечи кабину, разглядывая рычаги и кнопки на пульте управления, я вдруг ощутил странную уверенность. Да, справлюсь. Да, смогу управлять. Потому что откуда-то знаю, как. Потому что чувствую его, этот аэроплан, как чувствовал когда-то собственное тело – не это, астральное, а то, что осталось под белой простынёй.
-- Только… Куда же я полечу?
-- Думаю, ты сам поймёшь это, сам определишь своё направление. Найдёшь тот знак, что укажет тебе дорогу.
-- Мне нужно вслед за Андрисом. Туда, куда направился он, и как можно скорее. Других дорог здесь у меня нет. Вообще-то присоединение уже должно было это обеспечить. Но почему-то не обеспечило… Видимо, биотоки его мозга слабеют…
-- Ты должен знать этот знак. Его должно быть совсем не трудно найти.
Я подумал. И понял. И по какому-то наитию – никак не по разуму, не по логике – начертил в воздухе, над панелью управления, иероглиф, который помнил лучше остальных – иероглиф «друг». Свечой. Пламя свечи удивительно легко оставляло в воздухе золотисто-огненный след, а я этому даже не удивлялся.
Иероглифам меня когда-то маленько учил Андрис, нешуточно увлекающийся Японией. Сам он каким-то мистическим для меня образом умудрялся довольно бегло ими писать, мне же до этого было более чем далеко. И всё же кое-что я запомнил и научился более-менее уверенно воспроизводить…
И в тот же миг мотор древней машины завёлся, заурчал радостно, словно приглашая меня в путь, и впереди обозначилась светящаяся дорога.
-- Пользуйся этим ключом всякий раз, как заблудишься или окажешься на перекрёстке. Удачи тебе, парень! Я верю почему-то, ты своего друга найдёшь. Передай ему от меня там привет и благодарность. Встреча с вами озарила и согрела моё жалкое существование.
Я сердечно попрощался со своим недолгим провожатым, поблагодарив его за помощь и пожелав найти дорогу обратно к жизни, запрыгнул в кабину и рванул рычаг. Взметнув фонтан песка, аэроплан ринулся в небо, словно стосковавшаяся по нему птица.
Странно, я не знаю даже примерно, как он устроен и как им управляют, но почему-то мне совершенно спокойно. Я знаю, что делать, я знаю, что справлюсь. Видимо, этот аэроплан – действительно часть меня. Мой инструмент, мой проводник в этих диких мирах. Что меня здесь ждёт – я не представляю себе даже примерно, и не смог бы представить – у этих миров нет карты, нет истории. Я первый, кто отправился сюда сознательно и добровольно, зная, куда и зачем идёт. Во всяком случае, из живых людей, а не героев легенд. В этой неизвестности у меня будет только два ориентира – тонкая сияющая нить, едва различимая глазом, идущая из моей спины через корпус машины и уходящая туда, к моему неподвижному осиротевшему телу, и бледный луч заветного маяка, причудливо скользящий между облаками. Это след, оставленный душой Андриса. След, по которому я должен идти, чтобы найти его. Его отпечаток. Со слабым запахом его туалетной воды, со слабым отзвуком его голоса, его любимых песен. С памятью обо всём том, что было Андрисом, что я знал и чем дорожил.
Рванув рычаг скоростей, я устремился по уже проложенному курсу.
Вот тут матчастью честно владею не слишком хорошо, но люди смотрели, вроде развесистой клюквы не находили...
II
Я очнулся от удивительного ощущения, что я жив. То есть могу слышать, видеть и даже осязать. Эти простые ощущения более чем потрясли меня – я слишком хорошо помнил и всё ещё чувствовал эту и мучительную, и радостную разлуку с телом. И всё же я ощущал – телом ли, нет, не знаю – не только, что моё существование не прервано, но и что что-то существует вокруг меня.
Я чувствовал своей кожей прохладный воздух. Я ощущал ногами твердь. Я ощущал что-то, зажатое в вытянутой руке. Я открыл глаза.
Я стоял… Сложно было понять, где. Рваные клочья серого тумана и унылые сизые сумерки мешали разглядеть что-либо дальше десяти шагов. Где-то впереди слышались редкие всплески – похоже, там река.
В руке я держал… Зажженную свечу. Не похожую на церковную, но, наверное, всё же восковую, а не парафиновую, с длинным и тонким, как стрела, пламенем. Наверное, довольно нелепо стоять с горящей свечой посреди тумана, но не я это, в общем-то, выбирал.
