О всём прошедшем получится, наверное, только по верхам.
Эту весну мы почти не видели. Причина, по идее, всем известна и понятна, тут я нового не скажу. Но у нас всё-таки было по-особенному прикольно. Потому что когда ЭТО ВСЁ добралось-таки до России, у нас как раз начинался очередной марафонский забег под названием СЕССИЯ. И вот значит мы слушаем-читаем все эти удивительные вести, про "карантин от партии Неуверенная Россия", вот садики и школы распустили, вот всякие там организации перешли на удалёнку, вот уже три что ли вуза перешли на дистанционное обучение, и испытываем нарастающую тревожность - потому что ожидать какой-то оперативной внятности от вуза, вывешивающего новый-внезапный список предметов накануне сессии, согласитесь, странно. Да, список это отдельная песня. Нам поставили философию (самое место ей в четвёртом семестре на ветфакультете, не правда ли?), инъяз (да, то, что в том семестре его не было, также никого не смущает), а вишенкой на торте - физру, по которой нужно сделать контрольную и реферат... по какому-нибудь олимпийскому виду спорта... в профильных же предметах совсем нехуй делать. Совсем. Учитывая, что один из этих профильных новую методичку вроде как должен был, но так и не удосужился выложить.
В общем, мы вышли на сессию. Мы вышли, а дневников почти сразу - распустили, и входили мы в объятый тишиной вуз, нервно похихикивая и растирая в руках антисептик, волей-неволей размышляя, что вот если б по уму, то следовало раскидать заочникам сообщение, чтоб не приезжали. Проводить сессию дистанционно, перенести на осень - это как сами решат, но - не приезжать. Но где по уму и где - вся наша жизнь... А через пару дней всё-таки распустили и нас. Заявив, что выдадут нам задания. Ну, по крайней мере попытаются выдать. Одного препода, как выяснилось, вообще найти не могут. Того самого, которому я ещё единственный свой трояк пересдать хотел... Телефон не отвечает, где он живёт - никто не знает.
- Мы так решили, он просто улетел на свою родную планету. (с) Полина
И начался цирк с конями. Ну, я не скажу нового, касаемо того, что не готова страна к дистанционному обучению. Чатами на нашем сайте (одном из двух... сайтов...) пользовались по итогам два препода, третий экзаменовал нас посредством вк, прочие... ну в общем, в полном соответствии с тотальной карантинной неопределённостью - ну вы там сами в общем как-то решите, ага? За чей счёт компенсируются издержки, объяснять не надо. Короче, мы там сами готовимся, в соответствии с более или менее внятно обрисованными задачами, и в специально выделенные часы подъезжаем за росписями в зачётках, звучит даже почти не страшно. Страшное поджидало нас впереди. Гениальнейшее решение из возможных - досрочное завершение сессии! Две недели вместо трёх! Похуй, что по некоторым предметам лекций не было вообще... Да-да-да, мыжзаочники, мы должны выходить на сессию, уже всё зная, но одна поправочка - для этого нужно иметь внятную программу, желательно в НАЧАЛЕ семестра, а не за месяц до. Меж тем объёмы некоторых заданий создавали впечатление, что нас считают лично виновными в коронавирусе. Откровенной жестью были последние пара дней, в один день два экзамена, причём об втором из них я узнал, когда вернулся домой после первого, в форме "пиздуй срочно обратно в универ". Я до дома доехал, движимый одной мечтой - упасть наконец спать, а по пробуждении доделать эту самую рабочую тетрадь... Чо, минут 5 повыв, а потом применив заклинание "тыжкоммунист", поехал обратно. Народ всячески пытался утешать себя соображением "ну, трешовее у нас сессии уже не будет". Ой, не знаю, не знаю... Ещё посмотрим, чо осенью выяснится.

Впрочем, после этого жизнь вошла в относительно спокойную колею. Я, как существо по жизни стационарное, от самоизоляции не особо страдаю, тем более что в нашем регионе она в принципе такая... мягкая. Даже решить стоматологические проблемы я надысь выбрался, сперва себе (ставить заплатку на мудрозуб извращение, человеку с таким сильным рвотным рефлексом - вдвойне извращение, но мы так с врачом рассудили, что если получается - то почему бы нет), потом малыхе Мариам (минус 6 зубов и зыбкие надежды, что ну теперь-то гингивит угомонится). Главная печаль - что ввиду запрета массовых мероприятий пристрой почти встал. Тем не менее так, частным порядком кое-кого у нас взяли.
А так всё хорошо. Садоогород, ремонт, сериальчики, творчество разное там. Дни рождения. Может, как вспомню, как вставлять так, чтоб на весь экран не распидорашивало, фоточки какие выкину.

@темы: а здесь у нас по расписанию подвиг, и на нашей улице перевернётся самосвал с пряниками

---

Пятая, ч.2

Венок Альянса
Автор: Я. На Книге Фанфиков Allmark, на Дайри St. Byron
Бета: сам себе бета, как всегда)
Фэндом: Вавилон 5, с учётом "Затерянных сказаний" как минимум.
Персонажи: Из канонных - Джон Шеридан, Дэленн, Девид Шеридан-младший, принц Диус Винтари, Сьюзен Иванова, Маркус Коул. Плюс овер дофига неканонных.
Рейтинг: ну, в первой-то главе пока никакого...
Жанры: Гет, Слэш (яой), Ангст, Фантастика, Психология, Философия, хуй знает, чего ещё, я б разбирался в этом ещё...
Предупреждения: ОМП, ОЖП и много соплей и ангста
Размер: Макси... ой макси, бля...


Часть 1. Лотракса.

Глава 5. Дар от сердца и новый Заговор Света - продолжение

Когда сеанс связи был окончен, долго царила тишина. Все пятеро сидели вокруг стола, погружённые в хаос мыслей.
— Я ждала, что отец не поймёт меня, осудит, проклянёт… — нарушила наконец тишину Амина, — не ждала я его… радости… такой.
Лицо Тжи’Тена было сосредоточенным и хмурым.
— Если сам Моллари поручает тебе быть здесь, но при том не может дать прямого объяснения даже твоему отцу… Что же там происходит? Не то чтоб поведение центавриан не казалось странным все эти годы… да оно всегда было странным… Но эта изоляция, длящаяся годы, никто не допускается в их мир и почти никаких контактов не имеют они сами… мягко говоря, неестественно для расы, вечно всюду совавшей свой нос. Или у них проблемы… или у нас скоро будут проблемы.
— Мы не вмешивались, потому что никто не просил нашей помощи, — молвил Рикардо, — но это-то — уже призыв о помощи… Завуалированный, но тем и страшней. Насчёт проблем — ситуация с Центавром такова уже много лет, а пока всё тихо. Чего они ждут? Три загадки императора… Ответ, как я понимаю, должен быть один?
— Как он сказал? «Скоро наследнику исполнится шестнадцать»… Кого он имел в виду? Их высочеству давно уже больше шестнадцати лет, другим претендентам тем более.
— Я думаю, господин Шеридан, имелся в виду ваш сын Дэвид. Вы, верно, заметили, что центавриане склонны специфически воспринимать Альянс как галактическую империю, а вас как императора, и поэтому, видимо, порываются называть его принцем… Когда так машинально назвала его Амина, он вспылил: «Да вы что, все такие?»
— Но это бред! Что он наследует? У нас выборное правление. Я пытался это объяснить Моллари в ту нашу последнюю встречу, когда он… — выражение лица Шеридана менялось на глазах, — вручил подарок Дэвиду… На шестнадцатилетие…
— Может быть, ответ — в подарке?
— Видимо.
Шеридан помотал головой, словно отгоняя дурную мысль.
— Не верю, что Лондо… мог желать зла моему сыну…
— Он — наверняка, нет. Вы ведь слышали, он не мог говорить напрямую.
— Он сказал: «Это должны видеть. Те, кто могут увидеть». Что это значит? Что это, что не каждый может увидеть? Он сказал тогда, что Дэвид должен вскрыть сосуд, будучи один. Значит ли это, что мы должны нарушить это условие?
— Может быть, в сосуде отравляющий газ?
— Меня беспокоит вторая загадка, — подал голос Тжи’Тен, — «чего нет у нарнов и чего скоро не будет у нас». Что он имел в виду? Чего у нас нет? Не волосы же он имел в виду.
— «Чего нет подле меня, что должно быть». Мало ли, что это может быть… Ну не имел же он в виду, что у него так и нет ни императрицы, ни наследника.
— «Их высочество знает, — Винтари нервно покусывал губу, — что сделал я и что сделал его отец». Что объединяет Моллари и моего отца кроме сана императора?
— Картажье стал императором после кончины Турхана и совместно со своими приспешниками… сделал много, чтоб остаться в истории не с лучшим именем. Развязал войну едва ли не со всей вселенной, заключив сотрудничество с Тенями… Вернее, заключил его, как выяснилось, ещё Моллари…
Тжи’Тен просиял.
— Вот оно! Вот оно, что сделал Моллари и что сделал Картажье, что их объединяет! Оба служили Теням! Но ведь Тени ушли за предел, вместе с другими Изначальными, так какая разница, кто кому когда-то служил? Больше у нас этой пакости нет, это главное. Если всё время поминать прошлое — так никогда мира не будет.
Голубые глаза Рикардо встретились с алыми.
— Он говорил: «У господ есть слуги». Одних таких слуг мы знавали довольно тесно. Флот дракхов был разбит наголову в финальной битве в секторе Земли, когда была побеждена чума дракхов… Но был ли это весь их флот? Плюс, дракхи ведь наверняка были не единственными слугами Теней. Как раз перед тем, как Центавр ушёл в эту изоляцию, когда регент воспользовался технологиями Теней, чтобы… чёрт… Я знал, я чувствовал, что история на этом не закончена. Эти блоки дистанционного управления — не единственное… Где б этому наследию сейчас быть, как не на Центавре?
— Я не знаю, если уж говорить о Тенях, — снова подал голос Винтари, — верно ли предположить… То, чего нет у нарнов — это телепаты. Будучи ещё на Центавре, я слышал — об этом не говорилось, конечно, прямо, но слухами земля полнится — что телепаты многих именитых родов, приближенных ко двору, были убиты. Кто-то казнён по надуманным обвинениям, кто-то просто устранён тайными убийцами… На это не обращали особенного внимания, во времена Картажье лилось много крови. Но и при Моллари этим родам не было позволено взять себе новых телепатов. А это уже явное нарушение традиций. Почему, если Теней больше нет? Кроме того, император Моллари — уже второй император, при котором нет лидара — четырёх прислужниц-телепаток, по обычаю сопровождающих императора всюду. Последним императором с лидара был Турхан. Картажье нарушил эту традицию, потому что сотрудничал с Тенями, боящимися телепатов как огня. Почему его линию продолжил Моллари? Да, те лидара, что служили Турхану, были убиты по приказу Картажье… Но он даже не отдал приказа о поиске новых детей-телепатов, которые в будущем могли бы быть лидара. Почему?
— Тогда всё сходится — потому что на Центавре осталось что-то из наследия Теней. Что-то, что телепаты могут обнаружить и, возможно, обезвредить. Как всё это связано с шестнадцатилетием Дэвида — не знаю и, честно говоря, не очень хочу знать. Предпочёл бы, чтоб эта угроза перестала существовать гораздо раньше.
— Вот что, Амина. Это теперь ваша личная война. В кратчайшие сроки помогаете Винтари заканчивать его книгу, пересылаете её отцу… Это важно сделать до того, как на него там обратят нездоровое внимание. И к книге присовокупите всю имеющуюся у нас информацию по дракхам — весь доступ Иванова тебе даст, я распоряжусь… Больше стоило б надеяться на нелегальные каналы, но пока есть хоть какие-то легальные — надо пользоваться. Пока книги принца там печатаются — в безобидных сказках ничего угрожающего не усматривают — могут пропустить и что-то… уже не столь безобидное. Кроме того, надо подумать, как переслать на Центавр вакцину от чумы дракхов — центавриане единственная раса, которая не была от неё вакцинирована. На всякий случай просто… Мало ли, какой сюрприз могут выкинуть эти «они»… Я не знаю, насколько это реально — доставить сразу большую партию, да ещё и распространить…
— Об этом я позабочусь, господин Шеридан, — хлопнул ладонью по столу Винтари, — Арвини, торговец, до сих пор имеющий беспрепятственный доступ во все миры, прибывает на Минбар через неделю. Я поручу ему это. Он очень стар, но думаю, не откажется послужить империи… по-настоящему… Дадим ему столь крупную партию, какую он только сможет увезти. Его грузы обычно не привлекают пристального внимания.
— Хорошая идея, Винтари, я сам думал о том же. Недели нам как раз хватит, чтобы собрать нужное количество вакцины, необходимую информацию…
Винтари не сводил с Шеридана глаз. Он видел сейчас — словно вдруг помолодевшего, подобравшегося перед сражением, готового броситься на защиту воззвавшего о помощи — того самого человека, выигравшего войну Теней, и в груди у него закипала звериная нежность.
«Просто всегда будь… Я всегда буду рядом с тобой. Идти за тобой, идти по твоему слову… Я всё для тебя сделаю… Отец…»

— Когда Арвини прибывает в наш мир в следующий раз?
— Ну, обычно его рейсы нечасты, но если сделать ему какой-то заказ… То хоть через неделю обратно.
— Нет, привлекать внимание не следует. Следующую партию Арвини заберёт не с Минбара, а, скажем, из сектора аббаев.
— Но позвольте вопрос, господин Шеридан… Вакцину ведь нужно адаптировать под каждую расу, разве нет? Откуда же у вас вакцина, адаптированная под центавриан? Ведь тогда, когда бушевала эпидемия, Центавр почти не имел контактов с вашими мирами…
— Однако те, кто хотели сотрудничать, находились, принц. Несколько мелких торговцев, пара солдат из колонии Кутор… Кроме того, всё это время на Минбаре был один центаврианин.
— Кто?
— Ваш первый посол, принц. Тот самый, кто отказался от гражданства Центавра и сбрил свой гребень, оставшись жить и прислуживать при храме Дома Майра. Узнав о чуме дракхов, он вызвался добровольцем для испытания вакцины для своего народа. И вакцина оказалась действенной. Вскоре после этого он скончался — он был уже стар, и эксперимент подорвал его здоровье.
Винтари почувствовал, что количество шокирующих новостей за последнее время было чересчур велико.
— Великий создатель… На родине его клеймили, считая предателем и сумасшедшим… А он отдал жизнь за свой народ. Как сказал доктор Франклин: «Камень, отверженный строителями…» Эти слова следовало бы высечь на надгробии этого великого мужа.
Рикардо грустно улыбнулся.
— На его могиле был разбит кристалл, создающий свечение… В храме, где он служил, его почитают почти за святого — когда шла война Теней, когда на Центавре царил мрак, он много ночей простаивал в молитве, говорят, его слёзы прожгли следы в плитах храма.
— Следовало не молиться, а поехать на Центавр и оторвать голову моему отцу… Простите. Что теперь об этом. Но перед ним, перед его светлой памятью мы теперь тоже обязаны изгнать тьму с родной земли.
— Амина, ступайте. Передадите моё распоряжение энтил’за и Дэленн. Чем раньше мы начнём, тем лучше.
— Да, господин президент.
— Рикардо, думаю, имеет смысл послать ваш отряд на тренировку в тот сектор космоса, где у нас сейчас есть всё для реконструкции боёв с дракхами. Последними их тактику отрабатывали, кажется, ллорты… Свяжитесь с ними, пусть всё подготовят. Ну и… особые части по-прежнему на тебе. Надо бы шевельнуть этот вопрос.
Когда дверь за Аминой закрылась, Тжи’Тен вымолвил:
— Странная штука — вселенная… Мы думаем, что путь наш хаотичен и случаен, а она приводит нас туда, где мы должны быть. Амина металась, желая лишь вырваться из тисков аристократической неволи… А теперь она спасает Центавр. Меня, конечно, интригует вопрос, кто тот нарн, из-за которого она отвергла авансом всех благородных центавриан, которым может придти в голову постучаться в двери её отчего дома… Ведь ему нужно будет… поддержать её в трудный час, чтобы сделать их союз… ну, несомненным для Центавра…
— Ну, судя по тому, что ты это спрашиваешь — Амина таки решила отложить объяснения до совсем уж драматического момента. Я полагаю, — усмехнулся Винтари, — то есть, готов поклясться своим гребнем, что это ты, Тжи’Тен.
— У вас нет гребня, принц.
— Потому и клянусь.
— Эти центавриане… их невозможно понять!
— Ну… просто тебе я ещё согласен уступить такую девушку. Кстати, теперь-то ваш круг примет последовательницу Г’Квана как равную? Я уже сам с нетерпением жду этого вашего праздника, мне не терпится выпить с Аминой за выход моей книги.

Арвини сделал своё дело как нельзя лучше. Этот пожилой центаврианин вовсе не рвался в герои и предпочёл бы, конечно, прожить конец своей жизни так же тихо, как её всю. Но он был торговцем, а торговля очень страдала от режима изоляции. Узнав, что за происходящее есть с кого спросить ответ, он был рад оказать посильную помощь. Книга Винтари разошлась большим тиражом, под такое настроение два из издательств перевыпустили две предыдущие книги Винтари — очерк по истории контактов Минбара с другими расами — большая глава там была посвящена Центавру, позже Винтари планировал предоставить по этой теме проработанную монографию, и сборник летописных сказаний периода Валена. Информация о дракхах, надо думать, тоже имела распространение — на сей счёт Арвини ничего определённого сказать не мог.
Первая партия вакцины отправилась на Центавр. Арвини обещал подключить к делу также племянников — по торговым делам они бывали в разных уголках планеты и могли собирать информацию.
— Начало положено… Теперь остаётся ждать. Формального повода для вмешательства у нас по-прежнему нет, и геноцид телепатов сюда тоже не приплетёшь, данных слишком мало. Если Арвини удастся организовать толковую агентурную сеть и мы получим доказательства, в идеале — живого сбежавшего телепата… Тогда может быть…
Винтари скучать и тревожиться становилось всё более некогда. Кроме переводческой деятельности — сейчас он переводил несколько книг по центаврианской истории для Минбара, до сих пор эти издания не имели переводов вообще, так как и на Центавре по причине «антипатриотической позиции», то есть, критичности и объективности, имели малое распространение, но сам он со студенческих времён сохранил их в личной библиотеке — его подключили к преподаванию центаврианского. Его учениками были не эйякьянские рейнджеры, и он много бы отдал за то, чтоб узнать, откуда вообще такие. Насколько открытыми и общительными были эйякьянцы, настолько замкнуты и странноваты — эти юноши и девушки, к тому же были это исключительно земляне, а ни один рейнджерский лагерь не был абсолютно однообразен по составу, хотя бы одного иномирца включали всегда. Порой, он должен себе признаться, от общения с молчаливыми, словно бы вечно погружёнными в себя молодыми людьми у него по спине продирал холодок. Впрочем, учились они прилежно, хотя особых педагогических талантов он за собой не чаял.

Как выражался об этом Маркус, «хорошо поставленный вопрос будет стоять долго» — когда Иванова уже выразила согласие принять своё новое звание официально и окончательно, ввиду того, что её личная горячо любимая головная боль подросла достаточно, чтоб быть порученной заботам наставника из минбарских телепатов, в отказ пошла уже Дэленн, «самым бессовестным», по выражению Ивановой, образом указав на назревание новой аналогичной проблемы. Иванова обижалась и шипела, что сама Дэленн в своё время декретного отпуска почему-то не оформляла, что нет-нет, ей-то и заместителем, правой рукой, исполняющей обязанности и как это ещё называется, вполне комфортно быть, воспитание двух спиногрызов ей не мешало — и третий ничего качественно не изменит. Она за пышными званиями не гонится, карьерных достижений ей и в Космофлоте Земли хватило, но вот кое-кто тут вслух переживал, не сложилось бы у центаврианского принца превратное понятие о роли и задачах энтил'зы, и этот кто-то была не она. Дэленн хоть и была всячески согласна, что выход искать надо, потому что это неправильно — когда приходится срываться с обсуждения планов модернизации гуманитарного транспорта единственно ввиду того, чтоб вслух засвидетельствовать своё полное согласие с решением Сьюзен, но решать эту проблему за счёт Сьюзен и тем более детей всё же неправильно. Мужья обеих от вопроса деликатно устранились, опасаясь, видимо, попадать под горячую руку.
На Минбаре нет традиции тестировать детей на телепатические способности сразу после рождения, кто хочет — может это сделать, но как нормы жизни такого нет, когда проявятся — тогда проявятся, и последует очередная мини-лекция о величайшем даре. Однако Иванова о таком тесте попросила, и возможно, то, что маленький Уильям оказался нормалом, действительно как-то усилило её аргументацию. В конце концов, когда выходила замуж, она понимала, что анлашок это то, из чего выходят ногами вперёд, и почему это должно касаться только Маркуса, и вот кстати да, у ребёнка так-то и отец есть, вот пусть и берёт декретный отпуск, если захочет, почему нет, у нарнов вообще выкармливанием младенцев мужчины занимаются. Поэтому когда, уже после обсуждения всей обрядовой стороны вопроса, когда дело было только за датой, Сьюзен попросила о полной и категорической отставке, Шеридан, считавший, что его не удивит в этой жизни уже ничто, был в настоящем шоке.
— Мне стыдно возвращать пост Дэленн, она действительно перегружена, и я не знаю, сможем ли мы подобрать адекватную замену в кратчайшие сроки. Ты знаешь, я никогда не ставила личное выше общественного, никогда б не поставила — так я думала. Ничто из возможного не заставило б меня так поступать — но случилось невозможное.
Да уж пожалуй, должно было произойти что-то действительно нетривиальное, раз для разговора она пригласила его приехать лично.
— Понимаю… Точнее, ничего не понимаю. Если тебе требуется отпуск, всё-таки три ребёнка это сложнее, чем два… То отставка — это слишком радикально. Ты прекрасно справлялась все эти годы, и лучше тебя на этом посту я не могу никого представить, и Дэленн, если честно, не может представить тоже. Есть что-то, чего я не знаю?
— Отпуск, Джон, у меня был роскошнейший с рождения Софочки и вплоть до того, как мы окончательно перебрались сюда. Заботы о моём семейном гнёздышке мне и со стороны Земли хватило. Да, есть кое-что, чего ты не знаешь. Я не думала, что появится что-то, что потребует… куда больше моего времени. Всё моё время, возможно. Прости, что не сказала тебе раньше. Просто не знала, как. Я сама говорила, что мне без разницы, как я называюсь официально — энтил'зой, консультантом, старшим помощником младшего заместителя, для меня главное не дуреть без работы. Будь у меня двадцать детей, это мало что изменило бы. Видимо, жизнь решила хорошенько проучить меня за самонадеянность.

Она сделала ему знак следовать за ней. Вглубь дома, к запертой комнате, где, он слышал, кто-то тихо возился. Переступив порог, Шеридан невольно зажмурился, привыкая к неожиданной темноте.
— Извини, но она не позволяет никакого света. И не позволяет мне отлучаться от неё куда-то дольше, чем на полчаса. Я даже помыться нормально не могу, только ионный душ.
Вглядевшись в дальний угол, Шеридан разглядел на матрасе в углу скрюченный силуэт женщины. Кажется, она смотрела в его сторону.
— Кто это?
Такого горестного вздоха он не слышал от Ивановой уже давно…
— Помнишь, меня неделю назад вызывали в колонию Вега? Мне сказали, там есть нечто, что… нужно увидеть именно мне. Я была, мягко говоря, озадачена, но всякое ведь бывает. Ты, может быть, помнишь, слышал, что через Вегу проходили маршруты эвакуации во время войны с Пси-Корпусом? Её нашли на одной из покинутых баз Пси-Корпуса. В нижних, подвальных помещениях, где у них были… лаборатории. Там всё было разворочено взрывом, и доступ к нижним этажам был запечатан намертво, потому, видимо, их и не забрали при бегстве корпусовские — просто не смогли, не успели туда пробраться. Её и ещё семерых выживших выкопали оттуда спустя семь дней, чудо, что они уцелели. Да, чудо… те, кто был ближе к обвалам, погибли, и сдаётся мне, им больше повезло. Все эти люди… Тех, остальных, смогли идентифицировать. Это были подпольщики, бойцы Сопротивления, отловленные агентами Корпуса и… Думаю, ты представляешь себе, во что они превратились. Трое умерли вскоре. Четверых забрали родственники, друзья — кто-то, кто мог о них позаботиться. Её не забрал никто — никто не смог установить, кто она такая, все файлы базы были уничтожены. Она сама… тем более не смогла помочь. Меня предупредили, что она совершенно слепа, и полностью утратила рассудок. Она не говорила ни слова, только иногда кричала. Думали, что говорить она и не способна. Но однажды при ней кто-то произнёс имя Сьюзен… Кажется, так звали одну из сиделок. Она закричала: «Сьюзен, да, Сьюзен!» — это единственное, что от неё слышали с тех пор… членораздельного, то есть… Но не общаясь речью, она общалась по-другому. Говорили, с ней рядом с самого начала было тяжело находиться, она посылала в мысли присутствовавших совершенно невообразимые кошмары. И вот однажды, очередной сиделке, она послала мой образ… Сиделка узнала меня и связалась с анлашок. Джон, когда я её увидела… Когда я подошла к ней… Она вцепилась в меня мёртвой хваткой, я поняла, что без неё уехать не смогу, просто не получится. Все, в общем-то, хотели того же — там не могли ей помочь. «То, что с ней сделали, у нас не умеют лечить. Может быть, на Минбаре ей помогут». Джон, это был сложный выбор, но я не колебалась. Я должна сделать всё, чтобы помочь ей, моей Таллии.
Шеридан снова посмотрел на женщину — теперь он разглядел её лучше. Незрячие глаза смотрели безумным, страшным взглядом. Что ни говори, человек никогда не бывает готов к встрече с призраками прошлого, тем более — с такими. Из всех воскресений из мёртвых это — одно из самых кошмарных.
— Сьюзен, то, что тогда произошло…
— Сьюзен! — простонала женщина.
— Я здесь, милая, всё хорошо, — Иванова шагнула к женщине, погладила её по сухим седым волосам, та вцепилась в её мантию и уткнулась в её колени. — Я помню, Джон. Это не её вина. То, как с ней поступили… Мы все залечили раны тех лет, насколько смогли. Пора бы сделать то же и для неё.
— Я знаю, Сьюзен. Я понимаю тебя. Но… возможно ли это? Я знаю, что если человек верит во что-то — преступно отнимать у него эту веру… Но если все твои усилия будут напрасны… Не убьёт ли это тебя?
— Я буду делать столько, сколько потребуется. Я её слышу, Джон. Я всё время её слышу. Это впервые, когда я так кого-то слышу, после мамы. Дети не в счёт… Я её вытащу. Клянусь. Чего бы мне это ни стоило, вытащу.

Итак, с начала следующего месяца анлашок возглавил Маркус — Иванова решила далеко не ходить с подбором замены, и выбор её был логичен — всё же Маркус, несмотря на семилетнее выпадение из жизни, стаж и опыт имел колоссальные, к тому же, живя с ним в одном доме, Иванова всегда могла быть в курсе происходящего. Винтари потребовалось, конечно, некоторое время и необычный экскурс в прошлое, чтобы понять, что вообще произошло и почему всё так непреодолимо и трагично. Он подумал бы первым делом, что таинственная больная — сестра Ивановой, если б не слышал не единожды, что у неё был только брат. Суть и причину этой странной привязанности ему было сложно постичь, с учётом истории взаимоотношений телепатов и нормалов на Земле (и то, что он слышал об этом на Центавре, вводило его в немалый шок, а после одного разговора с Дэвидом, о тех самых его обидах на вторую родину, он решил узнать об этом побольше), но он понял главное — больной и физически, и психически необходимо постоянное присутствие именно Ивановой. Сиделку тут не наймёшь, сиделок у неё уже много было, и ломать психику ещё одному человеку было б бессмысленной жестокостью. Незащищённый мозг нормала не выдерживает ментальных атак больного сознания. Да, выглядит это всё бессмысленным и безнадёжным, но что тут можно предложить? Прервать страдания больных тела и души? Такую мысль если кому и допускать, то самой Ивановой. Конечно, воспринимались эти неожиданные пертурбации в такой непростой, нервный период, как особая злокозненность богов. Но увидев, что Шеридан успокоился, перестал переживать и Винтари. Нормальный ход подготовки не нарушился, волнения среди рейнджеров улеглись достаточно быстро… Что подтверждает догадку о том, что готовиться на самом деле начали задолго до. И это не странно, любой нормальный человек с минимумом дальновидности пришёл бы к этой мысли — что неестественная самоизоляция Центавра чревата неприятными сюрпризами. И даже смутно предполагать, какими. Слова императора всего лишь внесли некоторые уточнения… Полной ясности, конечно, не наступило и, наверное, не наступит ещё долго, так что и остаточная нервозность долго не пройдёт. Но Винтари уже нашёл от неё средство — довериться и работать. Прав он или ошибся — время очень скоро покажет.

@темы: фанфег, Вавилон-5 и другие древние легенды

---

Пятая, ч.1

Венок Альянса
Автор: Я. На Книге Фанфиков Allmark, на Дайри St. Byron
Бета: сам себе бета, как всегда)
Фэндом: Вавилон 5, с учётом "Затерянных сказаний" как минимум.
Персонажи: Из канонных - Джон Шеридан, Дэленн, Девид Шеридан-младший, принц Диус Винтари, Сьюзен Иванова, Маркус Коул. Плюс овер дофига неканонных.
Рейтинг: ну, в первой-то главе пока никакого...
Жанры: Гет, Слэш (яой), Ангст, Фантастика, Психология, Философия, хуй знает, чего ещё, я б разбирался в этом ещё...
Предупреждения: ОМП, ОЖП и много соплей и ангста
Размер: Макси... ой макси, бля...


Часть 1. Лотракса.

Глава 5. Дар от сердца и новый Заговор Света

Прошёл год, или чуть менее, с этих событий, и они возымели неожиданное драматичное продолжение. Когда Шеридан вызвал Винтари в свой кабинет, лицо его было очень серьёзным, правильней даже сказать — расстроенным.
— По правде, принц, вы не только первый, но и единственный, с кем я могу об этом поговорить, от кого могу просить совета и помощи… Это касается Амины Джани.
— Амина? Что с ней? — Винтари только вчера говорил с ней по видеосвязи, она жарко критиковала завершающую главу его книги о рейнджерах, заявляя, что он неверно указал источники и по-прежнему путается в хронологии. Распрощались они на совершенно позитивной ноте — Винтари принял все её поправки, она обещала помочь с редактированием глоссария…
— С Центавра пришёл запрос о её возвращении на родину. Запрос в форме приказа, если вы понимаете, о чём я… С одной стороны, Амина — член анлашок и подотчётна Альянсу, а не Центавру. Но с другой стороны — мы обязались не вмешиваться во внутренние дела даже миров, входящих в Альянс, а Центавр не член Альянса. И они не присылали Амину, она пришла сама. Да, любой желающий может придти и вступить в анлашок, у нас тут не закрытый клуб по протекциям… Но ситуация с Центавром особая, прецедентов, как вы знаете, не было… Я пытаюсь понять, как лучше всего поступить, пытаюсь понять, как сложится ситуация исходя из моего ответа.

Не то чтоб хоть малую каплю это удивляло. К такому повороту, к такому разговору Винтари был давно готов и всё для себя решил, все слова были подогнаны друг к другу, как камни в кладке эйякьянских стен. Нет, конечно, он не ждал, что это случится, ему хотелось верить, во всяком случае, что милосердное провидение подобного не допустит. Слишком жестоко и абсурдно это было бы. Но он помнил, что жестокий абсурд и порядки их родины были часто синонимичными понятиями. И он держал в себе эти слова, как человек, знающий, что у него есть враги, держит под подушкой кинжал, даже если не знает, придут ли эти враги когда-нибудь.
— Не может быть речи о её выдаче. Амина уже не простая центаврианка, жизнью которой наш мир мог бы распоряжаться по своему усмотрению, здесь у неё дело, обязанности, здесь её место… Здесь она счастлива, как бы банально это ни звучало. И по правде, я сомневаюсь, что Центавр решится развязать какой бы то ни было конфликт в случае вашего решительного отказа. Ни одна женщина, разве только она особа королевской крови, не стоит того, чтобы ради неё ломалось столько копий и создавался ненужный конфликт… Но мне, по правде, интересно, что такое вообще произошло. Она говорила, что её семья, хоть и знатна, имеет недостаточно широкие возможности, чтобы преследовать её… Да и почему они ждали два года, чтобы объявиться только теперь?
— Вот в том-то и дело, принц. Требование о её выдаче пришло не от её семьи. А от её жениха. От её нового жениха. Как нам удалось выяснить — в общих чертах и без подробностей, увы — на Центавре сейчас происходят некоторые перемены… Локальные, но значимые. Перетурбации во власти. Император Моллари плох — плох, видимо, настолько, что претенденты воспряли духом и открыли очередную партию своих закулисных игр. Случилось так, что первый претендент на трон, Кутария из рода Киро, неделю назад ушёл из жизни. Насколько мы поняли, это не было убийством, смерть по естественным причинам. Первым претендентом автоматически становится Вир Котто, ставленник Моллари, вторым — вы… На фоне этих перемен четвёртый претендент, как раз Дантория, решил стать сразу вторым. Воспользовавшись вашим отсутствием и воспользовавшись… Вы не хуже меня, если не лучше, знаете положение и характер Дантории. Он не знатен, своим восхождением он обязан Картажье, который жаловал ему имение и титул, отобранные у рода Муто…
— За верную службу — за то, что он и помог погубить род Муто. Знаю. Дантория, как и многие другие, не понёс наказания, потому что преступления периода Картажье так и не были у нас как следует расследованы. Однако в случае с Данторией очень жаль… Если б им в его действиях тогда руководили лишь страх за свою безопасность и необходимость подчиняться верховной власти, он мог бы и не быть столь усерден.
Шеридан кивнул.
— Итак, Дантория богат. Главным образом богат. Единственное, чего ему не хватает для того, чтоб чувствовать себя более уверенно на политической арене — это доброго имени. Имя, отобранное у обезглавленного — всё же немножко не то… Женитьба на девушке из древнего, благородного рода, к тому же не запятнавшего себя в событиях последнего времени никоим образом, была б решением проблемы. Он планирует заключить два таких брака, один из них — с Аминой Джани. Как я понимаю, её семью подкупили богатство и статус, и уже куда более реальная и осязаемая вероятность однажды увидеть свою дочь императрицей.
Винтари вскочил, взволнованно заходил по комнате.
— Плохо дело. Но ведь это бесчестье! Дантория бандит, и никакие ордена на его груди не закроют черноты и гнилости его души! Такого человека вовсе нельзя было пускать во власть, там и без него подонков хватает… И уж точно нельзя, чтобы древний, славный род пятнал себя такой связью! Неужели они не понимают?
— Вероятно, нет. Решение уже принято, и Амина — единственная девушка на выданье в семье Джани, им кроме неё больше и предложить некого. Я подумал, принц… Что может быть, если б вы сделали заявление, что Амина находится здесь с вашего высочайшего изволения — они б отступились. Вы всё-таки член императорской семьи…
Винтари остановился возле окна, постоял, перекатываясь с пятки на носок.
— Ну разумеется, я сделаю такое заявление! Я очень не люблю, господин президент, когда разбойная чернь позволяет себе творить всё, что ей вздумается, но ещё больше я не люблю, когда благородные, те, кто должны бы быть хранителями и столпами наших устоев, им в этом потворствуют. Есть только одна проблема, господин президент — я не знаю точно, возымеет ли на него действие моё заявление.
Шеридан нахмурился, глубокая складка пролегла между его бровями.
— Проблема в том, что мы не знаем, насколько принципиально для него забрать Амину… Объективно ведь она не единственная дворянка, на которой он мог бы жениться. Так зачем надо пытаться дотянуться аж до Минбара, рационально ли это?
Центаврианин кусал губы, пытаясь оформить в слова набегающие мысли, чему беснующаяся в крови ярость не очень способствовала. Отвык, так отвык он от традиций и обычаев своего мира, от прежней среды своего существования…
— Если только… Если только это не тоже часть кампании по созиданию имени. В самом деле, тот, кто не только сумел породниться со знатным родом, но и сумел вернуть невесту домой, указав Альянсу, чтоб не смел вмешиваться… обратит на себя внимание.
Президент кивнул — определённо, слова принца подтверждали его собственные мысли.
— Да, скорее всего, его расчёт таков. На руку нам то, что он-то тоже точно не знает, как далеко мы готовы пойти, защищая Амину Джани. Вряд ли у него есть роскошь располагать всем Центавром… Это всё очень гадко, принц. То, что государство вспоминает об отдельном человеке тогда, когда хочет его как-то использовать. То, что один человек сам по себе — недостаточная величина… Его жизнь, его потребности, его счастье… Одна только Амина Джани не стоит, конечно же, того, чтоб Центавр хоть в чём-то поступился своей гордостью, своими правами… А того, чтоб Альянс пошёл на принцип?

Винтари стиснул зубы. В самом деле, его ли соотечественников гневно вопрошать, неужели нельзя оставить в покое одну славную, никому не сделавшую дурного девушку? Он наивно полагал, что оставили в покое, забыли его самого… Наивности пора умереть. Дантория сделает всё, чтоб добиться возвращения невесты — тем более он сделает всё, чтоб устранить политического соперника. Не так уж легко заслать наёмных убийц в столицу Альянса, но когда путь к власти был лёгким? Теперь нужно, воистину, быть готовым ко всему…
— Я думаю, вы и не окажетесь в сложном положении. Моего слова им должно быть достаточно. Я всё же не последний человек на Центавре. Хотя то, что я не был там шесть лет, тоже может сказаться… Но ведь не искав её всё это время, они тоже, получается, подтвердили её право самой решать свою судьбу. Центавр не обеднеет от того, что одна его гражданка останется там, где ей хочется остаться.
Шеридан откинулся на спинку кресла.
— Надеюсь, что так… Хотелось бы вообще избежать скандала… Но вариантов у нас, честно говоря, немного. Решать, конечно, всё-таки ей, и ей не хотелось прибегать к радикальным заявлениям, вообще привлекать нездоровое внимание к своей персоне… но в крайнем случае, изобразив её мученицей за веру, мы могли бы добиться своего. Вряд ли Центавру нужна такая слава, а притеснения по религиозным мотивам — это уже аргумент, когда Альянс может вмешаться, и предоставить убежище на законных основаниях.
Винтари, в уме простраивавший возможные ходы Дантории и планировавший свои контрходы, воззрился на него недоумевающе.
— Господин президент… Вы сейчас о чём?
На лице Шеридана мелькнуло минутное замешательство, позже Винтари с улыбкой размышлял — легко ли помнить, кто о чём знает, кто нет? Он полагал, что ни один ум так не упражняется с юности, как центаврианский, в планировании слов и действий, но вряд ли он мог бы представить себя на месте Шеридана в те дни. Чего стоило уложить в голове малую часть из того, что открылось… Если б он знал, сколько открытий следует по пятам, он бы, наверное, меньше удивился в тот момент.
— Амина — последовательница учения Г’Квана, вы не знали? Едва ли ей на родине позволят свободно исповедовать свои принципы. Она не хочет прибегать к этому аргументу, считая веру делом сугубо личным, интимным, неподходящим для того, чтобы размахивать им, как флагом… Но если её попытаются забрать силой, если заберут — это так или иначе откроется, такое надолго не скроешь.
— Вот оно что… — Винтари рухнул в кресло, потрясённый, — но ради всех богов — как? Как это может быть правдой, господин Шеридан? В то же время, вы не похожи на человека, который шутит на такие темы.
— Я был в шоке не меньшем, чем вы, поверьте. Но, каким бы невероятным мы это ни считали — это факт. Когда мне пришло это сообщение, я вызвал её сюда. Она при мне читала это сообщение… весьма резкое и дерзкое по форме, кстати. Амина сильная и мужественная девушка, но есть ситуации, когда нервы не выдерживают у любого. Пытаясь унять её рыдания, я поднёс ей воды с бальзамом… лечебным бальзамом, Сьюзен привезла мне его с Земли… Содержание алкоголя в нём совсем небольшое, но Амина, машинально хлебнувшая, выплюнула, на лице её был неподдельный ужас. Я осторожно сказал, что, насколько знаю, сейчас здесь из не-минбарцев категорически не употребляет алкоголя только одна категория, ввиду начавшихся священных дней Г’Квана… Просто, уж извините, центаврианин-трезвенник для меня примерно то же, что пак’ма’ра-вегетарианец. То есть, может, где-то и бывает, но наукой не установлено… Она сказала, что исповедует веру нарнов. Она сказала об этом Сьюзен, когда только приехала, Сьюзен сейчас, с её согласия, подтвердила это. Как ещё один из факторов, осложняющих ситуацию… Если вы в таком шоке — представьте, как отреагирует её семья. Для них она совершила двойное предательство — сбежала, да ещё и сменила веру.

Мир упорно отказывался обратно собираться в сознании в цельную картину, вертясь хаотичными яркими пятнами. А нужно было осознавать, соображать, думать, что делать. Как сберечь ту картину мира, которую выстроил здесь, собрал, как отсвет из пластин светильника…
— Не сменила… Если вы говорите, что она сказала об этом энтил’за сразу по прибытии — значит, она уже была… последовательницей Г’Квана… великий создатель, в таких случаях говорят: «Не думал, что доживу до такого бреда», но я-то точно ещё молод, чтобы… доживать… Я думаю, я должен поговорить с ней лично.
— Именно этого я от вас и хотел. Вместе, я уверен, мы найдём… Какой-нибудь выход… Все эти два года, что Амина провела здесь, она показала себя исключительно с хороших сторон. Способная ученица, дружелюбная и приветливая со всеми, всегда готовая помочь, всегда устремлённая к цели… Не было ни одного, совершенно ни одного, от самых строгих учителей, нарекания к ней. Если мы будем вынуждены отослать образцовую ученицу — это будет не лучшим примером в нашей истории. Но я не знаю, что творится в её голове, я не знаю её жизни… её внутренней жизни, того, что руководит её поступками… Поговорите с ней, Винтари. Я думаю, сейчас для неё будет особенно важно почувствовать поддержку соплеменника. Ведь вы поддерживаете её?
— Господин президент, я получил возможность жить здесь благодаря вашей доброте. А она — заслужила. Было б несправедливо теперь, если б она улетела, а я остался.