Послышались ещё какие-то звуки – похоже, тихие, неспешные шаги. Кто-то из-за тумана шёл в мою сторону.
- Эй, кто там?- не выдержал я.
читать дальшеИз тумана ко мне медленно вышел человек. Он был бос, одет в какой-то белый балахон, руки зябко стиснуты на плечах. За ним следом по мягкой серой пыли, похожей на пепел, тянулась какая-то верёвка, словно человек этот сидел на длинной привязи. Вот он остановился напротив меня, посмотрел в глаза.
- Ну, приветствую, если можно так сказать. По делу или на экскурсию?
- Что? – опешил я,- извините, может, вопрос и глупый, но… Я где?
- А направлялся куда? – голос человека был с усмешкой, но с усмешкой доброй, взгляд мудрый и при этом совершенно безысходный, - в начале пути ты, вестимо. А куда пойдёшь дальше – это только тебе может быть ведомо. Отсюда ведут тысячи дорог. Но обычно все сначала туда идут…
- Я… в мире мёртвых, да? – мне пришло в голову, что свеча в моих руках – не случайно. Раньше в руки покойникам вкладывали свечи… Только вот мне вряд ли кто-нибудь её вложил – не Сеня же, и не Игнатий Борисович, - а… где мёртвые?
- Кто где. Иди, ищи, встретишь. Ты же пока в начале пути…
- А… вы кто?
Человек сделал попытку улыбнуться.
- А я – сумасшедший.
Я опешил вторично.
- То есть? Как? В каком смысле?
- В самом прямом, юноша. Я слоняюсь здесь, потому что у меня в этом мире пока что нет дороги. Моё тело осталось там, вон, видишь, я всё ещё связан с ним, - он указал на верёвку, ползущую за ним следом.
- Разве души сумасшедших покидают тела? Сумасшедшие ни в чём не подобны мёртвым!
- Это смотря какие сумасшедшие. Большинство сумасшедших скорее находятся в двух мирах одновременно, в своём и… ну, кому как везёт. Кто-то большей частью в своём мире, чем в другом, кому-то другой мир достаётся лучше, чем свой, кому-то – хуже… Я маловато об этом знаю. Не специалист, сам понимаешь, так, что-то видел, что-то слышал… Здесь, я имею в виду, там-то я ничего не вижу и не слышу… Есть такие больные – на внешний телесный мир не реагируют вообще никак. Не говорят ни слова, и не отвечают ни на чьи слова. Никого не узнают. Не двигаются, сами не меняют даже положение тела. Просто сидят или лежат и смотрят в одну точку…
- Знаю,- кивнул я,- это называется кататония.
Я смотрел на свою руку, сжимающую свечу. Какая-то она была неуловимо другая, моя и не моя, я не узнавал её, но чувствовал совершенно ясно. Я пошевелил пальцами второй руки…
Да, это мои руки, это моё тело, хотя в чём-то, в каких-то мелочах едва уловимо другое, что-то новое появилось в ощущениях…
Интересно, почему вообще я имею здесь какую-то плоть, если по определению моё тело осталось там, на столе, сюда же попала только моя душа, моя бестелесная бессмертная сущность? Получается, и она имеет внешний вид, форму и плотность, или же душам здесь даётся новое тело?
- Ну, не знаю,- пожал плечами мой новый знакомый,- врачи таких называют просто «овощами». Так вот, я как раз такой вот «овощ». Тело моё осталось там – живой труп по сути, сам же я здесь шляюсь…
- Почти как я теперь.
Да, «сам я» - то, что на самом деле является мной. Только выйдя из физической оболочки, можешь не представить, а по-настоящему ощутить, что ты и это тело – не одно и то же. Как будто выбрался из тяжёлой, сковывающей движения одежды… Но всё-таки какая-то одежда, видимо, на нас и здесь остаётся.
Да, в самом деле, почему? Почему эта привычная земная форма – две руки, две ноги, глаза, нос, рот? Почему не крылатый дух, не бесформенный сгусток энергии? Дань привычке, сознанию, держащемуся за память о мире живых, или тело и правда формирует душу по своему образу и подобию?
- Да, сходство есть,- согласился мой собеседник,- только тебе гораздо легче вернуться. Ты один из тех, не до конца отсоединившихся…
- Не до конца отсоединившихся?
- Оглянись.
Я оглянулся. И увидел её – тонкую ярко сияющую золотую нить, выходящую из моей спины где-то на уровне солнечного сплетения и уходящую за туман позади меня.