Дороги до Эйякьяна он почти не заметил, погружённый в размышления. К по-настоящему скверным вещам никогда не бываешь готов, это верно. Шеридан сказал, Сьюзен собирается отправить Эйякьянский отряд на плановые учения в сектор дрази, может быть, уже завтра — это позволит как-то оттянуть время… Какой закон победит — центаврианский, по которому браки заключаются без согласия молодых, или закон Альянса, по которому пришедшему не отказывают в помощи? Как далеко может простираться решимость каждой из сторон? Что может заставить Данторию отступить?
Амину ему пришлось подождать — она в классе заканчивала какое-то задание с географическими картами. Он отметил с первого взгляда, насколько хорошо она держит себя в руках, как величаво спокойна, хотя веки, кажется, припухли…
— Вы уже знаете, не так ли?
Они зашли за крепостную стену, смотрели в сторону реки — где провели тогда беспечный вечер всем отрядом. И река взметала бриллианты брызг и их смеха, и он думал тогда, сидя на берегу — он не взял с собой, во что мог бы переодеться для купания — что издали Амину и землянку Лори в одинаковых купальниках можно спутать… Минбарцы, ввиду отсутствия необходимости мыться, в купании обычно не принимали участия, для них вода имела в основном ритуальное значение, но терпимо относились к причудам других рас. Сидели на берегу на песке, мужчины отпускали, видимо, какие-то остроты, женщины посмеивались… Каким же тёплым и славным был тот вечер…
— Знаю. Амина, если моё слово будет что-то значить — ты не уедешь отсюда.
— Ваше слово против его слова… я б не решилась тут делать ставки, принц.
Он взял её маленькую ручку — ладонь была горячей и шершавой от постоянных тренировок с денн’боком. Почему этому мерзкому созданию угодно было избрать себе в жертвы именно её? Почему ему непременно хотелось повыше, побольше — не только выгодно жениться, но и чтобы его имя прозвучало… Вернуть заблудшую дочь на родину. Доказать Альянсу преимущественное право Центавра. Да, в его игре годились все средства. Как же он отвык тут, отказывается, от правил этих игр.
— Я хочу, чтоб вы знали — если не будет другого пути, я подчинюсь и вернусь. Я не позволю, чтоб кто-то страдал из-за меня. Я вернусь и буду нести своё бремя с достоинством, и сделаю всё, всё от меня зависящее… хотя зависеть от меня уже почти ничего не будет, — она не выдержала и зарыдала, и он не мог осуждать её за это.

…Шаловливые волны тогда смывали отпечатки его босых ног — он подходил к самой кромке воды, решил, что непременно ещё искупается… Думал о том, что расово больше повезло земным мужчинам и даже Дэвиду, которые могли раздеться до плавок и с разбега врезаться горячими телами в бриллиантовую прохладу, смеяться, беситься, как малые дети, выделываться перед девушками, демонстрируя навыки плаванья в различных стилях… Минбарец Леханн шепотком сообщил, что первое время случались курьёзы, потому что у некоторых рас в купании в обнажённом виде нет ничего постыдного, что привело, логично, к печали по нескольким утопленным полотенцам.
— Амина, это правда, что вы последовательница учения Г’Квана?
— Да. И я хочу сказать… Поймите, поверьте, главное, что я хочу сказать — я не буду прикрываться своей верой, чтобы остаться тут, это было бы некрасиво, но и не отрекусь от неё никогда. Я не хочу, чтоб вы подумали, чтоб у вас создалось впечатление… Это не причуда романтичной натуры или что-то в этом роде, это не какой-нибудь синдром войны, о каких вы и я слышали. Это не потому, что я хотела бы… изменить то, что я есть… Я то, что я есть, в этом и во всём. Г’Кар говорил, что те, кто много говорит о вере, хуже тех, кто не говорит о ней вовсе. Пока меня никто не спрашивал — я не говорила, во что я верю, я не стремилась подавать свой голос везде, где бы звучали другие голоса. Но если б кто-то спросил меня — я б ответила, честно и ничего не стыдясь.
Он усадил её на камень и легко поглаживал её плечи, всё ещё содрогающиеся от всхлипываний.
— Поверь, Амина, я хочу сейчас слушать, а не говорить. Я хочу понять. Чистоты и искренности, подобной твоей, я ещё не встречал в своей жизни, и в другой ситуации я б позавидовал Дантории, потому что нет большего благословения богов, чем иметь такую жену… Но я боюсь, он подобен глупцу, приобретающему реликвию для того, чтоб она лежала среди его прочего добра и скарба, не принося блага его душе. Скажи, Амина, почему ты избрала веру другого народа?
— Я не была с детства религиозна, принц. Как, пожалуй, и никто в моей семье не был религиозен. Я не искала бога, нет, потому что не видела его в сердцах тех, кто меня окружал. Я не знала иных понятий, чем те, что слетали с уст отца и матери, в молитвах пантеону нашего рода. Я привыкла к тому, что они молились… Но не могла молиться сама. Не могла, потому что мне было… стыдно. Я не могла всё время о чём-то просить богов, будто они были как мой отец для тех просителей, что ждали от него ссуды на строительство нового величественного особняка, который несомненно украсит облик города, или разрешения на переименование улицы, или пожертвования городскому театру — частицы своего достатка, которой он поделился бы с ними. Неужели боги нужны лишь для того, чтоб благоволить в банковских операциях, посылать благосклонность влиятельных лиц, укреплять наше тело, но не наш дух? О да, многие говорят: у нас кризис веры… я не понимала, что это значит — кризис веры. Как могут лики богов превратиться для людей в политические образы, имена богов — в другие имена для их страстей? Среди нас нет атеистов, но нет и истинно верующих, для которых бы молитвы не были бы чем-то сродни заговору, произносимому на всякий случай… Я много спорила об этом с отцом, любившим доказывать мне несостоятельность и нелепость религий других рас. Я не стремилась принижать нашу веру, я лишь говорила, что у неё нет оснований превозноситься. Я не принижала нашу веру… Потому что не могла понять, где здесь вера… Особенно дурно отец отзывался о нарнах, величая их примитивными язычниками, а их религиозные книги — полным бредом. Я не сомневалась, что он никогда не читал их. Я стала изучать Г’Кван в пику ему, чтобы аргументировано доказать ему, что он неправ. Увы, я могла найти Г’Кван лишь в переводе, на Центавре нет нарнских книг… Но я достала несколько переводов, выбирая наиболее качественные, опуская пропагандистские критические статьи, стремясь вычленить именно сам текст. Мне было очень непросто — полного перевода нет, я до того, как попала на Минбар, не читала Г’Кван целиком… Но и того, что я прочла, хватило, чтоб… Откровение — оно всегда простое, Винтари. Я увидела, что в религии нарнов всё очень просто. Без вычурностей, без наносного. Благодарить за то, что жив. Благодарить солнце за то, что оно светит, землю за то, что даёт плоды. Благодарить бога за то, что дал разум, способность постигать красоту, слагать и петь хвалебные песни. Благодарить, не просить, понимаете? Не устраивать с богом торговых отношений, не низводить его до уровня лысоватого банкира, решающего, какую же ссуду тебе выделить. Бог разлит во всём, бог имеет тысячи имён, и ни одно не отразит его. Бог — это дар нам, всё то, что у нас есть. Это не противоречит ни любви, ни созиданию, ни труду, ни светлому помыслу. Почему так нельзя было говорить о Венцене, и Ли, и Моготе? Наверное, ведь можно. Благодарить — за изобилие, и любовь, и удачу, и каждый новый день, и каждое приятное воспоминание. И если просить — то о понимании, об очищении помыслов, о наставлении в пути. Я верю, что тут нет противоречия. Венцен, и Ли, и Могот, и Гон — всё это имя бога, и нет никакого смысла спорить, один он или их множество, никакого. Разница лишь в способе поклонения, в качестве отношения… Я прочитала там одну простую фразу, которая перевернула мой мир. «Если ты принимаешь это сердцем — ты верующий». Я не готовила себя принять — я осознала, что приняла. Осознала, что верующая.
— Это твоей была та десятая корзина.
— Да, моей. Я была счастлива поучаствовать в этом обычае, потому что Праздник Даров как нельзя лучше отражает моё понимание… того, как надо верить… Радоваться Дару и стремиться делиться им. И я была счастлива, что мне удалось в тайне, как и полагается, принести свою корзину, и была счастлива получать от сослуживцев и от вас пироги из своей же корзины с похвалами, как они вкусны… Я готовила их с усердием и любовью, как самое важное религиозное действо. Потому что это не фимиам, бесцельно сжигаемый на алтаре, не золото храмов. Это дар от сердца сердцу.
— Амина…
— Я не вижу, почему, если я центаврианка, я не должна назвать правду правдой там, где её встречу. Будто мы должны поклониться богу только если он воссядет в славе на золотом троне в своём храме, а если встретим его в чужом краю на просёлочной дороге — так можно и мимо пройти. Мы все здесь принимаем часть религиозных практик минбарцев — потому что они полезны нам. Они не оскверняют нас, а очищают. Бог не обидится на это, как не обиделся бы добрый родитель, если, замерзая в дороге, ты сменишь ветхую одежду, что взял из дома, на тёплую, пусть и чужеземную. Всё, что помогает нам стать лучше — полезно… Г’Кван прочно вошёл в моё сердце, и всё, что я делаю по предписаниям Г’Квана, помогает мне продвигаться на моём пути.
— Даже… эта их церемония… как её…
— Праздник Г’Кван-Эд? Да. Знаете, за те два года, что я здесь… На первое празднование я опоздала, прибыв вскорости после него. Мне было грустно от этого, но это было не в моих силах. В прошлом году мы отмечали этот праздник всем лагерем — нарны сказали, что здесь все одна семья, и если хотим, мы можем присутствовать. Мы стояли внешним кругом, но и это было для меня… так много… Я вознесла хвалы в своём сердце — мне хотелось петь вместе со всеми, но голос не слушался, настолько меня переполняло счастье. И если сейчас меня заберут на Центавр — через две недели, когда солнце озарит священную гору, я проведу этот ритуал, пусть и буду единственной на всей планете. Потому что он важен для меня. Потому что это молитва благодарности. Потому что это свидетельство бодрости твоего духа. Потому что дым этого фимиама напоминает нам о том, что сами мы сгораем в жертвенном огне веры, посвящая себя богу — в благодарность за то, что он посвятил себя нам. Перед отлётом я попрошу Тжи’Тена о том, что очень важно для меня, и уповаю, он не откажет мне. Подарить мне семена священного цветка.
— Амина, ты понимаешь, что если это увидят на Центавре, увидят, когда ты будешь замужем за Данторией…. Последствия могут быть… непредсказуемыми?
— Это уже будет не в моей власти. Я не иду со своей верой в храмы или на площади, или туда, где могу быть не принята. Но если они найдут её в потайных комнатах или в поле, куда я удалюсь — я не виновата. Я очень хочу остаться здесь, принц. Если б мне удалось убедить отца отказаться от этого брачного союза…
— Хочешь, я поговорю с ним?
— Правильно ли, если это будет делать кто-то за меня?
— Ну ведь твой брак они за тебя решили. Амина… — Винтари помолчал, собираясь с духом, — насколько я понимаю — хотя разумеется, могу быть не прав, потому что не вижу всей картины целиком… К тому, чтоб оставить тебя здесь, есть несколько способов. Возможно, их охладит решительный отказ Шеридана и Дэленн, и не будут дальше ломать копья… Возможно, тебе всё же следует во всеуслышанье сказать о своей вере — с вероятностью, тогда Дантория откажется от брака, такой славы ему не надо. Возможно… Он в любом случае не преуспеет, если у тебя уже будет другой жених. Здесь, на Минбаре.
— О чём вы говорите, принц?
— Мне тяжело это говорить, на самом деле… И ещё сложнее будет исполнить, учитывая характеры наших семей… Но я мог бы… сделать тебе предложение. Уверен, оно перекроет предложение Дантории для твоих родителей, всё же я пока второй претендент, а он третий, к тому же я родственник Турхана, а не он. С моей стороны… с частью моих дядей проблем не будет точно, другую часть, конечно, может не впечатлить фамилия Джани…
— Принц, зачем?
— Чтобы спасти тебя от отправки на Центавр и от Дантории в частности.
Амина посмотрела ему прямо в глаза.
— Разве вы любите меня, принц? Разве так должно звучать подобное? Разве мало вы встречали в нашем мире несчастья, что готовы прибавить к нему ещё и собственное?
— Почему ты считаешь, что я буду несчастен? Уже тем, что помогу тебе, я буду счастлив, браки в нашем мире совершаются по куда более идиотским поводам. В тебе я вижу женщину прекрасную, сильную, добрую, обладающую высокими моральными качествами. Если я и не буду любить тебя, я буду достаточно восхищаться тобой, чтоб полюбить тебя со временем, потому что ты объективно достойна этого. Но любя или не любя тебя так, как мужчина любит женщину, я никогда не причиню тебе никакого стеснения. Если моё имя может подарить тебе свободу — разве это не достаточный повод? Не это ли лучший путь для центаврианина?
— А как же ваша свобода, принц? Что же будет, когда вы встретите ту, которую полюбите?
Винтари рассмеялся.
— Возьму её второй женой, конечно. А кроме того — я дам тебе развод, как только попросишь. Но ты права, я идиот, я подумал лишь о себе… Что будет, если ты встретишь того, кого полюбишь, будучи замужней женщиной…
— А я уже встретила, принц. И… знаете, когда любовь озаряет вашу душу, даруя столь совершенное счастье и навсегда похищая покой… Когда это случится, вы поймёте меня. Одна часть меня в панике от одной только мысли, что я могу больше не увидеть его прекрасного лица, что чужие, мерзкие руки посмеют взять то, что предназначено лишь ему… Мне хочется, подобно той девушке из легенды, наложить на себя руки. Но другая часть меня знает, что всегда его светлый образ будет со мной, ничто не выжжет его из моего сердца. Моя гордость центаврианки предписывает мне быть сильной. Моя гордость рейнджера не позволяет мне сдаваться без боя. Моя вера требует от меня жертвы. И если я отправлюсь туда, где мне будет темно — я просто буду светить… столько, сколько смогу. Его свет поможет мне в этом. В любой неволе я буду продолжать делать своё дело — столько, сколько смогу. Я буду пытаться добиться хотя бы места учительницы. Я буду помогать всякому, нуждающемуся в моей помощи, всем, чем только смогу. Я, по крайней мере, воспитаю порядочными людьми своих детей, если они у меня будут.

Винтари уронил лицо в ладони, пытаясь охладить бросившийся в лицо жар — увы, и руки горели тем же огнём. Слишком много этого всего, слишком много пробудилось дремавшего… Разве не было этого пусть краткого мгновения, когда, любуясь изящным профилем Амины, слушая её весёлый голос, распекающий его за допущенные в тексте ошибки, он думал — может быть, вот она, настоящая любовь? Нет, наверное, такого мгновения не было. Страшно об этом думать, страшно представлять такую любовь. Перед ней, намного более низкого рода, чем он, к кому он имел право обращаться без всяких уважительных эпитетов, он чувствовал слишком большой трепет. Полюбив её, он никогда не посмел бы признаться в этом, как если б это он был бедным провинциальным аристократом, а она — принцессой. Да, глядя на Иванову и её мужа, на Табер и её возлюбленного, он не решился бы признаться в любви рейнджеру. Это слишком серьёзно, это слишком хрупко и интимно. Это именно то, где центаврианин, призванный брать от жизни всё, должен остановиться и спросить себя: достоин ли? Заслужил ли? Чем можешь оплатить? Ничем и никогда. Неужели любовь должна быть такой — без права на признание, без права быть вместе?
— Это звучит прекрасно, Амина, если б мы говорили хотя бы просто о Центавре, а не о Дантории. Я имел сомнительное счастье немного общаться с ним и его семьёй. Он не позволит тебе «позорить его имя», работая учительницей. Он просто запрёт тебя в доме. В богатом особняке, в золотой клетке. Приставит к тебе сотню слуг, готовых не спускать с тебя глаз. Он не позволит тебе сорить его деньгами, жертвуя их на сиротские приюты и школы для бедных. Поверь, он и твоими собственными деньгами, твоим приданым, тебе не позволит сорить. Он не позволит тебе ни одного действия, необходимого для твоих религиозных церемоний. И едва ли он допустит, чтоб твоё влияние на детей было достаточным. И как считаешь, кто из твоего рода сможет решиться вступиться за тебя? Твой отец, известный своей мягкостью и неконфликтностью, или твоя мать, полагающая, что именно так всё и должно быть устроено в семье, а может, твои сёстры, счастливые в браке главным образом потому, что мужья купают их в золоте?
Девушка сникла.
— Но что же… Что же мне делать…
И это прекрасно, боги, прекрасно, что они не влюблены друг в друга. Если б единственные на Минбаре центаврианин и центаврианка полюбили друг друга — это было б слишком пошло. Снова его оценка женщины вошла в противоречие с центаврианской традицией, показав чувство возвышенное и лишённое даже намёка на эротику. Восхищение, уважение, сочувствие, приязнь — без желания обладания. И свежесть этого чувства не сравнима ни с чем.
— Убивать себя — не вариант точно, от смерти потом так просто не вылечишься. Ты рейнджер. Не сдавайся, дерись! Докажи Дантории, что он недостоин тебя, что если ты и выйдешь замуж не по большой любви — так уж точно не за него. И … откройся ему.
— Кому?
— Да уж не Дантории. Тому, кого ты любишь. Ты подобна цветку тлол, что большую часть своей жизни держит свои лепестки плотно сомкнутыми, будто сросшимися. Ты скрываешь свою веру, и ты скрываешь свои чувства. Но знаешь ли ты, что однажды и цветок тлол распускается, и тогда его чудный армат далеко разносится за пределы сада? Кто знает, как сложится. Быть может, это будет твоей последней возможностью рассказать о чувствах. Это как ночь перед боем, Амина. Есть лишь этот миг.

Приняться снова за работу не получалось никак — мысли и эмоции не давали. Всё то, что он узнал, и в большей мере то, чего он пока не знал, что только смутно угадывалось за разрозненными фактами. «На Центавре что-то происходит»… На Центавре всё время что-то происходит, и хоть бы раз что-то хорошее. Не стоит и спрашивать, как вообще там узнали, где сейчас находится Амина, если её имя пока не успело прогреметь по вселенной, вообще лагерь Эйякьян ничем не выделяется в ряду других кроме того, что находится возле Тузанора. Не стоит и спрашивать, откуда сведенья о происходящей на Центавре подковёрной борьбе. Разведка. Чего стоит разведка для миров, которые практически не контактируют между собой, тоже не надо объяснять. И это естественно, коль скоро стороны едва ли могут ожидать друг от друга приязни и дружелюбия. Нет, отсюда он видит несомненным, что Альянсу делать нечего, как нападать на Центавр, а вот оттуда многие вещи видятся иначе. Вот если подумать — а почему проблемную новобранку оставили здесь, а не услали куда-нибудь на дальние рубежи, которых и на карте-то не найдёшь? С одной стороны — в центре, под боком, её уберечь легче… Только вот анлашок — не то место, где кого-то берегут. Может быть, резонное допущение, что Амина с её жалостной историей — разведчик Центавра? Держи друга рядом, а врага ещё ближе… А может, чтоб её саму использовать для получения сведений о Центавре? При её простодушности, она и ненамеренно выдаст всё… Тогда главный вопрос — простодушна ли Амина. Сколько общего с реальностью имеет его впечатление о ней как о девушке умной, но слишком искренней и честной? А сложившееся впечатление о Шеридане, Ивановой, Альянсе в целом? Недостойно центаврианина так говорить, быть может, но если это впечатление ложно, то лучше умереть с этой иллюзией вместе, чем пережить её смерть.
Если б Амина была хитра, она б ухватилась за его предложение. Что там, любая нормальная центаврианка на её месте ухватилась бы за него с визгом восторга! Трона ему, может, и не увидать, ну так и синица в руках, как говорят земляне, не дурной вариант — солидное состояние и в перспективе управление колонией тоже завидный куш для дочери главы маленького городишки… Кого б там ни любила Амина, он совершенно точно иномирец, и даже если это землянин — для Центавра это гарантированный скандал. Возможно, кому-то и нужен скандал…
Но скорее — прав он, отходя от привычных шаблонов восприятия. Иногда бывает так, что цели, проблемы, потребности одного человека, его одинокая, отчаянная борьба удачно ложится на волну общих исторических процессов, вскрывает противоречия, дошедшие до критической точки ещё до его рождения, и служит не удобным поводом для тех или иных сил, хотя и это тоже, а спусковым крючком для выстрела, который всё равно должен был однажды прозвучать… И как ни пытается разум избежать, ускользнуть от этой темы — приходится признать, ты не можешь отменить неизбежное, ты можешь только определить своё отношение к нему.
Удивительно ли, что они с Дэвидом всё больше стали понимать друг друга, всё ближе становились по мере его взросления? Можно сказать, связаны круговой порукой преступления — оба жаловались на недостатки своих миров и закрывали глаза на сомнительное поведение друг друга. Правда, для Дэвида Земля — мир второй и необязательный, а вот теперь уже второй претендент на трон Центавра показал себя как совсем не патриота…
Ну и Нарн с ним, если честно. У него своё понятие патриотизма, и в нём не прикрытие очевидных недостатков, а отчаянное сопротивление им — естественная реакция патриота. Те, кто хвалит Центавр таким, какой он есть, кто пытается скрыть и замолчать то, от чего вся их несчастная родина стонет непрерывным стоном — те, видимо, на враждебные державы как раз и работают. Раз хотят, чтоб величие Центавра оставалось глупой, пустой фразой, вызывающей усмешку у своих и чужих…
Винтари беззвучно рассмеялся, оформив в голове эту мысль. Опасная грань, да… Но кажется, он её уже перешёл. Когда решил, что будет служить величию родины так, как сам считает нужным. И если его осудят, заклеймят, проклянут за это — что за беда, для сына проклятого императора? Есть особая сладость в том, чтоб поддержать чужих, а не своих, встать под сенью флага Альянса, с распущенными, без гребня, волосами. Амина останется здесь. Останется. Даже если весь Центавр будет против… полно! Двор — это не весь Центавр.