- Это твоя связь с твоим телом. Видишь разницу с моей?
- Да. Ваша стелется по земле, а моя… в воздухе держится?
- Потому что моя – это привязь, а твоя – нить Ариадны, которая поможет тебе выбраться назад. Ты коматозник. И видимо, коматозник, имеющий все шансы вернуться к жизни. Если, конечно, не углубишься в этот мир слишком.
Разговаривая, мы, между прочим, куда-то неспешно шли. Не выбирая направление – ноги, наверное, выбрали его сами. Прогулочным шагом, но если б кто-то спросил нас, неужели мы идём неизвестно куда, без цели, то мы ответили бы, что цель, несомненно, есть. Просто она ещё не очевидна…
Во всём есть смысл и предопределённость. В каждом, наверное, клочке тумана, в каждой песчинке-пылинке под ногами. Но века нужны, чтоб этот смысл разгадать.
- Увы, но именно это я и собираюсь сделать – углубиться в этот мир. Настолько, насколько потребуется. Я пришёл сюда, чтобы найти своего друга. Найти и помочь ему вернуться к жизни. Он тоже не до конца умер. Пока ещё не до конца умер…
И я ужаснулся этой мысли – неужели и Андрис проходил здесь, вот по этой пыли, похожей на пепел, сквозь этот рваный туман, в котором мелькают порой чьи-то заблудшие навек души?
Я попытался представить себе это. Андриса, бредущего куда-то сквозь серую мглу. Того Андриса, которого я знал – вот так же босого, в таком же белом саване-рубище, со склонённой головой. Словно бы сгорбившегося под тяжестью всего, от чего так и не смог убежать.
Словно изгнанник. Словно обречённый, осужденный…
Нет, этого не должно быть и не будет. Только не Андрис, только не здесь! Серая пустыня без лучика света, без живого и радостного звука – не мир для него!
Мой попутчик остановился и посмотрел на меня внимательно. С минуту он вчитывался в моё лицо, уж не знаю, что он надеялся там найти.
- По разным причинам люди сюда попадают, но впервые слышу, чтоб за кем-то. Как же ты надеешься не только сам выбраться отсюда, но ещё и взять кого-то с собой? Прежде такого не бывало.
- Теперь будет,- я смотрел на длинное, чуть изгибающееся золотое пламя,- я нашёл способ, я над этим работал. Иногда учёным просто приходится испытывать что-то на себе.
- Что ж, я сказал бы тебе, что это безумие, но не дело сумасшедшего говорить такие слова. Желаю тебе найти… Хотя бы найти. В том мире, откуда мы пришли, найти то, что искал – уже неимоверное счастье.
- Так он не проходил здесь? Может, вы встречали его? Его зовут Андрис…
Мой попутчик покачал головой.
- Имена здесь ничего не значат, юноша. Только представь себе, сколько умирающих проходят тут каждый день… И скольких из них зовут одинаково. Ты лучше покажи мне его, дай понять, какой он. Понимаешь?
Мне кажется, я понял. И постарался максимально точно передать собеседнику образ друга.
Не словами. Мыслями, энергетическим всплеском. Я вызвал его в памяти во всей яркости и подробности, сконцентрировал в себе, я старался передать его призраку не картиной только, а информацией для всех органов чувств. Я рисовал внутри себя ауру Андриса, и старался не упустить ни одного штриха этой радужной палитры, ни капли этого света. Суметь показать этому человеку, кем и чем был Андрис – так же ясно, как ощущал это я сам.
Если можно как-нибудь определить Андриса одним словом, то он – жизнь. Именно жизнь всегда играла, плескалась весёлыми чертенятами в его чернющих глазах и лукавой улыбке. Хрупкая, трепетная, непобедимая жизнь. Юная, кипучая, доходящая до бесстыдства от сознания своего очарования. Он приносил сумасшедший весенний ветер всюду, где появлялся. Он был очень эмоционален, артистичен, энергия поиска в нём настолько била через край, что немало перепадало и мне, и после его визитов я какое-то время сам был как полная до краёв чаша. Послушав его, мне начинало порой казаться, что невозможного на свете нет.
В этих глазах я читал порой искреннее сострадание к моей ботанической особе. И оно грело меня.
Было, наверное, вообще удивительно видеть рядом двух столь разных людей, как мы. Андрис был всегда в движении, всегда в полёте. У него была куча самых сумасшедших затей и дел, его ждали на разных концах города десятки людей. Он рассказывал мне о вещах, о которых я имел весьма смутное представление, но мне нравилось его слушать, потому что он говорил с таким жаром… И как довольно и гордо сияли его глаза, когда я говорил что-нибудь верное, угадывая мысли его…
Я давно привык не страдать от одиночества. В конце-концов, в том, что я один, была доля и моей вины – моего темперамента, моего странного характера, моих непомерных запросов к миру, может быть… Я учился. Работал. Читал книжки. И в общем и целом становился всё более жутким домоседом. Но за его редкими, неожиданными (Андрис, как правило, сам не знал, когда он к кому-нибудь свалится) и приятными визитами я об этом забывал. За бутылкой пива он вываливал на меня всю накопившуюся кучу новостей, и я тонул в море незнакомых мне имён, терминов, названий песен… И тонуть так было интересно и приятно.
И именно поэтому я – нет, не поверить не мог, что всё это случилось. Я не был вовсе удивлён, я даже догадывался, в чём причина, только не хотелось, ой, не хотелось мне об этом думать…
Я не мог смириться. Не мог оставить всё так.
- Да, похоже, он был здесь,- молвил, видимо, вспоминая, призрак,- помню я такого. Мы даже неплохо прошлись и поговорили с ним, почти как с тобой. Меня, надо сказать, удивило это вообще – коматозники здесь проходят редко, а если проходят, то быстро, не останавливаясь и ни с кем не разговаривая. Пролетают скорее… А этот шёл, как идёшь ты. Но не блуждал, как блуждаем мы, сумасшедшие, потерявшиеся и заблудшие, забывшие дорогу назад. Он шёл к цели.
- К какой цели?- голос мой как-то странно дрогнул.
Призрак снова зябко повёл плечами.
- А знаешь, какая цель у всего живущего? Умереть. Другое дело, что не всё живущее в этом сознаётся. Он, во всяком случае, сознался. Мы неплохо поговорили – как говорят у вас, живых, поболтали, пока шли вместе – как видишь, я от скуки люблю какое-то время сопровождать вновь прибывших. Потравили байки из жизни сумасшедших… Он интересный собеседник, это я могу сказать тебе точно.
- Куда он направился?
- Туда же, куда сейчас, видимо, ты направляешься. Внутренний зов, заставляющий и слепого бежать. Он нёс в своей душе боль, словно горящие угли в ладонях – боль гнала его, словно плеть. Она затопила разум и закрыла все пути, кроме того, которым он пошёл. Он не первый, кто ищет забвение от боли за этой чертой. Боль для него равняется жизни, вот он и решил уйти от жизни как можно дальше.
- Вот, значит, как…
Туман расступился, и я обнаружил, что мы вышли к реке. Широкая, полноводная река неспешно несла свои обсидианово-чёрные воды, ни ветерка не тревожило её зеркальную гладь. Видимо, это от реки ползли все эти туманы, но над самой водой тумана не было. У самой кромки берега тихо покачивались привязанные к колышкам лодки.
Горестный стон пронёсся вдруг над водой.
- Что это?- вздрогнул я.
- Это птицы-плакальщики. Никто их, насколько я знаю, не видел, так что поручиться не могу… Они кричат так каждый раз, когда кто-то подходит к реке.
- Мне плыть туда?- я посмотрел на лодку.
- Решай сам. Пересечёшь реку – назад можешь не вернуться. Твой друг пересёк. Предпочёл мир мёртвых миру живых.
Я оглянулся. На золотую нить, уходящую за туман, за грань, к оставленной оболочке. Насколько хватит её длины?
- Надо так надо,- я попытался, не выпуская свечу, отвязать одну из лодок.
- Возьми лучше эту,- мой спутник принялся отвязывать соседнюю,- покрепче будет.
- Ты поплывёшь со мной?- я впервые обратился к нему на ты, но не это показалось мне дерзостью, а вырвавшийся против воли вопрос.
- А куда деваться? Лодку надо назад вернуть, на той-то стороне что ей делать? Да и как ты будешь грести, со свечой своей… Не бойся, мне это совсем не в тягость. Ни от каких важных дел ты меня, милый юноша, не отрываешь!
Я сел, сжав свечу обеими руками. Призрак, спокойно и уверенно налегая на вёсла, уводил лодку всё дальше от берега.
- Как он хоть…выглядел? Как себя чувствовал?- попытался неуклюже расспрашивать я.