— Вы здесь, Диус? Или… я не вовремя нарушил ваше уединение?
Хорошо, что это Дэвид. Очень хорошо. Кому-то другому было б сложно объяснить, но их давно сроднило то, что сложно говорить взрослым, мудрым, патриотам своего мира.
— Очень вовремя. Я как раз думал о том, что… помните, первое время я постоянно пытался обратиться к вам как… к равному по рангу, так скажем. К счастью, вы не посчитали, что я пытаюсь вас проклясть.
— О чём вы?
— Не важно. Теперь я думаю, что вам повезло в сравнении со мной. У вас есть Земля, которую вы ненавидите, и Минбар, который вы любите. У меня есть Центавр, который я и люблю, и ненавижу разом.
— Не всё так просто, Диус, но если вы видите это так, пусть будет так.
Не так это, конечно. В этой же беседке было уже несколько их разговоров, когда Дэвид рассказывал о своих обидах на земной мир, а он — о своих, на родной. Об этом, надрывном и больном, говорить почему-то становилось всё легче и легче. Но тяжелее говорить о… лёгкой обиде на несбывшееся. В самом деле, куда проще было бы всё, если б они любили друг друга. О, десяти тысячам Данторий было б его не остановить, он ведь дрался бы как безумный за такую девушку. Но теперь его останавливает то, что кто-то есть в её сердце, и это не он. Первые месяцы здесь — вот не слышал этого Арвини — бывало непросто. Юность в их мире — пора развлечений, порой безудержных, разнузданных, однако все слова мудрого старика запоздали. Тогда, когда органы под тонким минбарским покрывалом тёплыми летними ночами свивались, как сумасшедшие змеи — в чём центаврианину проще, чем землянину, знал он, так это в возможности самоудовлетворения — быть может, они возымели бы эффект. Тогда временами на него накатывала безумная лихорадка, и знай он тогда об Амине — верно, это было б непреодолимей притяжения магнита, это виделось бы судьбой. Разве не прекраснейшей романтической историей это могло б быть, разве было б хоть одно сердце, которое она б не тронула? Но Амины не было тогда в его мире, и пожалуй, это скорее хорошо, чем плохо. И он, после быстрой, чисто механической разрядки принимался за работу — за языки, за практику чтения или словари… Медитации, конечно, ерунда, это для минбарца медитация спасение, а центаврианину нужна деятельность. И теперь он способен постичь счастье, всё ещё неведомое многим жителям его мира — жажду видеть женщину не любовницей, а другом. Этого Дэвиду пока не понять, просто по возрасту.
— Диус, я рискну предположить, о чём вы думаете. Правда, я мало знаю об этом, но невозможно совсем ничего не знать. Я… я очень хочу верить, что войны между нашими мирами не будет.
— Дэвид, побойтесь своих богов, о чём вы говорите. Какая война!
— Это не так уж смешно, если честно. Для войн порой достаточен любой малый предлог, говорит история многих миров… На самом деле, конечно, я хотел спросить — если Амина уедет, можете ли вместо неё стать учителем центаврианского для рейнджеров. Но сказал вот это…
— Амина учит рейнджеров центаврианскому языку?
— Языку, культуре, всему… Только вы могли б делать это вместо неё. Это очень важно, вы должны понимать, ваш мир столько времени был в изоляции, и неизвестно, сколько ещё будет, и чего будет стоить возведение мостов с нуля, если… если это затянется надолго?
— Я предпочитаю не рассматривать пессимистичные сценарии. Полагаю, Амина будет продолжать заниматься, чем занималась.
В голосе, наверное, уверенности было больше, чем внутри, но теперь непременно нужно сделать так, чтоб… Пусть это и покажется кому-то шагом против собственного мира, но пока сердце говорит, что это верный шаг — он будет твёрдым.
— А если бы… всё же случилась такая война? Что было бы тогда, Дэвид?
Он часто вспоминал потом эти сверкнувшие чистым безумием глаза, думая — не безумием ли он сам называл то, что их сроднило? Не сам ли он помогал взращивать безумие?
— Тогда я запру, свяжу, спрячу вас… но не позволю отправиться на эту войну. И сам стану вашим сторожем.
— Забавно… Нет, я знаю, что вы ненавидите войну. Но… Вы ведь помните, что вы сын военного?
— Помню. Очень хорошо помню.

Винтари как раз совещался с Шериданом по поводу его планируемого письма Дантории — поскольку Амина прямо и категорично не отказывала ему во вмешательстве, он решил всё же прибегнуть и к этому средству, и в достаточно резкой и непреклонной форме потребовать от Дантории «оставить в покое девушку, которую он планирует сделать своей невестой».
— Планировать и сделать — это ведь не одно и то же, так, господин Шеридан? Я выражаю намерение — и если Дантория сохранил остатки рассудительности…
В этот момент в кабинет вбежала Амина. Лицо её настолько ярко светилось радостью, неподдельным счастьем, что Винтари невольно встал, дабы приветствовать эту новость стоя.
— Всё разрешилось, господин Шеридан, ваше высочество! Разрешилось так, как мы и не ожидали… Совершенно правы те, кто говорит, что вселенная устроит для нас путь, если только быть честным и непреклонным в выбранном пути… Они оставят меня в покое. Я не нужна им больше. Как оказалось, я — незаконнорожденная!
— Впервые вижу, чтобы этому так радовались, — пробормотал Винтари, садясь.
— Но ведь это действительно чудесно! Какой-то недруг Дантории, да украсят боги его дни всеми благами, решил расстроить его брак, для чего взялся раскапывать скандальные тайны. Ну, о самом Дантории копать было уже неинтересно… и он взялся за меня. Уж не знаю, как он это сумел раскопать… Семейной тайной было то, что я дочь своего отца, но не своей матери. Тайной от меня в том числе… Отец в письме сейчас объяснил мне. Это было тогда, когда их с матерью отношения переживали глубочайший кризис. Отчаявшись преодолеть эту холодность, отец решил, что брак этот, несмотря на наличие двух моих сестёр, уже не спасти. Он уехал по каким-то делам в колонию, а по возвращении собирался развестись. Мать, хоть и не любила отца, отчаянно не хотела терять статус. И она сообщила ему, что беременна, хотя это и не было правдой. Она планировала купить ребёнка у каких-нибудь бедняков, хоть на время, но обман сработал бы. Но вышло даже лучше — умерла при родах служанка, с которой отец, уставший от холодности матери, состоял в любовной связи. Мать присвоила её ребёнка — то есть меня — выдав за своего. Верные ей слуги и врачи покрыли обман. После моего рождения отношения их потеплели, возможно, я напоминала отцу свою настоящую мать… Подозрения у отца возникли лишь через несколько лет. Дело в том, что по материнской линии в семье моей приёмной матери наблюдался специфический недуг — в возрасте от 12 до 16 лет с ними всеми, со всеми девочками, случались приступы длительных обмороков. Так было с моей матерью, и её матерью, и её сёстрами, и моими сёстрами. Но этого так и не случилось со мной. Отец встревожился, гадая, не означает ли это, что меня ждёт что-то ещё более страшное… Он пригласил других врачей меня обследовать… И постепенно выяснил правду. Он простил мою приёмную мать, потому что успел полюбить её, а от меня предпочёл скрыть правду. Теперь же, когда этот… доброжелатель… раскопал правду и предал гласности… Дантория, конечно, сказал, что не желает связывать своё гордое имя с ублюдками, и потребовал объяснений. Отец заявил, что это клевета, в которой есть лишь доля правды. Что моя мать потеряла только рождённого ребёнка и жестоко горевала из-за этого, и он принял в дом сироту, чтобы утешить её горе, и воспитал её как собственную дочь, что удочерение произведено по закону и я полноправный член рода Джани. И что теперь, конечно же, даже если Дантория принесёт извинения, он ни за что не даст согласие на мой брак с человеком, который поверил гнусной сплетне, и впредь будет тщательно и пристально изучать любого кандидата в мужья для своей приёмной дочери, потому что напрасно, как дворянин, считал, что каждый человек с именем есть человек с честью. Ещё и взыскал с Дантории и его доброжелателя приличную компенсацию… Я полагаю, ко мне ещё долго никто не посватается. И я не потребуюсь ещё долго никому из них… — Амина перевела дух после своей быстрой речи, и вдруг опомнилась, густо покраснела, — простите меня, пожалуйста, за то, что вывалила это всё на вас! Ворвалась, как неразумное дитя, да ещё и… о таком… Моя нескромность непростительна!
— Ничего в этом нет страшного, — улыбнулся Шеридан, — ты высказала то, что было у тебя на сердце, потому что не могла не поделиться… Потому что мы ведь не чужие тебе. Откровенность, в горе или в радости, сближает и очищает. Тебе нечего стыдиться, что бы ни происходило в твоей семье более двадцати лет назад — это дело прошлого, а ты живёшь здесь и сейчас. Здесь и сейчас, где не имеет значения, сколько веток на твоём родословном древе, а имеет значение лишь кто ты сама. К тому же, твой род мастерски отразил нападки клеветников и проявил мудрость, избавив тебя от союза с недостойным. Быть может, не всё безнадёжно в ваших отношениях? Ты ведь планируешь теперь поговорить с ним?
— Да. Я собираюсь сделать это сегодня, он обещал позвонить… я хотела бы просить вас присутствовать. Потому что вы, это правда, не чужие мне.

Когда состоялся сеанс связи с Центавром, Винтари встал поближе к Амине — чтоб её отец видел его, чтоб, если они там всё ещё колеблются — это тоже могло послужить аргументом… Кроме него и Шеридана, в комнате присутствовали зет Рикардо и Тжи’Тен.
— Моя дорогая дочь… — голос пожилого центаврианина был тих, но Винтари мог поклясться, что в нём не было ни раздражения, ни тем более презрения, а скорее усталость, — наконец я вижу тебя, хотя бы на экране. Я должен многое тебе сказать и не знаю, смогу ли. Я готовился к этому разговору долго — и всё равно не чувствую себя готовым. Я должен признаться тебе, что я, всегда последовательный в своих решениях и поступках, здесь претерпел слишком много… метаний и сомнений, испытал слишком много противоречивых чувств. Когда ты сбежала… Первое время я просто злился. Твоя мать могла бы подтвердить, нечасто можно увидеть, как я мечусь по дому, кричу и топаю ногами, но тогда был именно такой случай. Я был разгневан — и потому решил не искать тебя. «Ну и пусть уходит из нашего дома эта недостойная! — сказал я. — Пусть, если так мало ценно для неё всё то, что я ей дал, пропадёт там в неведомых краях, погубит свою жизнь… Не стану ей мешать!» После того, как злость схлынула, меня охватила тоска… Ты всегда была светом моей жизни, Амина. Цветком весны в осени моей жизни, отрадой моей старости. Не каждый отец бывает так счастлив, любуясь, как растёт его дочь, радуясь её красоте и талантам. Ты знаешь, в жизни для меня было лишь две цели — благо моего города и благо моей семьи. Моего большого гнезда и моего малого гнезда. Я не считал, что должен замахиваться на большее, решать судьбы, вести народ… Каждый должен делать своё дело, кто-то большое, кто-то малое. Но я не считал, что моё дело — забота о моём городе и о моей семье — это мало. Это те кирпичи, из которых строится благополучие всего мира, и качество каждого кирпича определяет качество стены. И охваченный тоской, я всё спрашивал себя, в чём же была моя ошибка, что я сделал неправильно, или чего не сделал, что ты так поступила… И признаюсь, моё согласие на твой брак с Данторией было продиктовано, в немалой степени, желанием, чтоб он нашёл и вернул тебя, чтобы мы наконец смогли поговорить. Это было недостойной слабостью с моей стороны — что я не хотел заниматься этим сам, не хотел отступить от своей гордости… Сейчас я думаю о том, что, говоря, что ты погубишь себя, едва сам не погубил тебя ещё вернее и хуже… Сейчас, моё дорогое дитя, я хотел бы послушать, как ты там, какова твоя жизнь вдали от родного дома.
Амина вышла вперёд, молитвенно стиснула руки на груди. Винтари заметил в её глазах слёзы — так она была взволнована.
— Отец, ты знаешь, мне всегда хотелось служить и быть полезной. Быть полезной родному дому, быть полезной Центавру… Такой ты меня родил и воспитал, и я не могу быть другой. Я не хочу, чтобы ты или кто-нибудь думал, что я ушла потому, что не хочу быть центаврианкой, что выбросила родину из моего сердца. Нет, другие, возможно, пусть так думают… но только не ты. Не бывало утра, когда бы я проснулась без мыслей о тебе и родном доме. Но иногда быть всего полезней можно, будучи вдали от родного дома. Мне повезло стать анлашок, членом организации, о которой во вселенной ходят восторженные легенды. Я горжусь тем, что я первая центаврианка в их рядах. Каждая похвала в мой адрес — это похвала и Центавру тоже, тебе, воспитавшему меня, земле, которая меня вскормила. Всё, что я приобретаю здесь — я приобретаю и для Центавра, для всего мира. Да, я не вышла замуж, как ты того хотел, огорчила тебя, нарушив твою волю… Поверь, мне так хотелось, чтоб ты однажды понял меня. Быть может, я и проявляю излишнюю амбициозность, не подобающую роду Джани, но мне было мало того, что мне могли дать там, я желала знаний, желала действий. И сейчас я хочу и дальше, как все эти два года, представлять наш мир в анлашок, и если однажды беда подойдёт к родному порогу — хочу быть в первых рядах тех, кто сможет дать отпор, защитить.
— Моё возлюбленное дитя… Нет, наверное, отца, который не был бы разгневан и огорчён, когда нарушают его отцовскую волю. Но нет, пожалуй, и такого отца, который не был бы горд за ребёнка, достигшего успеха. Проявившего настойчивость и волю. Я слышал, что служить в анлашок трудно… И я долго не хотел этого признавать, но я горжусь тобой. Конечно, мне хотелось бы видеть тебя здесь, дома, живущей по нашим правилам и традициям. Мне не хотелось бы слышать о своей дочери, что она ослушница и отступница… Но если мы делаем только то, что нам позволяется, в чём нам готовы помочь — велика ли наша доблесть, наша ли это доблесть? Ты поступила вопреки — и преуспела. Так может быть, ты и в самом деле будешь полезней там, будучи голосом нашего мира и примером того, насколько сильны и мужественны могут быть центавриане?
Шаг вперёд сделал Рикардо.
— Позвольте мне сказать… Я руководитель отряда, в котором состоит Амина Джани, и могу вас заверить — у меня было немало, конечно, поводов для гордости среди учеников, но сказать вам, что Амина — один из таких примеров, я б не мог. Амина — это в большей мере не моя гордость, а… ваша. Гордость учителя — суметь обучить трудного ученика, преодолеть барьеры непонимания, страха, комплексов, свойственных молодости. Амина не такова. Она с радостью и энтузиазмом берётся за любое задание, рутинные дела не вызывают у неё скуки, а сложные — протеста. Она сочетает в себе любознательность с дисциплинированностью и исполнительностью, что с точки зрения учителей, поверьте, просто подарок. Она обнаружила потрясающие способности к языкам, что позволяет ей, в частности, оказывать неоценимую помощь принцу Винтари в его трудах, а её дружелюбие и отзывчивость служат прекрасным примером для остальных членов отряда. В отряд входят представители разных рас, он один из самых пёстрых по составу, и очень важно найти то, что всех бы объединяло. Сейчас всех объединяет тревога за Амину и желание, чтобы она осталась с ними. Несомненно, вы могли б гордиться своей дочерью, если б она вернулась на Центавр и, как примерная центаврианка, вышла замуж и заботилась о семье. Но такие дочери есть в каждом роде. Однако гораздо больше вы можете гордиться первой центаврианкой-рейнджером, которая сумела стать образцом в отряде и примером для других представителей рас. Такая девушка есть только в роде Джани.
— Отец, я хотела бы быть твоей гордостью, а не твоим позором. Конечно, если ты настоишь на моём возвращении, на моём замужестве — не за Данторией, конечно, а пусть и за самым достойнейшим из центавриан… Мне ничего не останется, как подчиниться. Но в большей мере, чем даже тебе, я подчиняюсь долгу, зову своего сердца, и если смирение моё порадует тебя, то моё следование долгу — едва ли. Следование своей вере и своей любви. Я полюбила, отец, полюбила горячо и на века, как бывает, когда пленяешься не красотой лица, а красотой души, когда тот, кого ты любишь, един с тобой в деле жизни и вере… И любой, кто стал бы теперь моим мужем, получил бы лишь моё тело, но не мою душу. Конечно, ты можешь сказать, что это в целом нормально и жертвовать личным во имя общественного…
Пожилой центаврианин прервал её.
— Дочь моя, теперь ты меня послушай. Мне важно было послушать тебя, прежде чем сказать то, что скажу. Для нашего разговора император Моллари выделил мне непрослушивающийся канал, и времени у нас не так много… Он был, честно говоря… не вполне в ясном сознании, и не всё из того, что он сказал, я понял… Но если император сказал, что это важно — я должен подчиняться. Он сказал, что не может говорить прямым текстом… Что я, как отец, если дорожу жизнью дочери, должен изыскать любые причины, чтобы она не вернулась на Центавр. Чтобы не только семья, но и никто другой не вздумал требовать её возвращения. «Пусть окажется, что она умерла, сменила пол, беременна от нарна — что угодно, что лучше, чем то, что ждёт её здесь. Потому что даже я не смогу гарантировать её безопасность — они не допустят, чтоб хоть один рейнджер ступил на эту землю», — так он сказал. Не спрашивай меня, кто такие эти они — я сам этого не знаю. Я только знаю, что если кто-то или что-то угрожает самому императору, так что он в приватной беседе не может сказать всего, что хотел бы — значит, опасность, нависшая над нами, серьёзнее, чем все дворцовые склоки и подковёрная борьба за власть. И приехав сейчас на родину, Амина, ты погибнешь, но родине не поможешь. А оставшись там, можешь помочь. Выясни, что происходит…
— Как я выясню, если вы там, а я здесь?
— Ты рейнджер, у тебя есть доступ к информации, к которой нет доступа у меня. Император, хоть и не мог говорить прямо, дал несколько намёков-ключей. Он сказал: «Скоро наследнику будет шестнадцать. Это должны видеть. Есть те, кто способен видеть. Жаль, что я тогда не смог выпить с Шериданом». Я не знаю, что это значит. Ещё он сказал: «То, чего нет у нарнов и чего скоро не будет у нас. Чего нет подле меня, хотя должно быть». И сказал также: «Их высочество помнит, что сделал некогда его отец и что сделал я. Он должен понять, что у господ остаются слуги». Так вот, я поручаю тебе, Амина, разобраться, что всё это значит, и найти способ помочь Центавру. В том, что император Моллари — да, стар, да, злоупотребляет спиртным, но никак не сумасшедший — я уверен. Я никогда до сего дня не был во дворце… Но уж точно не думал, что он произведёт на меня столь тягостное впечатление. Впечатление, как будто сами стены недобро наблюдают за тобой… Я никогда в жизни не видел призраков, дитя моё, но думаю, даже призрак покойного предыдущего императора не мог бы… создать такую атмосферу… Разве что была бы сотня таких призраков. Амина, я объявлю теперь, что дозволяю своей дочери находиться на Минбаре и учиться в анлашок. Более того, император велел, чтоб принц Винтари прислал свою книгу лично мне, и я займусь её изданием… пока я это могу. Вскоре они доберутся до этой записи… Доверенные люди перемонтируют её, избавив от всех нежелательных упоминаний, секретность разговора будет объяснена лишь щепетильностью ситуации и защитой чести древнего рода. Но я всё равно попаду под прицел и тогда едва ли смогу много… Но если до тех пор я смогу устроить так, чтобы ещё хотя бы один молодой центаврианин покинул Центавр и присоединился к рейнджерам — и это будет хорошо. Чтобы вы вернулись, когда будете знать, что делать… Если же на меня начнут давить, требуя твоего возвращения, я поспособствую обнародованию причин, которые заставят их отступиться, и это должно быть что-то посерьёзнее того, что ты не дочь твоей матери. Скажи, Амина, ты что-то упомянула о вере… Ты прониклась местным духом? И кто твой избранник? Он человек, минбарец?
— Он нарн, отец. Но я не понимаю…
— Это годится. Итак, я буду вынужден признать, что моя дочь оставила нашу веру и традиции и обесчестила своё имя с нарном. После этого формальные поводы к твоему возвращению отпадут сами собой. Ты очень помогла мне — ты обеспечишь, чтоб мои слова не были… пустой клеветой… Чтоб они оказались постыдной тайной, вышедшей наружу, только тогда им поверят. Пусть род Джани и будет подвергнут позору — но это даст вам необходимое время… Ради спасения империи можно пожертвовать честью рода. Это самое малое, что я могу сделать.
— Отец…
Губы старого центаврианина дрожали. Тжи’Тен опустил голову — похоже, тоже скрывая наворачивающиеся слёзы.
— Не думал я, что так повернётся, моя дорогая. Но сейчас именно то время, когда мало значат наши желания. Я думаю о том, что мне придётся сказать много скверных, жестоких слов о тебе, и сердце моё заранее обливается кровью… но я должен, Амина. Возможно, это последний мой откровенный разговор с тобой, дочка. И я хочу, чтоб ты знала — я благодарен твоей матери, леди Лукусе, за то, что она сделала. Сам я не посмел бы… А она подарила мне высшую радость — позволить тебе вырасти дворянкой, получить образование, подарила нам объятья друг друга… Я люблю тебя и горжусь тобой, дочь моя.

@темы: фанфег, Вавилон-5 и другие древние легенды

---

Четвёртая

Венок Альянса
Автор: Я. На Книге Фанфиков Allmark, на Дайри St. Byron
Бета: сам себе бета, как всегда)
Фэндом: Вавилон 5, с учётом "Затерянных сказаний" как минимум.
Персонажи: Из канонных - Джон Шеридан, Дэленн, Девид Шеридан-младший, принц Диус Винтари, Сьюзен Иванова, Маркус Коул. Плюс овер дофига неканонных.
Рейтинг: ну, в первой-то главе пока никакого...
Жанры: Гет, Слэш (яой), Ангст, Фантастика, Психология, Философия, хуй знает, чего ещё, я б разбирался в этом ещё...
Предупреждения: ОМП, ОЖП и много соплей и ангста
Размер: Макси... ой макси, бля...


Часть 1. Лотракса.

Глава 4. Над сияющей бездной

Иванова на следующий день действительно посетила резиденцию, в сопровождении помощницы, рыжеволосой землянки, имя которой Винтари с третьего раза наконец запомнил — Наташа. Дэвид заметил подъезжающую машину с балкона и побежал вниз, потянув за собой и приятеля.
— Тётя Сьюзен!
— «Тётя Сьюзен»… Хороша тётя Сьюзен, видит тебя примерно раз в год, хотя вроде как в одном городе живём. Увидела тебя вчера в зале и что-то так совестно стало, как раз и время нашлось не то чтоб свободное… но не совсем занятое… Здравствуйте, ваше высочество, я, собственно, и к вам тоже. Привезла кое-что из послеваленовских летописей, в смысле, того, что сразу после Валена было, сама не думала, что сумею такое найти… Кроме того, я договорилась с Рикардо, руководителем учебной базы в Эйякьяне, он устроит для вас посещение в самое ближайшее время…
— Это… Это было б просто чудесно! Благодарю вас, госпожа Иванова, — Винтари крепко сжал информкристалл, — вы не представляете, как много для меня сделали…
— Думаю, Сьюзен, дальнейшее знакомство и обмен накопившимся продолжим за столом? — вмешался Шеридан.
— Можно и за столом… Я как раз не с пустыми руками к столу… От дрази иду, напихали столько, сколько смогла унести. У них, если кто не знал, некий прямо культ беременных женщин, их принято закармливать и задаривать… А я для них до сих пор… э… что-то вроде авторитета… Вот это — я уже один раз такое пробовала — должно напоминать по вкусу старое доброе малиновое варенье. Их технологии консервации, признаться, поражают… Если понравится, пришлю ещё — у меня теперь запасов на пять лет войны. Дети, разумеется, в восторге. Вот уж не думала, что продовольственным снабжением моей семьи будут заниматься дрази… Да, они почему-то уверены, что в этот раз у меня родится мальчик, даже, кажется, выбрали имя, с перечислением всех возможных воинских доблестей.
— Советую согласиться, сами-то вы, как понимаю, варианта не подобрали?
Иванова ловко перехватила у Райелл поднос, густо уставленный маленькими тарелочками — минбарские порции будут отличаться декоративностью, сколько б не-минбарцев за столом ни ожидалось, таков один из постулатов вселенной.
— Я на это рукой махнула, Джон, уже давно. Выберешь тут… кое с кем… У меня с фантазией на этот счёт откровенно не очень, а Маркус, ещё когда мы ждали Софочку, сказал, что знает только одно по-настоящему прекрасное имя — Сьюзен… На мой вопрос, не собирается ли он в таком случае и сына назвать Сьюзен, он ответил, что вот чтоб такого не произошло, он и доверяет в этом вопросе мне. Шантажист и паразит.
— Дай угадаю, в следующий раз произошло то же самое?
— Абсолютно. Надо сказать, он в обоих случаях предрекал, что будут девочки… А я ждала — мальчика… Вот вам и материнское чутьё. Ну, если Софья вела себя смирно, то Талечка пиналась как настоящая хулиганка. Заверяю, мне за всю жизнь столько по печени не доставалось.
— Третий ребёнок… Многие сказали бы, что вы безумцы.
По лицу Ивановой солнечным лучом скользнула улыбка.
— В своё оправдание могу сказать только то, что говорила и в прошлый раз — что просто подобного не ожидала, да. Я всё-таки уже давно не девочка. Джон, я уже не верила, что у меня когда-нибудь будет семья. Мы оба слишком долго ждали… Мы оба были на грани смерти, если не за гранью. Когда восемь лет назад я в той экспедиции нашла этот артефакт, способный вернуть к жизни Маркуса, вырвала его у тилонов с боем, едва не стоившим жизни мне и команде… Хотя тут меня поняли, конечно, все, оставлять его в таких руках точно было нельзя, только хрестоматийного Тёмного Властелина на наших границах нам не хватало… Когда потом мы ещё два года ходили вокруг друг друга, выясняя, кто конкретно ради кого не должен был жертвовать жизнью… Мы много времени потеряли, по нашей вине и по вине обстоятельств. И больше терять время я не намерена. И… Джон, у моих родителей было двое детей. Я часто думала, что, может быть, если б было трое — у меня сейчас был бы хотя бы один живой родственник… Мы справимся, это я точно знаю. И даже если с нами что-то случится — хотя почему с нами должно что-то случиться, всё, что должно, уже случилось… о наших детях будет, кому позаботиться.
Дэвид, к тому времени закончивший распечатывать и раскладывать все принесённые гостинцы и занявший своё место, аккуратно перехватил инициативу в разговоре. Как-никак, в собравшейся за столом компании даже тени официоза не было уже давно.
— Тётя Сьюзен, вы приведёте Софью и Талечку на мой день рождения?
Иванова, уже деятельно взявшаяся за вилку, обратила к нему удивлённый взгляд.
— Дэвид, они ведь совсем малышки, разве тебе будет с ними интересно? Мальчишки обычно не очень любят возиться с малышнёй, особенно с девчонками. Помню, я очень обижалась, когда брат и другие мальчишки отказывались принимать меня в свою команду… То есть, не то чтоб их игры были всегда для меня принципиально интересны, но как-то обидно, когда тебя не принимают просто потому, что ты девчонка, слабый пол…
— Потом они приняли вас?
— Конечно! Однажды я так разозлилась, что здорово поколотила соседского забияку. Соседи потом даже выговаривали моим родителям за моё недопустимое поведение… Но мой отец ответил: «Если вашего сына смогла одолеть девчонка, то это проблема вашего сына, а не моей дочери». Правда, дружба наша продлилась недолго, потом моя семья переехала… На новом месте у меня появились друзья среди девчонок, там было много моих сверстниц и с ними при том оказалось достаточно интересно. Но я всегда гордилась этим эпизодом моей жизни. Ганя, кстати, гордился тоже.

Винтари любовался лицом женщины, возможно, из-за озорной улыбки казавшимся нереально молодым. А ведь она немолода… В прежние их встречи он часто думал, есть ли на Центавре женщины, с которыми он мог бы её сравнить. Как будто, таких было немало — привлекательных, обладающих умом, волей, властью, умеющих влиять и производить впечатление. Однако большая часть из них при более детальном сопоставлении начинала меркнуть, ведь при всей своей силе, при всех своих талантах они оставались лишь тенью своих мужей. И не их в том, конечно, была вина… Пожалуй, чего не хватало в полной мере даже лучшим из них — это той потрясающей свободы зрелости, которой землянка, казалось, была полна вся. Быть может, это было впечатление юного перед взрослым, но ему Иванова казалась по-настоящему всесильной, могущей позволить себе всё, что сочтёт нужным, ограниченная лишь тем, что сама возложила на себя подобно легендарному древнему богу, привязывавшему себе к ногам два огромных камня просто для того, чтоб ходить по земле, а не парить в воздухе. И он странно понимал её, в этом жарком желании успеть всё, охватить всё. Понимал, почему, имея двух дочерей-погодок, старшей из которых было всего пять лет, она не побоялась завести третьего ребёнка, и понимал, почему при этом не оставляет работу. Понимал, почему нормальным считает отрываться от чтения донесений, чтобы поцеловать дочек, играющих на полу с трофейными кусками обшивки кораблей, и надиктовывает письма, помешивая кашу на плите. Потому что радуется всему, что успевает… Потому что так могут только молодые. Пожениться, ещё не зная точно, где будут жить и где будут работать, веря, что неопределённость побеждается одной только любовью, и ещё энтузиазмом. Взрослые, степенные люди не могут что-то начать, не распланировав, не будучи уверены… А Сьюзен устала от взрослости, степенности и стабильности, в которой у неё не было ни капли личного счастья. И при том это мало напоминало чудачества некоторых немолодых центавриан — запоздалый бунт против условностей, лишавших их свободы и жизни все годы до того. Если против чего Иванова и бунтовала, то против себя прежней, неподобающе мало верившей в себя.
— А с братом ты дралась? — рассмеялся Шеридан.
— Случалось. Ганя, когда мы были маленькими, проявлял нездоровый интерес к моим куклам… Реально нездоровый. Он любил раскрашивать им лица и делать причёски на манер, знаете ли, панков… Однажды отец вышел из себя и купил ему тоже кукол. Думал, что это его заденет — мальчишке подарить кукол… Куда там! Он вырядил их всех панками и металлистами, и потом эти чучела, значит, вроде как гонялись за моими приличными девушками с неприличными предложениями… Бывало, впрочем, очень весело. А Маркус с братом, как рассказывает, дрались прямо в кровь и синяки, родители были просто в ужасе. Ну, а что они хотели — погодки, сферы интересов одни и те же… Мирились они только под праздники, показательно, чтобы родители за примерное поведение подарили то, что было заранее выпрошено. Как-то на Рождество…
— Не напоминай про Рождество. Как-то наши родители укатили в сочельник за покупками, оставив меня присматривать за Лиз. Присматривать, ты понимаешь? Восемь лет дылде, могла и сама за собой присмотреть. Мы передрались за пульт от телевизора… До чего она больно пиналась!
Винтари на миг прикрыл глаза, настолько ярко и живо, без каких-то дополнительных усилий с его стороны, ему явилась эта фантазия — что так было всегда. Что это один из рядовых, обычных обедов в его жизни, обычный день в семейном кругу. А вся другая жизнь ему просто… приснилась. Что в его жизни тоже было это… Рождество. Он так до конца и не разобрался в сущности этого праздника, имеющего совершенно разные, светские и религиозные традиции, как они связаны между собой, он так и не понял. Он только знал, что праздник этот очень важен для землян, потому что служит сближению, укреплению семейных уз. Ему представилось, что и в его жизни были подарки под ёлкой, медленно кружащийся пушистый снег за окном и детская вера в чудо. Как-то, было ему, быть может, лет пять или семь, он пробрался в крыло для слуг, увидел, кажется, кухню… Ведь наверное, та женщина была кухаркой, раз уж на ней поверх груботканого невзрачного платья был большой изжелта-белый фартук. Вокруг этой немолодой, полноватой женщины столпились трое детей — старший был, вероятно, года на два старше его, младшая девочка была совсем малюсенькая и ещё невразумительно лепетала. Женщина раздавала детям подарки — мальчику сапоги, средней вышитый платок, младшей бусы из крупных, фальшиво гремящих разноцветных бусин. Он смотрел, как дети прыгают от радости, и хмурился. «Чему они радуются? Это же… такая ерунда! Одежда… совершенно обычные вещи… А бусы и вообще бессмысленны и безвкусны!» Женщина вынула из кармана фартука горсть конфет. Девочка порывисто обняла её, уткнув лицо в этот огромный белый фартук. Винтари не выдержал и убежал. Заперся в своей комнате и ревел от досады, не в силах даже самому себе, не то что ещё кому-то, объяснить, что же его так расстроило. Он просто почувствовал, что у этой девочки, которая может вот так уткнуться в фартук матери, есть что-то, чего нет у него. И это что-то — вовсе не платок или бусы… В коридоре раздавался резкий, требовательный голос леди Ваканы, пытающейся добиться ответа, почему наследник плачет и мешает её послеобеденному отдыху. Уткнуться в благоухающее дорогими духами, сверкающее мелкими драгоценными камушками платье леди Ваканы могло придти в голову только идиоту. Он забыл этот эпизод — как малозначительный, а может быть — слишком болезненный. Вспомнил только сейчас, думая о праздниках, которых в его жизни не было…

Дети тоже дарят родителям подарки. Особенно ценятся сделанные своими руками. И потом эти первые корявые рисунки, аппликации и поделки родители ставят на полки и хвастаются всем знакомым. Так, по крайней мере, поступали отец и мать тёти Сьюзен. Леди Вакана, застав однажды сына за рисованием, была рассержена. «Кажется, сейчас ты должен учить историю войны с зонами! Через час тебя ждут в зале для бальных танцев! И что это за бред ты малюешь?» Винтари скомкал и выкинул листок. Что за бред он тогда малевал, он сейчас не мог вспомнить.
Он всегда был один. Своего брата он даже не видел, само его недолгое существование осталось в памяти смутным фактом. Какое-то время он очень завидовал своим двоюродным и троюродным братьям, ему казалось, что там, у них в семьях, как-то лучше… Возможно, отчасти, это так и было. Тётя Дилия, например, особенно любила своего среднего сына Элаво, хотя вроде бы, ничем особенным он не превосходил старшего и младшего братьев, разве что был несколько простодушнее и добрее. Он помнил, как тётя Дилия, прижимая Элаво к своей пышной груди, повторяла, что он её главная радость и надежда, Элаво придушенно шептал, что, разумеется, помнит и понимает это, только не могла бы мамочка его уже отпустить? А отец больше любил старшего — самого «удавшегося в породу», заводилу во всех затеях, чемпиона в верховой езде и стрельбе и, честно говоря, самого драчливого… Как потом донеслось из слухов — их семьи тогда уже мало общались — Дармо погиб случайно во время какой-то спортивной игры. Досадная оплошность, помноженная на его неукротимый норов, не обратил внимания на требования безопасности и переоценил свои силы. Элаво, почему-то винящий в смерти брата себя, повредился рассудком. И надеждой семьи вдруг стал младший, Акино, трус и плакса, никогда до этого никем не ценимый и не замечаемый… Пожалуй, из всех троих сейчас Винтари жалел лишь об Элаво, всё же случившееся с ним — хуже, чем смерть…
Сквозь туман образов из прошлого он слышал голоса беседующих, и он даже улыбался и что-то отвечал им, так что никто, кажется, даже не заметил, что он на большую часть не здесь. И не в прошлом даже — в фантазиях, которые как бы исправляли, заслоняли на время — то время, пока он не сможет с ними совладать и загнать в рамки — это прошлое. Быть может — Земля, на которой он не бывал, и эта самая рождественская ёлка, сверкающая волшебными огнями в окне родного дома, и медленный сказочный танец снега, и игра в снежки всей семьёй… Снег он, конечно, видел не раз. Но где бы он его ни видел — в снежки им не играли. Долгожданный подарок в яркой обёртке — он не конкретизировал, что бы это мог быть за подарок, останавливаясь лишь на этой яркой обёртке и общем чувстве восторга в момент разворачивания… Просто получает то, о чём мечтал — и радостно бросается на шею отцу, трётся щекой о его колючую бороду, чувствует ладонь матери, гладящую его волосы… Он встречает отца из долгой поездки, забирается к нему на колени, крутит пуговицы мундира, требует рассказать всё-всё, хотя знает, что не поймёт и половины… Он просит мать почитать ему на ночь сказку — например, ту самую «Мудрец и гоки», и засыпает, убаюканный её нежным, ласковым голосом… Его учат играть в бадминтон, ему помогают делать домашнее задание, его первый раз берут в гости к родственникам, живущим в другом городе… К нему подносят крохотный сопящий свёрток: «Смотри, милый, это — твой брат Дэвид». И он вот так же злится, когда этого младшего брата поручают его заботам, и его надо кормить молочной кашей на завтрак, делиться с ним игрушками, на прогулках следить, чтоб он не упал, не промочил ноги, не потерялся… А потом появляется интерес — ведь его же можно столькому научить, воспитать из него помощника и друга… А потом ответственность — убедить родителей, что их можно отпускать вдвоём, научить младшего брата ездить на велосипеде, защитить от старших задир — пусть знают, у него есть старший брат, ещё только раз пальцем тронут и пусть пеняют на себя… А потом гордость — такая, как выразил некогда Ганя: «Ведь эта мелкота на моих глазах выросла!» У них есть общие детские секреты, есть вместе набитые шишки, и брат смотрит на него с восхищением и доверием — как на старшего, умного, сильного… Как на пример…

Довольно, он помнит, кто он и где он, он взял себя в руки, вырвал из яркого, сказочного, увы, не принадлежащего ему мира. Из сияющей бездны… Он знает, что отдал бы всё, чтоб кануть в неё весь, без остатка… Но что он может отдать? Что у него есть?
— …Ну, тут-то за них можно не беспокоиться. Взрослые уже, да и там простор для выдумок небольшой, есть, кому присмотреть, не до баловства…
— Думаю, да… Хотя уверен, они всё равно что-нибудь придумают.
— По-моему, замечательно, что они смогут пробыть там два дня… Два дня это мало, конечно, но для начала в самый раз. Я жду вашу книгу первой, Винтари, имейте в виду! Потому что возлагаю на неё большие надежды. Может быть, она пробьёт наконец стену молчания между мирами. Я действительно надеюсь после неё увидеть хоть сколько-то молодых центавриан в наших рядах. Я не хочу, чтоб они восприняли рейнджеров как романтическую сказку, но я хочу, чтоб у них была информация. Объективная информация. Просто чтобы они знали, что такое анлашок. Чтобы те, кто чувствуют такой зов в своём сердце, просто знали, куда им идти. Пока что, за всю историю, из вашего мира пришёл всего один рейнджер. Вам непременно стоит познакомиться с Аминой Джани, это замечательная, очень сильная и умная девушка. Я рада, что ей удалось добиться своего, уверена, она пойдёт далеко.
— А мы уже знакомы. Вы правы, она замечательная. И я очень горжусь, что она представляет наш мир в анлашок.

Утром они вышли в гостиную одновременно. Дэвид уже был одет на выход.
— Как удачно, что вы уже готовы! Можем выдвинуться прямо сейчас, нас уже ждут.
— Сейчас? Но… не завтракая?
— Искренне не советую.
— Что?
— Отправимся сейчас. Не волнуйтесь, от этого не потеряете ни вы, ни кто-либо ещё. Только приобретёте.
— Предполагается, что мы позавтракаем там?
— Поверьте мне.
— Что ж… Тогда я быстро, возьму свои вещи.
Что сказать, в центаврианские традиции вполне укладывалось приходить в гости голодным, чтобы суметь оценить хозяйский стол как можно более глубоко и всесторонне, иногда, отказавшись что-то попробовать, можно и оскорбить невзначай. Минбарские традиции были в этом плане куда более сложными, а главное — кулинария Минбара… ну, совершенно схожа была с центаврианской. И если уж рейнджеры питаются скромно по минбарским-то меркам — значит, приходить туда лучше сытым, чтобы не огорчать своей голодной физиономией. Как они умудряются при таком рационе показывать чудеса физической подготовки, вот что надо как-то уложить в голове… Но если Дэвид считает, что в данном случае правильнее так, то ему виднее, менее всего хотелось бы сейчас тратить даже минуту на споры.
Отправиться только вдвоём, на целых два дня, в лагерь рейнджеров! Иметь возможность всё увидеть своими глазами, поприсутствовать на тренировках и даже попросить несколько уроков, задать вопросы не только простым рейнджерам, но и мастерам, наставникам… О таком разве что мечтать можно было. Действительно, более тесное знакомство Дэвида со своей дальнейшей будущностью должно было однажды состояться, но то, что это коснётся и его — большая удача. Невозможно переоценить, что сейчас анлашок стали гораздо более открытой миру структурой, это не уменьшает интереса к ним, но делает меньше страх, прежде останавливавший тех, кто просто хотел узнать больше, без намерения присоединиться к ним. Интересно, насколько реально попросить о помощи Амину Джани? Она могла бы быть его рецензентом, оценить качество его переводов на центаврианский, конечно, она изучает минбарские языки всего год — зато, как рейнджер, имеет ни с чем не сравнимую практику…

Эйякьян был, как и многие рейнджерские лагеря, хорошо сохранившейся покинутой базой касты воинов, ещё с доваленовских времён. Расположенный на берегу реки, идеально вписанный в рельеф, он произвёл на Винтари впечатление с первого взгляда, и он тут же сунулся в рюкзак за блокнотом, в котором делал путевые заметки. Скомканный лист из детства всплыл в памяти. Если б он не был тогда хорошим мальчиком, серьёзным, послушным, понимающим. Если б не забросил «нелепую мазню». Может быть, сейчас он мог бы запечатлеть открывшуюся ему картину, вряд ли это было бы просто, найти самые правильные, самые близкие штрихи и краски, чтобы передать простор и чистое сияние неба вокруг, древних камней, молчаливых свидетелей истории и славы, но гораздо сложнее искать для этого слова. Ещё издали они заметили скопление народа, напоминающее больше стихийное собрание, нежели тренировочное построение, и это не могло не быть интересным. Подойдя ближе, они увидели увитую цветами каменную глыбу, у подножия которой лежали большие плетёные корзины.
— Что это? Какой-то праздник?
— Верно, — обернувшись, они узнали Ше’Лана, — древний нарнский Праздник Даров. Вступление в ряды рейнджеров не означает отказа от своей религии и своих традиций — в той, конечно, части, что не противоречит принципам анлашок… Г’Кар, ещё когда был с нами, часто говорил, что хорошие традиции нужно возрождать, а плохие забывать. Праздник Даров — несомненно хорошая традиция. В прошлом году, к сожалению, мы не смогли его провести… Изначально это праздник деревенский, праздник крестьян, но постепенно он проник и в города. К этому дню каждая семья, кроме самых бедных и неимущих, плетёт большую корзину и наполняет её пирогами, которые пекутся в ночь перед этим днём, чтобы наутро они были ещё горячими. Ночью, тайно, чтобы никто не видел, эти корзины выставляются к столбу на центральной площади или к воротам деревни. Дары предназначались главным образом для нищих и сирот, для проходящих через деревню путников, но любой мог подойти и вкусить от любого пирога. Корзины совершенно анонимны, никто не знает, где чьи дары, более того, объявлять об этом, хвастаясь количеством принесённого, считалось дурным тоном. Это общий стол, к которому приглашаются все, но главное место за ним уступается самым нуждающимся. Так же в этот день в домах принимали бедняков и путников, и девушки в каждой семье, непременно девушки на выданье, одаривали их специально сшитой для этого одеждой и обувью. Девушки готовились к этому дню заранее и усердно — случалось, под видом нищих бродяг из далёких деревень приходили в поисках невест… «Если нищего одела и накормила — так и семью оденет и накормит». Эту традицию мы здесь не воспроизвели — девушек у нас тут вообще всего две, и на рукоделие тоже как-то времени нет… Ну, сельское хозяйство в военном лагере тоже не особо процветает, но всё необходимое мы загодя купили и оставили в общем доступе на складах… Странно…
— Что такое?
— Я вижу тут десять корзин. Но нарнов в нашем лагере всего десять.
— И… что не так?
— Корзина приносится одна от одной семьи. Тжи‘Тен и Тжи’Ла — одна семья. От кого ещё одна корзина?
— Может быть, они принесли Дар порознь?
— Обычно так не делается… Впрочем, проблемы в этом нет. Десять так десять. Просто странно. Ну и… поскольку нищими, хоть нарнами, хоть какими угодно, на Минбаре как-то небогато… Угощайтесь! Пироги есть мясные, овощные, сладкие… В качестве питья есть отличный цветочный чай.
Подошёл, уже с набитыми щеками, Рикардо, поздоровался.
— Идею следует пустить в массы. Я такой вкуснятины с детских лет не ел, после пирогов матери… Рекомендую вооон тут корзину, и приступим, наверное, к экскурсии?
О зете Рикардо Винтари слышал много восторженного ещё в беседе с Тжи’Теном и Ше’Ланом, да и ранее — от Дэвида и Ивановой, последнее особенно дорогого стоило, об Ивановой как о начальнике в земной армии, говорят, до сих пор ходят легенды. Тем удивительнее было увидеть не престарелого строгого учителя, от одного взгляда которого душа уходит в пятки, не воина богатырского роста, способного шутя победить любого соперника. Позже, конечно, Винтари убедился, что соответствующих таким стереотипам среди рейнджерских учителей вообще не так уж много. Большинство из них с первого, невнимательного взгляда можно назвать «обыкновенными». И даже несерьёзными, как казалось об этом сорокалетнем землянине в соломенной шляпе, жизнерадостно болтающем с набитым ртом.