- Да что тебе сказать…Я ж не знал, что тебя ещё встречу, так и не замечал, не запоминал особо. Всё, что я тебе скажу, ты и сам знаешь. Ну, правда, могу сказать, парень этот мне понравился. Благость в нём какая-то редкостная, доброта.
Тут неудивительно. Андрис всем нравится. Ну, может, и не всем… Но тех, кому не нравился, я никогда не мог понять. Они казались мне летучими мышами, не выносящими солнечного света.
- Когда он говорит, кажется, что маленький огонёк от своего огня отдаёт. Столько в нём минутной, безусловной ласковости к только встреченному человеку. Мне прямо жалко стало – если такие жить не хотят, кто же жить будет?
Вот это верно. Лично я не могу представить себе этот мир без Андриса. Без этих редких и странных встреч, без этого голоса, наполнявшего меня верой если не в себя, то в будущее… А может – в настоящее…
- Он был способен похвалить такими простыми и верными словами, что всё дурное на миг отступало. Он мог шутя победить любой комплекс, любое сомнение… При том, что сам был настолько хрупким и чувствительным, что казалось, что у него не только брони нет, но и вовсе какой-то кожи. Поэтому иногда, чтоб защититься, он создавал вокруг себя ледяную стену показного бесчувствия. Но тех, кто его знал, это всё равно не обманывало, и они покорно ждали под этой стеной, потому что слишком нуждались в его свете.
- Тогда тебе нужно его найти…
Лодка скользила по воде абсолютно бесшумно, и вёсла лишь слегка колыхали чёрную, как космическая бездна, воду. Ничего не отражалось в ней, я перегнулся через борт, чтобы посмотреться, но ничего там не увидел, лишь свет свечи, кажется, отразился неверным бликом. Капнул воск, словно слеза, но не пустил кругов по этой странной воде, одна лишь едва заметно вздрогнула и словно вздохнула.
Длинные тёмные пряди почти коснулись зеркально-чёрной глади. Я в изумлении провёл рукой по голове.
Да, похоже, теперь у меня длинные каштановые волосы, собранные за спиной в небрежный хвост. Как, откуда? Впрочем, странно б было, если б изменились только мои руки, а я весь остался прежним.
Это что, так душа моя выглядит? Конечно, я встречал мнения, что люди меняются после смерти, кто-то выглядит моложе, а кто-то, напротив, старше и мудрее…
Только теперь я заинтересовался тем фактом, во что я одет. До сих пор я заметил лишь, что, в отличие от моего спутника, не бос и не в балахоне. И только.
Сейчас я обнаружил, что на мне кожаная куртка, подобная тем, какие носят лётчики. Под курткой гимнастёрка времён эдак гражданской войны (ну, мне почему-то так кажется), на ногах - в тон ей штаны, заправленные в высокие военные ботинки. Через грудь идёт ремень, как мне сначала показалось, кобуры, вот только внутри оказался – не пистолет, не револьвер, но…меч.
Нет, неужели серьёзно моя душа так выглядит? Или что это за странный вид? Значит, это таким мне предстоит путешествовать по этим неизведанным краям?
Впрочем, тому, что управляет всеми этими тонкими материями, и что решило, что я должен выглядеть так, виднее. Я ощупывал своё лицо, пытаясь понять, изменилось ли оно, кажется, изменилось, но насколько, я понять всё равно не мог.
- Я…с самого начала таким был? – задал я глупый вопрос. Мой спутник промолчал в ответ, только мудро и загадочно улыбнулся.
Значит, я теперь такой… А узнает ли меня Андрис, когда я его найду?
…Наверное, узнает. Почувствует. Ну, во всяком случае, просто поверит.
Лодка ткнулась носом в другой берег. Мой спутник вылез, подождал, пока вылезу я. Странно, здесь было гораздо светлее, чем на том берегу, но и здесь был лёгкий туман. И по-прежнему ничего примечательного – светло-серый мелкий песок под ногами, впереди сплошная пустошь – небольшие холмы и взгорья без явной растительности, только какие-то неясные тени колышутся на них – то ли сухие скелеты трав, то ли клочья тумана.
- Дальше я с тобой не пойду, здесь уже дуют ветры смерти. Но думаю, ты и без меня справишься… Почему-то мне верится, что ты – справишься.
Я увидел, что один из холмов невдалеке – вовсе не холмы, а…по очертаниям это напоминало нечто механическое, и я поспешил туда, чтобы рассмотреть получше.