Сначала Рикардо обвёл их по периметру, прочтя краткую лекцию о фортификационных сооружениях прошлого и практики их приспособления к нуждам дня настоящего. Показал полигон, спортивные площадки, познакомил с планировкой лагеря.
— Казармы три, по числу взводов. В каждом взводе по одиннадцать воинов, есть старший, следящий за порядком, два его помощника… Внутри казарма — единое помещение, разделённое на общую зону и маленькие келейки со спальными местами, по два спальных места — напарники живут вместе.
— Можно вопрос, Рикардо? Напарники назначаются как? Жребием, случаем?
— В большей мере случаем. Воин должен уметь сработаться с кем угодно — на войне не всегда приходится выбирать, с кем идти на задание или бежать из плена.
— Но ведь… Как я понимаю, в одном взводе хоть как не окажется равное количество мужчин и женщин. Как же…
Рикардо посмотрел на него даже как-то удивлённо.
— Любой мужчина в анлашок, вне зависимости от возраста и расы, не допустит непорядочного отношения к женщине, если вы об этом, принц. Уличённый в подобном, кроме исключения из ордена, понесёт суровое наказание по минбарским законам. Но те, кто сюда пришёл — пришёл не за плотскими утехами. Мы умеем держать под контролем помыслы, не то что порывы тела.
— Медитация? Понятно…
— Конечно, случается, что двое разнополых воинов проникаются друг к другу взаимной симпатией — это естественно, все молодые и жизнь — везде жизнь… В таком случае они могут попроситься в напарники… Но при этом они помнят, что дело — прежде всего.
— А как же в расовом отношении? Допускаю, минбарцы и люди у вас научились уживаться… А другие расы? Дрази, нарны, пак’ма’ра, наконец?
Рикардо дожевал и проглотил последний богатырский кусок, его загорелое лицо при этом было таким счастливым и умиротворённым, что это невольно заставляло снова вспомнить о сходстве людей и центавриан, в части удовольствия от хорошей, сытной еды.
— Не суметь ужиться могут и двое людей, и двое минбарцев — если не будут прилагать к тому никаких усилий принципиально. Расовые и прочие предрассудки воины оставляют за порогом, когда приходят вступать в орден. Прежде всего каждый из них — анлашок, а потом уж дрази, нарн или человек. Пак’ма’ра у нас двое, оба при жребьёвке, так получилось, попали в один взвод. Конечно, их напарники сперва были уверены, что это какое-то особое испытание им от меня, потому что они вызвали чем-то моё недовольство… Потом познакомились поближе — и ужас как-то постепенно сошёл на нет. Тем более что, между нами говоря, при ограниченных возможностях к привычному питанию — вместо выдерживания мяса до нужной стадии, ну нет у нас просто такой возможности, мы даём им специальный субстрат, помогающий частичному разложению — не так уж от пак’ма’ра и смердит. Вообще наши реакции в плане обоняния — в немалой степени привычка, воспитание. Конечно, и физиология тоже, работа рецепторов, химия… Но не быть рабом этой химии вполне реально. Человек ко многому привыкает… При том они весьма миролюбивы и старательны. Бойцы из них, конечно, по-прежнему неважнецкие, но у каждого свои сильные и слабые стороны. Уметь круто драться — не главное достоинство рейнджера.

Винтари заметил Амину на высоком уступе над рекой. Лёгкий ветер шевелил её короткие тёмные волосы и полы длинного балахона.
— Отдыхаете?
— Да. Через полчаса у нас лекция, потом медитация… Вы уже успели осмотреть лагерь, принц?
— Прошу, хотя бы здесь — без титулов? Мы ведь не на Центавре. Так непривычно видеть центаврианку необритой…
— Здесь это как-то незачем, и я просто забываю об этом. Ну и, мне тут сказали, что мне идёт с волосами, — она рассмеялась, — лично мне всё равно, но почему не попробовать походить так.
Винтари присел рядом. Да уж, кому бы и чем попрекать… Его-то собственные волосы, тоже уже давно не помнящие укладки, так же сейчас развевает ветер.
— К тому же, неплохая маскировка. Даже я не догадался. Хотя не думаю, что какие-то проблемы могут возникнуть, если уж твоя семья до сих пор не бросилась в погоню, и если энтил’за приняла тебя без какого бы то ни было направления.
Амина рассеянно поглаживала горячий от солнца, покрытый сетью трещин камень, как поглаживают подлокотник знакомого, много лет прослужившего кресла, и странно, так трудно было представить её в декорациях Центавра, в платье, с традиционной причёской, казалось, только здесь, среди этих камней и холмов, она и могла бы существовать, при том, что он ни на миг не обманывался её видом, он помнил, что перед ним центаврианка, более того — он чувствовал это, так ясно, как может только тот, кто прожил в окружении практически одних иномирцев почти пять лет.
— Моя семья, по счастью, не столь богата и влиятельна, чтоб гоняться за мной по галактике. Мы мелкопоместные дворяне из Тулани, в моём родном городе на каждом шагу встретишь что-то, к чему имел отношение мой отец — к строительству, учреждению, содержанию… Древняя дворянская фамилия, но у себя в столице вы её могли и не слышать никогда. Джани никогда не были слишком амбициозны, держались корней и не лезли в большую власть. «Не летай высоко, чтоб не было больно падать» — девиз, доставшийся от дедов.
— Редкость… А вас что же, не устроила тихая жизнь? Я думал, вдали от дворцовых интриг и кровавых перипетий…
— За минусом интриг и крови всё то же самое, ва… Винтари. Думаю, я не скажу ничего нового и удивительного, чего не могли б сказать многие… Мне нужны были возможности, которых они просто не могли мне дать. Я росла балованным ребёнком, Винтари, две мои старшие сестры давно вышли замуж и покинули родное гнездо, я была отрадой семьи и мне многое позволялось. Я получила лучшее образование из возможных, но мне и этого было мало. Мне хотелось кем-то стать… Быть может, врачом, или учёным… Именно самой стать, самой что-то делать, не представлять род отца или мужа, вкладывать что-то от себя, а не быть членом попечительского совета или меценатом, не просто сопровождать мужа или передавать кому-то его слова. А мне готовили роль жены и матери, продолжательницы чьего-то знатного рода, украшения балов. Говорящей куклы. Моя мать, конечно, была властной женщиной и заправляла в семье — но не такого мне хотелось. Она умна, образованна — знает в совершенстве историю, литературу, читает на трёх языках… И для чего это всё? Для того лишь, чтоб поддерживать светскую беседу? Женщины Центавра ничем, в общем-то, не хуже мужчин. Но они не занимают постов, не совершают открытий, не спасают жизни, не летают к далёким звёздам. Просто так не принято. Почему? Какой в этом смысл, зарывать такой потенциал, в Звёздную эру жить по феодальным законам? Разве я многого хотела, скажите? У тех же нарнов, которых так любят называть варварами, женщины могут служить в армии, становиться чиновниками, изобретателями, исследователями космоса. Говорят, даже среди Кха’Ри была одна женщина. У землян, у минбарцев давно нет такого неравноправия полов. Я хотела подать документы в Академию, надеялась уломать отца — сложнее было б уломать мать… Но в один прекрасный день к нам приехал гость — старинный друг отца, когда-то сделавший для него нечто очень важное, я так и не поняла, что… Отец захотел сблизить наши рода, выдав меня замуж за его сына. Вся семья была единодушна в том, что это хорошая партия… Винтари, я готова глубоко уважать этого человека, так много значащего для моего отца, но я совершенно точно не хочу замуж за его сына — это скверный, пустой человек, отец в своей любви слеп и не видит этого… Я понимаю, мой отец испытывает к нему признательность, благодарность… Но скажите, при чём здесь я? Почему эту благодарность надо оплачивать моей жизнью, и ничем другим? Видит бог, я хотела бы послужить роду, послужить всему Центавру… Но не в качестве же очередной проданной невесты, каких много было до меня и много будет после? Брак поставил бы крест на всех моих мечтах и возможностях, этот человек не позволил бы мне продолжать образование, тем более заниматься какой-то деятельностью, не нужной лично ему. Кроме того, я просто не хочу связывать свою жизнь с не то что нелюбимым, а глубоко неприятным мне мужчиной. Да, я сбежала. Я пробралась тайком на торговый корабль, потом на другой… Придумала очень хороший маскарад — балахон пак’ма’ра, даже горб соорудила. Никого не тянуло заглянуть под капюшон, и меня никто не беспокоил… Конечно, денег у меня было с собой совсем немного, поэтому я не собиралась бродяжить долго, надеялась прибыть в такой мир, где я по крайней мере смогу дальше учиться… Мне очень жаль, что я расстроила этим отца, я действительно люблю своего отца… Но может быть, он однажды поймёт меня. Когда вспомнит, что хоть он всё же смог полюбить мою мать — она так и не смогла полюбить его.
Винтари покачал головой. Центаврианский образ мыслей требует называть подобное возмутительным эгоизмом, неблагодарностью, предательством интересов рода. Как же много оттенков у смелости центавриан, но смелости эгоизма большинству из них не хватает…
— Но ведь вы так и не стали ни врачом, ни учёным…
— Я нашла путь лучше, достойнее. О рейнджерах я слышала на Центавре лишь самое общее, я думала, что это какой-то закрытый, элитный рыцарский орден… я и мысли не держала, что мне туда дорога. Но когда в скитаниях по галактике я услышала о них больше — я поняла, что это именно то, чего я хочу. Лучшая возможность, какой можно пожелать. И познание, и служение, и изменение — себя и мира. Да, энтил’за приняла меня, несмотря на отсутствие разрешения от семьи или правительства — просто выслушав мою историю. И я делаю всё, чтоб не разочаровать её. Каждый свой успех — в учёбе, в боевых искусствах — я посвящаю тем, кто в меня поверил.
Он следил за тем, как пальчик Амины задумчиво обводил узор трещин.
— И вы готовы… «Жить ради Единственного и умереть ради Единственного»? Готовы не только к этим тренировкам, но и к настоящим боям, к неизведанному?
— Готова. Поверьте, я здесь не от безысходности, не потому, что прячусь. Я мечтала сделать что-то большое не только для своего рода, но и для всего Центавра. Здесь я могу сделать что-то для всего мира. Да, быть может — погибнув рядовым солдатом. Это именно та свобода и то величие, которых я искала — не носить высокое имя, как вериги, не занимать высокую должность, на которой была б не вольна творить благое. Служить. Делать малое в составе одного большого дела. И своим служением прославить своё имя, если будет суждено. Я ношу звание первой центаврианки-рейнджера с гордостью, и я всё сделаю, чтоб оно осталось чистым, чтоб послужило достойным примером. Нет, мне не нужно, чтоб меня знала вся вселенная. Мне достаточно того, что меня знают здесь, и считают достойной.
Винтари рассеянно повертел в руках рюкзак. Сунул в него руку — за блокнотом, а рука попала в то отделение, где остался ещё один пирог из плетёной корзины.
— Кстати… Угощайтесь, если хотите. Меня однажды погубит жадность. Взял больше, чем смог съесть, но уж очень вкусны эти пироги… А как складываются ваши отношения с сослуживцами других рас? Ведь они-то знают, что вы центаврианка. Извините за такой вопрос, но мне интересно.
Амина приняла из его рук пирог, улыбнулась.
— Поверьте, прекрасно складываются. Из мест во вселенной, куда я могла попасть, это, кажется, последнее, где я могла б встретить расовые предрассудки. Проявление нетерпимости для рейнджера — как минимум нарушение дисциплины. Старший в нашем взводе — Тжи’Тен, поверьте, нет советчика мудрее и надёжнее его. Когда меня одолевали комплексы по поводу моих недостаточных, по моему мнению, успехов в рукопашном бою, я пришла к нему. Он предложил устроить мне несколько дополнительных тренировок. Мы боролись почти до полного изнеможения, в отчаяньи я воскликнула: «Вот видишь, я не могу победить тебя!» Он ответил: «Нет, не так надо говорить. Ты до сих пор не побеждена, до сих пор стоишь. Вот это и имеет значение. Не каждого на своём пути ты сможешь победить. Главное — чтоб ни один не заставил тебя сдаться». Ведь он реально намного сильнее меня, и при этом я чувствовала, что он не подыгрывает мне… С тех пор я поверила в себя. А моя напарница — девушка из бракири, Табер. Это чудеснейшая подруга, какую можно б было встретить. Другая моя лучшая подруга — Эмилия, землянка. Мне пора на лекцию, Винтари. Вы тоже собираетесь присутствовать? Тогда поторопимся.
Быстрым шагом, почти вприпрыжку, они устремились к виднеющемуся вдалеке учебному корпусу.

За уступом крепостной стены они едва не налетели на держащуюся за руки парочку. Быстро поздоровавшись, Амина потащила Винтари дальше.
— Упс… Надеюсь, не слишком мы смутили их. Они всё же объяснились… Похоже, за Табер можно начинать радоваться.
Винтари отметил, что, может быть, ему показалось, но юноша рядом с Табер был… землянин?
— Теперь она, должно быть, попросится в напарники к нему?
— Вовсе не обязательно. Хотя если попросится — я пойму, разумеется. Но Табер весьма щепетильна в таких вопросах, она не считает, что какие-то изменения в личной жизни должны что-то менять в дружбе.
— Складывается какое-то прямо идиллическое ощущение…
Амина обернулась с лукавой улыбкой.
— Не берусь судить уверенно, но возможно, ваше ощущение верно, Винтари? Рискну предположить, вы слишком недоверчивы к хорошему.
— Это верно… Я ведь центаврианин. Хотя… не аргумент… вы тоже… Просто… Когда Тжи’Тен поймал меня, свалившегося со смотровой площадки, я был в шоке. Я думал, что единственный достижимый максимум между нашими расами — это не вцепляться при встрече друг другу в горло. Что есть расы, духовно, телесно, генетически не способные выносить друг друга, и мы вот как раз такой пример.
Девушка остановилась, серьёзно взглянула ему в глаза.
— Вы ошибаетесь, принц. Разумеется, сложно перешагнуть и оставить в прошлом огонь, кровь, вероломство, жестокость, раны, нанесённые обеим сторонам. Никто не ждёт, что это произойдёт быстро, никто не ждёт, что это произойдёт со всеми. Но кому, как не нам, молодым… Г’Кар сказал, что хорошие традиции надо чтить, а дурные забывать. Он первым подал нам всем пример… А ещё — знаете, ещё на Центавре я слышала одну легенду. Возможно, это лишь романтическая выдумка, но непонятно, зачем она существует на Центавре, хоть и передаётся шёпотом, как страшная сказка… Но такие легенды есть, наверное, у каждого народа во вселенной. О том, как давным-давно, ещё во времена первой оккупации Нарна, одна центаврианка и один нарн полюбили друг друга. Звучит как нечто невозможное, немыслимое… и именно поэтому, наверное, такие истории запоминаешь и думаешь о них потом очень часто. Они сбежали… но на всей планете, конечно, не было для них места, где они могли укрыться. Их поймали… нарна приговорили к смерти, а девушку собрались выдать замуж за богатого друга семьи, чтоб он увёз её в далёкую колонию… Ночью она отдала слугам все свои драгоценности, чтобы они тайно провели её к любимому. Она принесла ему не еду или питьё, и не лекарство для его ран. Она принесла меч, которым они, одним ударом, пронзили свои сердца, чтобы уже никто никогда не смог разомкнуть их объятий. Я не думаю, что эти близкие души были единственными на две наших расы. Но это не главное, о чём я думаю. Я думаю о том, что тогда, в то скорбное время, лишь в смерти души получали освобождение, отдавая нам свой свет верности и мужества, чтобы мы однажды отплатили им не только молитвами и памятью, но и — построенным нами миром, протянутыми друг другу руками. Даже если этой истории на самом деле не было, её стоило выдумать.
— Вообще-то, я тоже слышал эту легенду, хотя и в несколько другой, конечно, редакции.
— Когда я спросила об этой истории Тжи’Тена, он сказал, что слышал другое — нарна обвинили в изнасиловании центаврианки, но казнить не успели — он покончил с собой. А девушку да, хотели выдать замуж… Но жених отказался от опозоренной, и она была убита собственными родственниками. С моим вариантом его роднит то, что девушка прислала нарну в камеру меч, спасая его от смерти куда более мучительной… А я сказала, что, в общем-то, мы никогда не узнаем, как было на самом деле, но можем верить, что души эти хотя бы после смерти получили покой.
— Мой вариант никуда не годится. Мне рассказывали, что сбежавшие были убиты нарнами. И хотя такое вполне могло произойти… Я почему-то хочу верить в ваш вариант. Каким бы детским романтическим бредом это ни звучало — мне доказали, что любовь не признаёт границ рас, политических реалий и законов, она сильнее войны и смерти. Доказала та пара, у которой я сейчас живу.

На ночлег их с Дэвидом определили в одном из тренировочных залов. Что было даже удобно — Винтари опасался, что своей болтовнёй они не дали бы соседям спать. Поскольку не весь день они провели вместе, впечатления были различными, и ими хотелось поделиться.
— …Одна из любимых курьёзных историй Кейта, старшего во втором взводе — как он, задумавшись, промахнулся кельей и зашёл в келью Эмилии…
— Застал её переодевающейся и получил травму?
— Лучше! Застал там с нею дрази, наряженного в её платье, да ещё и накрашенного! В шоке заорал, что в лагере извращенцы… Получил от Эмилии по голове, да. Оказалось, Хорн — женщина-дрази, у них с Эмилией был культурный обмен, Хорн показывала ей моду дрази, а Эмилия, соответственно…
— Ну да, этих дрази поди определи, где у них мужчина, где женщина, как сами-то не путаются…
— С тех пор всякие разговоры про извращения Кейт не любит и пресекает на корню, вспоминая о собственном невежестве… Говорит, нет извращений, есть недостаток знания.
Сквозь матовый пластик раздвижных створок в комнату лился лунный свет, ложился на пол вытянутыми квадратами и треугольниками. Винтари размышлял, как же плохо, что он не додумался взять с собой какое-нибудь записывающее устройство, лекция учителя Зехси была очень интересной, а он едва успевал записывать… Честно говоря, хотелось засыпать его вопросами, но он постеснялся — всё-таки он здесь не один, да и не хотелось блистать невежеством — рейнджеры-то учились уже давно… Хорошо, что удалось так много спросить у учителя Аана — им разрешили присутствовать при медитации, и даже не шикали, когда они говорили громко — рейнджера ничто не должно отвлекать, хоть бы даже вокруг шумел целый базар… Всё равно это удивительно, как они так могут. Дэвид немного учил его медитации, но честно говоря, так ничего у него и не получилось. Он не может успокоить свой дух, хаос своих мыслей.
И конечно, продолжался разговор, начатый ещё два года назад, когда он впервые решился спросить:
— Дэвид, а почему вы непременно должны стать рейнджером? То есть… это было именно ваше желание?
— Разумеется. Рейнджером нельзя приказать быть. К этому надо быть готовым… И не каждого, кто только изъявил такое желание, примут. Я высказал такое желание — и мне сказали: что ж, у тебя есть время определиться в своих потребностях и способностях.
— Да, я понимаю, в вашем мире… Это почётно и романтично, в каждом мире есть своё представление о том, кем следует стремиться стать…
— Опять вы говорите — «следует». Возможно, в этом есть правда, в других мирах есть такие… престижные, как вы говорите, профессии. Но на Минбаре нет «не престижных». Почётно любое дело, любой труд, который несёт благо обществу. Не почётно — не делать ничего.
— И всё же — вы выбрали именно это. Что-то повлияло ведь на ваш выбор?
Он понимал, что наверняка несвоевременно задаёт такие вопросы, что Дэвиду, как всякому ребёнку, важно мечтать о том, что является образцом, идеалом в его мире, и однажды, став старше, он как-то сам, тихо, оставит эти честолюбивые мечты в пользу чего-то более прозаического, но преступно пытаться отнять у него эту мечту сейчас… Но Винтари осознавал свой эгоизм, он оставался эгоистом и здесь. Он не хотел терять. И чем скорее он получил бы уверенность, что этой нависающей в далёком завтрашнем дне угрозы разлуки не стало, тем ему было бы спокойнее.
— У кого бы здесь вы ни спросили о подобном — вам скажут о велении сердца и о долге. И вам покажется, что вам говорят о противоречащих, взаимоисключающих вещах. Но на Минбаре веление сердца и есть долг. Сердце велит каждому минбарцу следовать долгу. Конечно, вы скажете — окружение влияет, и это во многом правда, я с детства общаюсь с Ивановой и Маркусом, другими учителями… И… Понимаете, мои отец и мать…
— Герои.
— Ну да. Но одного лишь желания быть достойным своих родителей мало. Я хотел бы не оставаться вечно лишь сыном Шеридана и Дэленн, я хотел бы сам сделать… что-то значительное… Но чтобы делать что-то значительное, надо начинать с малого и терпеливо, шаг за шагом, работать над этим, работать над собой… Надо много работать. Тогда вселенная устроит для тебя путь.

Винтари живо помнил тот вечер, комнату, освещённую мягким призрачным сиянием разноцветных пластин, собранных в причудливый светильник — их можно было компоновать множеством разных способов, в зависимости от этого менялся рисунок, отбрасываемый их светом на стены. Чаще всего это были абстракции, но иногда довольно сложные картины, некоторые такие светильники состояли из ста и более элементов, и он не представлял, как можно было рассчитать, подобрать их так. А иногда пластины были из такого материала, который при нагреве мог издавать тихий, едва различимый ухом звук, и собрать из отдельных элементов можно было не только картину, но и мелодию…
— Да. Я тоже в это верю… теперь. Знаете, теперь мне очень стыдно… За то, что в колледже я часто пренебрегал занятиями, предпочитая развлечения… Я многое упустил из того, что мне давалось. Правда, потом я осознал это, и довершал образование самостоятельно, благо, возможности у меня были. Если я однажды стану императором… я должен знать, по возможности, всё. Очень плохо, когда верховный правитель оказывается совершенно несведущим хотя бы в какой-то одной отрасли. Это даёт очень много возможностей для злоупотреблений, им становится легко манипулировать.
Дэвид рассмеялся, словно не он был в этой комнате младшим, словно он слушал сейчас наивный лепет ребёнка. Впрочем, это был совсем не обидный смех, в этом он очень напоминал отца.
— Невозможно одному человеку вместить в свою голову всего. Правильно бы было окружить себя доверенными, компетентными помощниками.
— Где ж их возьмёшь… То есть, может потребоваться очень много времени, чтобы понять, компетентен ли этот человек и стоит ли ему доверять. В этом смысле очень тяжело, когда ты уже сразу обладаешь именем, титулом… Все вокруг рады заверить тебя в своей преданности и готовности служить верой и правдой! Если б у меня была возможность пройти с ними какой-то долгий и трудный путь, который мог бы проверить меня и их… Случай обнаружил ненадёжность моих друзей в колледже. А ведь могло случиться так, что мы выросли бы и я всё так же верил бы им. И мог назначить их на какие-то ответственные посты…
— Здесь нельзя руководствоваться одним лишь дружеским расположением. Друг может быть золотым человеком, но ничего не смыслить в том, что ему поручено… Хотя, ради дружбы, ради оправдания доверия он сделает всё, чтоб справиться, и если не умел — научиться.
Теперь уже Винтари улыбался этим наивным речам, и надеялся, что его улыбка не выглядит насмешкой. Но Дэвид не смотрел на него, он смотрел на отсветы на стене с нежностью и, кажется, лёгкой грустью.
— У нас смеются — трудно быть минбарцем, с таким сверхсерьёзным отношением ко всему. А ведь в самом деле трудно…
— Про центавриан тоже говорят, что ими трудно быть.
— И это тоже верно… Про вашу расу некоторые говорят, что вы всё время молитесь, а про нас — что мы всё время пьём. Интересная характеристика, да?
— Глупая.
— Знаете, зачем нам нужны пиршества с обильными возлияниями, Дэвид? Мы очень часто в своей жизни говорим друг другу пышные слова о дружбе, верности и преданности. Это не более чем формула вежливости — ведь как-то некрасиво б было, в самом деле, говорить что-то противоположное… Но там, где много вина, музыки, веселья — сердце расслабляется, теряется контроль. И могут прозвучать слова настоящего признания, настоящего расположения… Эти моменты мы очень ценим. Вы… вы думаете, должно быть, что мы очень жалки, Дэвид?
— Отнюдь. Я думаю, что вы очень сильны. Вам приходится, словно молодой траве, пробивающейся сквозь камень, бороться слишком со многим… Бороться с теми словами, которые слышите о себе, бороться с теми словами, которые есть внутри вас и которые вы по тем или иным причинам не смеете произнести.
Сколько их было, подобных разговоров, за те годы, что он живёт здесь, и сколько потом, оставаясь один, он удивлялся тому, что происходили они без капли спиртного! Было подобное в годы учёбы, да. О, о каких только глубоких вселенских вопросах они не говорили, какие мировые проблемы не обсуждали дерзко, горячо, не скупясь на умные слова — покуда язык справлялся с их выговариванием… Сколько громких имён, теорий и терминов сыпались, звеня, как осколки разбитых бокалов… Несомненно, услышь их, юнцов, кто-нибудь взрослый, он смеялся бы долго. Наверное, и сейчас над их разговором кто-нибудь посмеялся бы. Но как тогда он чувствовал опьянение не от искрящихся вин, а от тех разговоров, так и сейчас счастлив был сидеть и говорить с этим серьёзным ребёнком, с которым сам позволил себе говорить о чём угодно — и ни разу не встретил отказа… Всё-таки есть в этом хорошее, что минбарцы загружают мозги философией с детства. И пресловутый минбарский запрет на ложь… Дэвид ещё не научился изящно обходить его с помощью образности и недомолвок, и можно не гадать, что он думает на самом деле внутри себя. Он ещё не способен подумать о том, как неловко должно быть Винтари от осознания бескультурности, бестактности своего поведения — от того, что он откровенно рассказывает о семье, о своей жизни, своём мире, не щетинясь на простодушные и неудобные вопросы, которых больше всего задал ему именно Дэвид, ещё не научившийся, как взрослые, не трогать там, где болит, не вздёргивая гордо подбородок, не выгораживая тех, кого меньше всего хотелось выгораживать. От того, что иногда это звучит как откровенные жалобы. Он принял это как данность, болезнь, поражающая центаврианина в сияющей бездне — говорить, говорить о том, о чём естественно было б молчать.

Сейчас однотонная лунная картина лежала на полу и стенах, не было тихого, аскетичного уюта маленькой комнаты, где выбивался из интерьера только странный сосуд в нише. А разговор продолжался.
— Нет, я не обижаюсь, вы правы, тысячу раз правы, поднимая снова этот вопрос. Плохо б было, напротив, если б вы уговаривали меня… Вы понимаете это так, что возражения сеют сомнения, смущают ум, сбивают с цели — нет, с настоящей цели ничто не собьёт. Моя задача — понять, настоящая ли это моя цель.
— Но вы хотели бы, чтоб она была настоящей.
Губы Дэвида вдруг сжались в упрямую горькую складку.
— Вы всё время говорите мне, Диус: «Вы, минбарцы»… Иногда говорите так же: «Вы, земляне»… Хотя не забываете, я думаю, что я всё-таки дитя двух миров, но не понимаете в полной мере, что это значит. Я и то, и другое. И я ни там, ни там.
— И вы, полагая, что ни один мир не мог бы принять вас полностью, стремитесь туда, где больше, чем где-либо ещё, не важны расовые различия, где каждый в первую очередь — рейнджер, и уже во вторую — землянин ли, минбарец или нарн…
— Да. Как ни крути, это лучший путь для меня, и хоть постыдно делать выбор от безысходности, это вообще не выбор, но другого пути я не вижу. Любовь моих родителей велика, как вселенная, но сама вселенная от этого никуда не делась.
Ему рано думать о таком, внутренне негодовал Винтари. Он не должен допускать кощунственной мысли о том, что его родители не подумали, каково будет жить ребёнку, соединяющему в себе две природы…
— Мне не представить, конечно, что вы чувствуете. Ведь попытаться выбрать что-то одно, отринув свою вторую часть, было бы иллюзией…
— Это просто невозможно. На большую часть я, биологически, землянин. Но родился и вырос я на Минбаре, по воспитанию я минбарец. Мне обрести гармонию двух моих природ ещё сложнее, чем было моей матери.
— Понимаю.
— Простите, но не думаю. Каждый раз во время тренировок или во время медитаций я вспоминаю, что я не минбарец. То, что легко для моих сверстников, бывает неподъёмным для меня. И именно рейнджеры напоминают мне, что это преодолимо. Что я могу стать выносливее, могу смирить свою гордыню и научиться послушанию и дисциплине, которые считаются неотъемлемым свойством нашего народа…
— Вы ненавидите свою земную часть? Ох, простите, я не хотел этого говорить…
— Это правда. С этой ненавистью я борюсь, я обязан её победить. Вы знаете, я безмерно люблю своего отца, я люблю тётю Сьюзен, Маркуса… Но я не знаю Земли, я боюсь её и не могу любить.
И он знает, почему, забилась в мозгу тёмная, пронзительная мысль. Непрошенным, встал в памяти тот эпизод, тот разговор три года назад. И так хотелось растворить двери сознания, выпустить эту мысль, как бьющуюся в окно птицу, пусть летит себе… Пусть исчезнет, незамеченная никем, в том числе и им самим.
— Может быть, вам стоило бы… побывать там однажды?
— Возможно, конечно, и так. Но… вам не кажется, что Земля не готова принять меня? Вы скажете, конечно — с войны прошло так много времени, это уже не важно… Скажете ли вы то же самое о войне с Нарном лет через десять? Но не только в этом дело. Просто я знаю о Земле слишком много плохого, при том, что мой отец — патриот своего мира, и любит его несмотря на всё, что он ему сделал… и это жжёт мне сердце. Земля, может быть, и готова, или могла б так сказать, им ложь, в отличие от нас, не запрещена. Я не готов.
Ещё долго, когда Дэвид заснул, Винтари смотрел в его спокойное красивое лицо, озарённое лунным светом и неведомыми, наверняка чистыми и героическими снами, которые много лучше, чем муки и тревоги реальности, и перебирал их в уме — все те слова, с которыми он боролся…

@темы: фанфег, Вавилон-5 и другие древние легенды

---

Порадовали с утра...

Феликс, прости, мы всё проебали...

news.ngs.ru/more/66212155/?utm_source=vk&utm_me...

@темы: цита-точно-ссылочное, Люди, эти трепетные нежные создания..., в борьбе бобра с ослом

---

Ну и третья

Венок Альянса
Автор: Я. На Книге Фанфиков Allmark, на Дайри St. Byron
Бета: сам себе бета, как всегда)
Фэндом: Вавилон 5, с учётом "Затерянных сказаний" как минимум.
Персонажи: Из канонных - Джон Шеридан, Дэленн, Девид Шеридан-младший, принц Диус Винтари, Сьюзен Иванова, Маркус Коул. Плюс овер дофига неканонных.
Рейтинг: ну, в первой-то главе пока никакого...
Жанры: Гет, Слэш (яой), Ангст, Фантастика, Психология, Философия, хуй знает, чего ещё, я б разбирался в этом ещё...
Предупреждения: ОМП, ОЖП и много соплей и ангста
Размер: Макси... ой макси, бля...


Часть 1. Лотракса.

Глава 3. Рейнджеры

Дэвиду было около четырнадцати лет, когда произошли ещё некоторые знаковые в их жизни события.
Хотя за эти три года, при неоценимой помощи Ивановой, фактически уже исполняющей обязанности энтил'зы, но формально так и не решившейся вступить в должность (вероятно, по причинам, озвученным на том обеде), он немало продвинулся в изучении истории анлашок, однако с самими рейнджерами, если не считать мужа Ивановой и её помощницы, нередко вместе с ней бывавших в резиденции, он так и не был знаком. И вот одним прекрасным утром Дэвид вбежал в гостиную с горящими глазами:
— Принц, вы слышали? Рейнджеры здесь! Я слышал, что планируется слёт, но не думал, что так скоро… Торжественный приём через два часа в Большом Зале Дома Сборов, у нас ещё куча времени…
Однако получилось даже ещё быстрее. Буквально вслед за Дэвидом в гостиную вбежала Райелл:
— Как хорошо, что вы здесь… Можете отвезти кое-что в Дом Сборов? У них ретрансляторов на всех не хватает, а они только сейчас сообщили… Похоже, возникла путаница со списком гостей… А мне совершенно некого послать, рук просто чудовищно не хватает…
Конечно, дважды просить их не пришлось. Правда, речи о том, чтоб переодеваться в парадное, тоже не было, поехали как есть.

В Доме Сборов до этого Винтари был один раз. Главное, после всяких храмов, средоточие общественной жизни в городе. Здесь проходили собрания совета старейшин, объявлялись указы, проводились важные встречи, в том числе инопланетных гостей. Здание из серого с золотыми прожилками камня, возрастом более двух с половиной тысяч лет, впечатляло. Сколько Винтари смотрел старинную архитектуру Минбара, столько не мог совладать с потрясением — каким же невероятным инженерным талантом нужно было обладать, чтоб высечь столь сложное здание в цельном камне? Снаружи оно казалось огромным, а изнутри — ещё больше. Бесчисленные галереи, залы, комнаты… И непривычно людно после тихих, объятых молчаливой торжественностью храмов — в Йедоре, где гораздо больше открытых для посещения иномирцами культурных объектов, некоторые из них почти что в туристические объекты, говорят, и превратились, и там практически каждую минуту можно встретить существо из любого уголка изведанного мира, но Тузанор, древняя столица, хоть и стал сердцем Альянса, сердцем анлашок, сохранил эту тишину и таинственность… или же бывать в храмах Винтари всякий раз везло в не самые посещаемые часы. А Дэвид ориентировался в этих переходах легко и свободно, хотя не был здесь ни разу. То ли схемы предварительно изучил, то ли природное чутьё… Коробки были переданы с рук на руки, а затем Дэвида, как в совершенстве владеющего земным и минбарским языками, попросили помочь с настройкой ретрансляторов — ретранслятор, как машина, не способен к автоматическому переводу речевых идиом, если только их в него специально не вложить, а Винтари вышел на одну из смотровых площадок. На площадке никого не было — защитное ограждение по периметру было снято на профилактический ремонт, все об этом знали… кроме него. Он только удивился тому, что стеклопластик настолько прозрачен, потом удивился, откуда такой сильный ветер… Город, разноцветно сверкающий шпилями и башнями домов и храмов, был подобен сказочному видению. В детстве у Винтари была игрушка-каллейдоскоп, он мог смотреть в неё очень долго, любуясь, как сплетается и рассыпается вновь радужное многоцветье… Но это было прекрасней в тысячу раз. Такое высокое небо, такой простор, такая чистота… Винтари пролетал над этим всем в тренировочных полётах с Шериданом, и часто пропускал момент делать вираж, залюбовавшись панорамой. Он подошёл к краю площадки, думая обо всём разом — об этих сверкающих кристаллах, о тех полётах, о предстоящей встрече с рейнджерами… Нет, не совсем об этом. Совсем не об этом. Он думал о том, что Дэвиду через несколько лет тоже предстоит вступить в ряды рейнджеров… Его тренировки при храме являются первой ступенью к тому. Его поразило нахлынувшее неожиданно предчувствие разлуки. Казалось бы, несколько лет… далеко не завтра и не послезавтра… И никто не сказал, что он сразу отправится куда-то на дальние рубежи… Но когда ты знаешь, что срок ограничен, ты уже не можешь об этом забыть.
Он очень привязался за эти годы к Дэвиду. Младшего брата у него никогда не было — своего он потерял раньше, чем понял, что это вообще значит. С Дэвидом, несмотря на большую разницу в возрасте, он не скучал никогда. Это, конечно, не было похоже на ту недолгую дружбу в колледже, никакой развязной удали и грёз о завоеваниях в личной и политической жизни. Образование другомирца, глубокое и отличное от его образования, не просто позволяло им общаться на равных — оно делало неиссякаемыми темы их диалогов. Это было как постигать другую вселенную — в Дэвиде он постигал и людей, и минбарцев так, как по книгам не смог бы. А центавриане всегда были упорными исследователями… В Дэвиде он приближался к самым дорогим для него существам — Шеридану и Дэленн. Прикасаясь к нему, разговаривая с ним, он входил в поле их любви и тепла, чувствовал его, грелся в его сиянии. Младший брат. Иногда он чувствовал даже что-то вроде ревности к нему, но ревности светлой, которой раньше и не представлял себе. И тогда абсурдно стремился стать лучше, чтобы родители и им были довольны. И чтобы младший брат смотрел на него с восхищением и уважением. А иногда ему хотелось учиться у него… сложно сказать, чему.

Ему вспомнился недавний разговор с Арвини — торговцем, прибывшим по очередным делам своей маленькой фирмы на Минбар. Шеридан, конечно, не преминул сообщить ему о том, что после стольких лет предоставилась возможность поговорить с кем-то из соплеменников. Центавр, разумеется, в этой самоизоляции не прерывал торговлю с другими мирами напрочь, но визитов центавриан — рядовых центавриан, не политиков или дипломатов — в другие миры уже долгие годы почти не было. Однако маленькая фирма Арвини, торгующая произведениями искусства и посудой, в прицел не попала. Поэтому Арвини смог беспрепятственно попасть на Минбар. Они поговорили о доме — из уклончивых ответов старого торговца Винтари понял, что к лучшему там ничего не меняется, хорошо, если не к худшему, император Моллари слабеет здоровьем и почти не показывается на людях, претенденты на престол наверняка начали тихую грызню… В конце беседы Арвини спросил, планирует ли принц и дальше оставаться на Минбаре. Спросил тоном утверждения.
— Мне здесь хорошо, Арвини. Много работы, много впечатлений.
Старик покачал головой.
— Работа, впечатления… Вы здесь уже не месяцы — годы, принц. А ведь вы очень молодой центаврианин. Да, дома сейчас… не золотой век, далеко… Не так много веселья, что уж говорить. Но всё же… Балы у ваших именитых родственников с танцами до упаду под лучших музыкантов, что можно найти на Центавре, приёмы у сиятельных лиц, когда блеск орденов и украшений затмевает все светильники, состязания молодых удальцов в фехтовании и количестве выпитого, родная кухня, убранство родного дома… сладкогласейшие певицы и изящнейшие танцовщицы во вселенной… Не верю, принц, что вы не думаете обо всём этом, не скучаете. Вы молоды, ваша кровь кипит. Здесь ли вам быть, среди этой бледности, унылости… О нет, я глубоко уважаю минбарцев… Но они далеки от нас культурой, у них нет того, что нужно, как воздух, нам. Нет вкуса жизни… который надо пить, пока молод, вливать его в жилы полными чашами, чтоб питать свой огонь, чтобы этого огня хватило до старости… Центавриане знают толк в развлечениях. Минбарцы и развлечения — несовместимы.
Винтари улыбнулся благодарно и с оттенком извинения — в самом деле приятно было видеть эту искреннюю, можно сказать, отеческую заботу, действительно несущую отпечаток чего-то родного, как воздух сада, дорожки которого ещё помнят ноги, или вкус любимого вина, который, кажется, появляется на губах. Но забота эта, как ни мила, так же запоздала, как детская игрушка, когда её дарят на совершеннолетие.
— Вы ошибаетесь, Арвини… Точнее, вы не совсем правы. Знаете, моё положение, мой достаток позволили мне хлебнуть удовольствий, несмотря на мой юный возраст… И порой я был счастлив, не скрою. Но слишком часто у этого веселья был привкус отчаянья, такого пира во время чумы… слишком часто в сладости сквозила горечь. Пить, и не мочь хоть ненадолго оставить страх, не подмешан ли в бокал яд. Танцевать с красавицами, чувствуя спиной взгляды завистников. Видеть угодливые улыбки, а за ними оскал… У меня было это всё, и ещё, наверняка, будет, ведь однажды я вернусь… Но пока я хочу пожить другой жизнью. Получить с этого каплю личного удовольствия — от великой Республики Центавр не убудет. И сделать, по возможности, что-то полезное — своими трудами. Да, здесь нет роскоши, ломящихся столов и вин рекой… здесь вин вообще нет… Но я не настолько слаб, чтоб ещё несколько лет не обойтись без этого.
Арвини прищурился. Сеть морщин по его лицу разбегалась, как сложный узор на розетке над храмовыми воротами, и была такой же тёплой, как нагретый солнцем и миллионом прикосновений старинный камень этих ворот.
— Аскетизм — обратная сторона несдержанности, знаю. Многие богатые центавриане по молодости лет баловались такими практиками — усмирение плоти, посты, сон на гвоздях… Всё ради новых ощущений, ради контраста. Я не осуждаю вас, молодость идёт причудливыми путями. Но куда они могут завести? Я слышал краем уха о первом нашем после на Минбаре… сейчас уже не разобрать, конечно, что из этого правда, что слухи, усердное замалчивание порождает волну домыслов… Но достоверно известно, что он настолько увлёкся минбарской культурой, что отказался от гражданства Центавра.
— Я тоже слышал эту историю, — хмыкнул Винтари, — она уже навроде страшилки, передаваемой шёпотом. То, о чём нельзя говорить, и чем можно напугать… Я знаю, что я центаврианин, и никакая сила не может сделать из центаврианина минбарца, но речь не об этом. Мы не можем изменить свою природу, свой вид… но мы многое можем изменить в себе в том пределе, который нам отпущен природой. Вы боитесь дурного влияния других рас… но ведь с соседями вы разговаривать не боитесь? А в галактике мы все соседи.
Старый центаврианин странно улыбался, покачивая головой, жидкий седой гребень его печально колыхался.
— Минбар, принц — это странное место… Большинство из нас оно пугает и отвращает, по крайней мере издали. Это всё такое холодное, такое выморочное, такое не наше… Эти постные физиономии, бесчисленные невразумительные обряды и традиции, фанатизм и полуправда, полу-ложь… Но когда один из нас попадает в эти сети… я не знаю, что с ними происходит, что привлекает их там, где нет чувственных удовольствий и пиров честолюбия… Бывало, я сам шёл по этим улицам и себя не помнил от восторга: Великий создатель, красота-то какая! Но я держусь памяти, держусь корней… я стар, принц. Но вы молоды и нестойки… Родина пугает вас сейчас, и это можно понять — там сейчас для вас… не безопасно… как и для многих… Минбар — сияющая бездна. Вы будете убеждать себя, что это только на время, из соображений безопасности, потом будете убеждать себя, что это только интерес исследователя… Чем дальше, тем всё меньше вам будет хотеться возвращаться домой, родина станет для вас одним невнятным тёмным пятном в вашей памяти. В конце концов вы примете их религию, женитесь на минбарке…
— Ну, уж это вряд ли…
— Кстати, выбранная вам матерью невеста вышла замуж за другого…
— Слава богам.
— Будьте очень осторожны, принц. Минбар — сияющая бездна… Быть может, само сияние этих кристаллов околдовывает…

Сейчас Винтари думал о том, что, возможно, это так. Слишком странно сейчас было на сердце… И легко, и сладко, и щемящее, и больно. Сияющая бездна перед ним… Бездна новых чувств, бездна тоски, неясных страхов… Увидит ли он ещё Дэвида, когда тот уйдёт в рейнджеры? Не станет ли он после этого не нужен Шеридану и Дэленн — когда не за кем будет присматривать, некому быть старшим братом? Тогда, когда сердце его слишком привяжется — к голосам и лицам, к тихому шелесту адронато и мелодичному перезвону колокольчиков, к прохладной неге ткани его повседневной одежды — длинная рубаха и халат ученика, такие же, как у Дэвида, к камням и воздуху… Быть может, и правда он тогда… глупости, конечно… Непрошенным, вспомнилось событие полугодовой давности — их с Дэвидом шуточный спарринг. При несопоставимости весовых категорий, ввиду разности подготовки это было интересное состязание… И Дэвид таки уложил его на лопатки. И в этот момент, нечаянно — тело Винтари уже не защищал центаврианский жилет — коснулся одного из его органов. Винтари вздрогнул, почувствовав, как он пришёл в движение.
— Ваше высочество! Что случилось? Вам больно? Я…
— Нет, ничего… — Винтари повернулся на бок, стараясь скрыть шевеление органа. Лучше умереть, чем позволить заметить такое! Как же глупо и постыдно, как не вовремя, господи… Минбарская одежда делает тело центаврианина таким беззащитным…
«Минбар — сияющая бездна»… Сейчас сияющая бездна разверзлась перед ним, и он не в силах был противиться её притяжению.