Глазам не верится… Это оказался старый, словно сошедший с черно-белых фотографий аэроплан. Склонившийся на одно крыло и слегка зарывшийся носом в песок – то ли потерпевший аварию, то ли просто брошенный. Кто же мог бросить его здесь? Я обошёл его кругом, заглянул в окна. Машина выглядела заброшенно, обветшало, кое-где даже продралась обшивка. Словно он лежал тут годы, и, казалось, ждал… А что, если… Что, если он ещё может полететь?
На мне куртка лётчика. Может быть, это означает…
-- Порой нельзя предположить, каким будет твой путь и какой посох потребуется тебе на этом пути, - молвил подошедший призрак.
Я открыл дверцу.
-- Интересно, остался ли здесь какой-нибудь бензин… И вообще, можно ли его завести, как он управляется? Жаль, при жизни я даже машину не водил…
--Ну, это мир духа, парень, и думаю, всё здесь зависит только от тебя.
Освещая с помощью свечи кабину, разглядывая рычаги и кнопки на пульте управления, я вдруг ощутил странную уверенность. Да, справлюсь. Да, смогу управлять. Потому что откуда-то знаю, как. Потому что чувствую его, этот аэроплан, как чувствовал когда-то собственное тело – не это, астральное, а то, что осталось под белой простынёй.
-- Только… Куда же я полечу?
-- Думаю, ты сам поймёшь это, сам определишь своё направление. Найдёшь тот знак, что укажет тебе дорогу.
-- Мне нужно вслед за Андрисом. Туда, куда направился он, и как можно скорее. Других дорог здесь у меня нет. Вообще-то присоединение уже должно было это обеспечить. Но почему-то не обеспечило… Видимо, биотоки его мозга слабеют…
-- Ты должен знать этот знак. Его должно быть совсем не трудно найти.
Я подумал. И понял. И по какому-то наитию – никак не по разуму, не по логике – начертил в воздухе, над панелью управления, иероглиф, который помнил лучше остальных – иероглиф «друг». Свечой. Пламя свечи удивительно легко оставляло в воздухе золотисто-огненный след, а я этому даже не удивлялся.
Иероглифам меня когда-то маленько учил Андрис, нешуточно увлекающийся Японией. Сам он каким-то мистическим для меня образом умудрялся довольно бегло ими писать, мне же до этого было более чем далеко. И всё же кое-что я запомнил и научился более-менее уверенно воспроизводить…
И в тот же миг мотор древней машины завёлся, заурчал радостно, словно приглашая меня в путь, и впереди обозначилась светящаяся дорога.
-- Пользуйся этим ключом всякий раз, как заблудишься или окажешься на перекрёстке. Удачи тебе, парень! Я верю почему-то, ты своего друга найдёшь. Передай ему от меня там привет и благодарность. Встреча с вами озарила и согрела моё жалкое существование.
Я сердечно попрощался со своим недолгим провожатым, поблагодарив его за помощь и пожелав найти дорогу обратно к жизни, запрыгнул в кабину и рванул рычаг. Взметнув фонтан песка, аэроплан ринулся в небо, словно стосковавшаяся по нему птица.
Странно, я не знаю даже примерно, как он устроен и как им управляют, но почему-то мне совершенно спокойно. Я знаю, что делать, я знаю, что справлюсь. Видимо, этот аэроплан – действительно часть меня. Мой инструмент, мой проводник в этих диких мирах. Что меня здесь ждёт – я не представляю себе даже примерно, и не смог бы представить – у этих миров нет карты, нет истории. Я первый, кто отправился сюда сознательно и добровольно, зная, куда и зачем идёт. Во всяком случае, из живых людей, а не героев легенд. В этой неизвестности у меня будет только два ориентира – тонкая сияющая нить, едва различимая глазом, идущая из моей спины через корпус машины и уходящая туда, к моему неподвижному осиротевшему телу, и бледный луч заветного маяка, причудливо скользящий между облаками. Это след, оставленный душой Андриса. След, по которому я должен идти, чтобы найти его. Его отпечаток. Со слабым запахом его туалетной воды, со слабым отзвуком его голоса, его любимых песен. С памятью обо всём том, что было Андрисом, что я знал и чем дорожил.
Рванув рычаг скоростей, я устремился по уже проложенному курсу.
@темы: Творчество
-
-
16.03.2011 в 05:12стоял… Сложно было понять, где. Туман расступился,
Всегда думала, что туман рассеивается и люди вроде как на почве стоят
Аффтар, ты чего курил на досугЕ?
-
-
16.03.2011 в 10:44-
-
16.03.2011 в 10:50-
-
16.03.2011 в 10:56