…Падая, он успел ухватиться за основание защитного ограждения, но спасение это было призрачным, пальцы медленно скользили и разжимались. Ноги на гладкой стене здания не находили опоры. Быстрые шаги… Чья-то сильная, словно из свинца отлитая рука схватила его и вытащила обратно.
— Неосмотрительно подходить так близко к краю… Разве вы не знали, что ведутся ремонтные работы?
— Я…
Винтари поднял голову, взглянул в лицо своего спасителя и едва не попятился и снова не сорвался с площадки. Перед ним стоял нарн. Нарн не в традиционной нарнской одежде, а в длинной тёмной мантии с таинственно мерцающей на груди крупной брошью. Винтари видел в своей жизни не столь много нарнов, а уж так одетых и дружелюбно улыбающихся — никогда. Поэтому, отходя от ступора, он просто переминался с ноги на ногу.
— Вы ведь, судя по одежде, не рабочий? Как же вас сюда пропустили?
— Я просто сказал, что пошёл посмотреть. Меня пропустили, никто ничего не сказал…
— Вы сказали «посмотреть»? Странно… а как дословно вы сказали?
Ничего не понимая, Винтари повторил. Собеседник рассмеялся.
— Вам следует детальнее подучить лен-а. Есть один нюанс… То, что вы сказали, означает не «посмотреть праздно на окрестности», а «последить, всё ли делается как надо». Они приняли вас за руководителя работ, потому и пропустили беспрепятственно в опасную зону. Хорошо, что всё закончилось благополучно. Больше не рискуйте так.
Нарн попрощался кивком и повернулся, чтобы идти, и Винтари наконец отошёл от ступора.
— Позвольте мне спросить имя своего спасителя…
— Тжи’Тен. Но, прошу вас…
— Я должен сказать ещё кое-что… Должно быть, мой внешний вид, отсутствие причёски и одежда ввели вас в заблуждение, и вы приняли меня за человека… Я центаврианин. Я принц Винтари.
— Тут вы ошибаетесь, я прекрасно понял, что вы центаврианин, хотя имя ваше на вашем лице, конечно, прочесть не мог…
— Тогда почему? Почему вы меня спасли?
Нарн подошёл к нему.
— Потому что это естественно и необсуждаемо… Вы имеете в виду, почему я помог вам, если я — нарн, а вы — центаврианин? Ваша одежда не обманула меня, а моя многое должна пояснить вам. Я рейнджер. Для нас это и долг, и образ мыслей, не подвиг и не повод для похвал, а повседневное и естественное. Помогать только тем, кто тебе приятен — для этого вовсе не обязательно становиться рейнджером, это может любой.
Винтари на короткий миг растерял все слова, которые мог бы по такому случаю произнести. В самом деле… Видя рейнджерскую брошь и мантию, он мог бы не говорить такой очевидной и вопиющей глупости. Но что поделать, в таком состоянии шока, когда оба сердца наперебой колотятся о грудную клетку, эта глупость вышла из него как шумный, отчаянный выдох. Естественно, как все наши настоящие страхи и предубеждения.
— Удивительно… Ещё вчера я думал о том, что мне, наверное, ещё долго не посчастливится познакомиться с рейнджерами, что достаточно досадно… и вот…
— Что ж, тогда могу вам предложить пойти познакомиться с моими товарищами. Правда, одни в ожидании начала повторяют свои речи — требуется несколько коротких речей об истории вступления в орден, мы жребием определили, кто из нас это будет, остальные тоже время от времени носятся с какими-нибудь поручениями… мы помогаем тут чем можем…

Тжи’Тен привёл его в небольшую комнату двумя этажами ниже, где за двумя столами расположилась куча разномастного народу в одинаковых тёмных мантиях. За одним столом собирали какой-то мудрёный механизм, за другим на портативном компьютере просматривали информацию с кристалла. Ещё двое о чём-то тихо беседовали у окна.
— Здесь, конечно, не все… Всего в нашем лагере тридцать три воина, три отряда по одиннадцать. Полностью сформирован всего год назад, когда к нам присоединились последние члены… Состав мультирасовый, специально подбирали так, чтоб были представители всех рас, каких возможно.
— Зачем?
— Помогает нахождению взаимопонимания между культурами, знаете ли. Хотя бы даже изучению языка. Если формировать отряды во время обучения из одной-двух рас… Какова вероятность, что при распределении на твоём корабле будут представители только этих рас?
Винтари думал о том, что, конечно, за последние годы он много раз чувствовал себя, иначе не скажешь, странно, и наверное, это чувство стало ему привычным. Когда центаврианин стоит рядом и мирно и непринуждённо беседует с нарном, это по определению не должно восприниматься как что-то естественное — и не воспринималось, и однако же эта неестественность не несла никакого дискомфорта. Ослепляющая разум бездна по имени Минбар допускала и не такое… Но не вносила чего-то нового и чуждого, определённо, всего лишь, ярким светом своей бриллиантовой короны, как прожектором, освещала уже существующее, но потаённое, то, что обычно в центаврианском разуме оставалось в тени, невидным и неосознаваемым. Можно было сказать, разумеется, что он, как положено высокородному представителю его мира, ненавидел нарнов — можно, как всякую ложь, которая говорится на Центавре легче и охотнее, чем правда. Это одно из тех чувств, которое принято разыгрывать перед близкими или дальними, как принято укладывать гребень, почти убеждая себя, что волосам и положено расти вверх. Но была ли эта ненависть когда-нибудь сколько-то настоящей, да и откуда бы ей на самом деле взяться? Взяться именно в нём, в его личном опыте, а не в воздухе вокруг, в правилах речи и поведения… Особенно если вспомнить о старой служанке, за руки которой он держался в минуту величайшего ужаса в своей жизни…
— Ну да… И вы… Находите взаимопонимание?
Нарн рассмеялся.
— Вполне. Конфликты поначалу случались, но редко и несерьёзно, больше курьёзов от недопонимания. Всё-таки, тот, кто решил пойти в рейнджеры, предполагается, что он кое-что для себя уже понял, и идёт сюда не помериться силушкой и не подоказывать своё превосходство, для этого есть и более простые способы.
— А как вы решили стать рейнджером?

В этот момент к ним, от одного из столов, подошёл ещё один нарн. Его взгляд показался Винтари странным. Дождавшись, когда на него обратят внимание, он взволнованно облизнул губы и выпалил:
— Простите, что прерываю вашу беседу, но это очень важно для меня. Скажите… — взгляд его впился в Винтари двумя малиновыми лучами, — скажите пожалуйста, ваша фамилия не Линкольни?
Винтари оторопел.
— Э… нет.
— Простите. Мне подумалось… вы на него похожи. Подумалось, это ваш отец. Что он здесь. Зная, как редко центавриане посещают Минбар и тем более Тузанор, другого шанса я могу не получить, и один — слишком большая милость судьбы. Что ж, простите мою дерзость.
— Кто? О ком вы?
Голос нарна дрогнул от смущения и благоговения.
— Линкольни Абрахамо, человек… центаврианин, то есть, которого… которого я очень надеюсь однажды встретить… Мне показалось, что я видел… его и вас, в кабине того истребителя, тренировочный полёт которого нам показывали не столь давно для примера.
— Если я правильно могу предположить, о чём вы говорите… то тренировочный полёт я совершал с президентом Шериданом. Разве вы не узнали его?
Нарн потупился.
— Честно говоря… я никогда не видел президента Шеридана. Что ж, значит, я ошибся, простите. Но может быть, вы что-то знаете о Линкольни Абрахамо, в особенности о том, где он сейчас может находиться?
Центаврианин, всё ещё, на самом деле, не отошедший от постепенно догоняющего его осознания прошелестевшей у самого уха смерти, честно постарался извлечь из своей памяти хоть что-нибудь, но видно, нельзя извлечь то, чего в ней попросту нет.
— Нет… Жаль, но не знаю. Я никогда не был знаком ни с кем с таким именем. А кто это?
— Не странно, что вы не знаете. Я не удивлён, что центавриане предпочли утаить деяния этого великого сына своего народа. Когда-то, более пятнадцати лет назад, он спас мне жизнь. Мне и ещё многим.
Винтари понял, что рискует жизнью вторично, ведь если он не узнает, о чём речь, он попросту умрёт от любопытства, и попросил рассказать ему всё, не особенно обещая, но всё же выражая надежду, что в таком случае он всё же сможет что-нибудь вспомнить или хотя бы разузнать в дальнейшем. Пожалуй, его опьянял и захватывал внешний абсурд этой ситуации, что ж, пусть будет прав старик Арвини, говоривший, что молодёжь готова на самые нелепые и трудные для собственной природы вещи, лишь бы это было достаточно дерзко и эпатажно. Разве в колледже он не дружил с самыми сомнительными элементами из всех, кто окружал его тогда? Что ж, вот теперь он беседует с нарнами, и это ему вполне приятно и интересно. Минбар не сделал его каким-то другим. Он всего лишь научил его называть свои побуждения по имени. Они расположились возле одного из окон. Нарн, назвавшийся Ше’Ланом, продолжал:
— Это было во время второй центаврианской оккупации, шестнадцать лет назад, когда центавриане вновь захватили наш мир, разрушая наши города и опустошая сёла… В нашей деревне остались лишь малые дети и старики, неспособные держать в руках оружие, и ухаживающие за ними женщины. Центавриане огородили нашу деревню и собирались наутро сжечь её вместе со всеми нами — они узнали, что из этой деревни больше всего мужчин ушло в партизаны, и хотели, чтоб это послужило другим уроком… Я был несмышлёнышем, ещё не знавшим грамоты, не понимавшим всех звучавших вокруг слов… Но я понял, что наутро нас ждёт нечто ужасное. Ждёт конец. Моя мать всю ночь молилась, обнимая меня и сжимая подаренный отцом кинжал — чтоб с первыми лучами рассвета убить меня, чтоб не дать мне мучиться в огне. Но не ранее, хотела как можно дольше пробыть вместе, пусть и в тягостном ожидании конца… А наутро к деревне подъехала большая машина. Пришёл приказ — нас всех перевозят куда-то… Мы не знали, чего ждать. Быть может, в конце этого пути нас убьют. Но по крайней мере, не прямо сейчас. И возможно, менее жестоко… Нас погрузили на корабль, нам сказали, нас отправляют в трудовой лагерь на далёкой колонии… решили заменить смерть пожизненной каторгой. На корабле была ещё сотня смертников из другой деревни, мы в дороге спорили о предположениях, куда нас везут… Но когда мы прибыли к месту… Смешно, долгие годы мы даже не знали названия этой планеты! Это была давно покинутая колония — жизнь на ней сочли невыгодной и тяжёлой, ископаемых оказалось меньше, чем предполагалось, от метрополии слишком далеко — долго идут грузы со всякими предметами удобства, не ловятся почти никакие каналы… Нам сказали, что мы можем жить здесь, ничего не опасаясь — по документам мы все считаемся мёртвыми, единственное условие — мы должны были даже не прикасаться ни к каким приборам связи, чтобы ни один сигнал не дал понять, что планета обитаема. Мы получили в наследство покинутые дома, почти не тронутые временем, обширные поля и даже немного машин. И центавриане не придут забирать плоды нашего труда. Они вообще не придут сюда. Нас не будут искать… Мы вознесли хвалу Создателю и нашему новому солнцу, мы развели огонь в очагах и распахали поля… Один старик сказал, что слышал имя нашего избавителя, кто подписал эти документы — Абрахамо Линкольни. Неизвестно, что двигало этим центаврианином, но он спас наши жизни, вырвал из костра войны. Прошли годы, выросли дети и родились новые дети — дети уже этой планеты, нового Нарна, и в нашем селении звучали песни и смех, и ни один корабль не бороздил наше небо… Лишь десять лет назад на нашей планете сел корабль. Вышедшие из него люди назвались рейнджерами. Они рассказали, что война кончилась, что Нарн теперь свободен, и хоть он неимоверно опустошён войной, на него возвращаются все те, кто был спасён и вывезен на колонии… в том числе те, кого спас Линкольни, но их сложнее всего было отыскать — он надёжно прятал все сведенья… Они прибыли узнать, сколько нас, чтоб прислать за нами транспорт. Тогда я получил портрет Абрахамо Линкольни, и с тех пор храню его у сердца. Ещё ребёнком я поклялся, что найду этого центаврианина и принесу ему благодарность от всей нашей колонии. Вся наша колония поклялась, что пока хоть один родственник Линкольни живёт на Центавре — мы не поднимем оружия на Центавр… Рейнджеры рассказали много удивительного. Об Альянсе, о новом мире… и о своём деле. И я решил, что когда вырасту — тоже стану рейнджером. Не я один, многие молодые нарны в нашей колонии… И двое рейнджеров остались тогда с нами, чтобы учить нас.
— Вы позволите… Взглянуть на портрет?
Молодой нарн кивнул и вынул из-за пазухи портрет, обрамлённый в рамку нарнской ковки.
— Он действительно необыкновенно похож на президента Шеридана… Невероятно.
— Возможно, по-настоящему великие люди могут быть похожи между собой.
— Я действительно никогда ничего не слышал о нём… Не слышал о роде Линкольни, что странно — он должен был иметь высокое происхождение, раз имел такую власть… Возможно, вокруг него сложился заговор молчания. Но я попытаюсь узнать… Что смогу.
— Благодарю вас…
— Винтари. Моя фамилия Винтари, я третий претендент на трон Центавра и в настоящий момент гость президента Шеридана.
Однако это представление не произвело на нарна, кажется, должного впечатления. Вероятно, он совсем недавно покинул свой затерянный мир, и уж точно не знает, с чьим именем неразрывно связано имя его собеседника…
В комнату заглянул человек, быстро проговорил что-то — Винтари не разобрал — и Ше’Лан, извинившись, выбежал, за ним ещё несколько, прихватив собранный агрегат. Тжи’Тен посмотрел вслед.
— Он верит… Жаль будет, если он узнает, что Линкольни убит собственными соплеменниками. А ведь скорее всего, так и произошло… Он много великого сделал во время войны. Великого не с точки зрения Центавра.
— Вы тоже были спасены им?
— Я — нет, но знаю многих, кто был. Я не попал в его поле зрения, потому что так и не был схвачен центаврианами. Я старше Ше’Лана, я сражался… насколько мог это ребёнок, только получивший имя. Мы с моей сестрой Тжи’Ла единственные остались в живых из всей семьи. Мы прятались в глубоких подвалах, подземных ходах, а ночью выбирались и нападали на патрули центавриан… они не ходили по одному, но мы поджидали, когда кто-нибудь отстанет, или отвлекали их, заставляли, погнавшись за нами, побежать в разные стороны… Один раз ситуация сложилась не в нашу пользу, я был ранен, Тжи’Ла не хотела бросать меня… Центаврианин уже занёс над нами меч… И тут упал, сражённый насмерть. Меня спас человек, назвавшийся Артуром. Он действовал в организованном нарнском подполье, и меня забрал туда. Меня вылечили, нас с Тжи’Ла посадили за аппараты связи, а в перерывы между сменами Артур учил нас… всему. Грамоте, языкам, наукам, фехтованию. Это был прекрасный, кристальный человек. Я узнал о рейнджерах от него. Он дожил до объявления о свободе Нарна… Но увы, умер вскоре после этой радостной вести — он был тяжело ранен, а нам недоступна была серьёзная медицинская помощь. Он до последнего своего мгновения жил ради нас, ради мира на Нарне… Мы похоронили его по обычаям наших предков. Мы с Тжи’Ла продолжали работать связистами — налаживали порушенные коммуникации… А когда стали старше, прибыли сюда. Сделать всё возможное, чтоб больше ни в один мир не пришла война.
Тжи’Тена отвлекли, и Винтари принялся слоняться по помещению, стараясь не мешаться под ногами и в то же время жадно впитывая информацию. Сколько разных, ярких судеб, сколько… счастливых. Несмотря на пережитые ужасы войны. Прошли годы, но война, конечно, бросает тень всё ещё на тысячи жизней, носится эхом во множестве миров. Она долго не сойдёт с уст, возможно, много дольше, чем он будет жить на свете, и никто не знает, сколько поколений должно родиться и умереть, чтобы однажды затянулись раны и заросли пепелища, чтобы горечь, которую оставляют эти речи на губах, стала сравнима хотя бы с горечью самых ядовитых сорных трав… Чтобы стала меньше пропасть между мирами, которой только для рейнджера — существа иного духа, может не быть. Не рейнджеру — как можно с этим справиться, это вместить? Выжившие несут бремя памяти, увечья памяти. Нельзя выйти невредимым из огня, и всё же в них, озарённых непостижимой, абсурдной идеей анлашок, нет ненависти, нет отчаянья. Они счастливы, потому что выжили. Счастливы, потому что нашли цель. Нашли дело, нашли дружбу. И наверняка, счастлив был Абрахамо Линкольни, понимая, что дал им — больше, чем просто сохранность жизни. Шанс дожить до этого дня…

Несколько раз Винтари сталкивался с высокой темноволосой девушкой с тёплыми карими глазами, которую принял за землянку — она сновала туда-сюда с коробками, мотками проводов, передавала поручения для остальных — то на земном, то на минбарском, то на нарнском, на всех трёх языках она говорила одинаково хорошо. Но когда она споткнулась — то выругалась на родном языке… Винтари моментально подскочил, как ошпаренный.
— Ты — центаврианка?
Девушка вздёрнула подбородок.
— Да. Сдадите меня, принц?
— Вообще-то, я мог бы то же спросить у вас.
Центавриане — одна из немногих рас, не присылающих добровольцев в рейнджеры… Откуда здесь эта девушка? Не странно ли, что Шеридан ни словом ни полусловом не обмолвился о её существовании, хотя сообщил о приезде Арвини? Осознав степень съедающего его любопытства, девушка отвела его подальше в коридор.
— Меня зовут Амина Джани. Да, я сбежала из дома.
Испуг в этих глазах — ничтожно мал, его может угадать только опытный глаз, как у астронома, видящего в небе самую далёкую, малую звезду. Рейнджер не должен знать страха. Но всё же в груди, украшенной тёмной мерцающей брошью — центаврианское сердце.
— Сбежала и сбежала, я тоже в некотором роде сбежал… Правда, несколько более официально… Я не собираюсь вас выдавать. Мне это, чёрт возьми, совершенно незачем. Но расскажите мне — как, почему?
К ней окончательно вернулось самообладание. Могла ли она не знать, что он на Минбаре? Это едва ли. Скорее, полагала, что едва ли их угораздит встретиться…
— Скорее я удивлена, что только я. Думаю, вы в курсе, принц… Наша родина — не рай земной. Сильно не рай, для каждого, для дворянина и слуги… Но увы, я ничего не могу сделать для того, чтоб она таковой не была. Что может на Центавре женщина, если даже большинство мужчин не могут ничего, иногда даже надеяться дожить до спокойной старости? У меня не было возможностей для действия, для развития. А здесь я, по крайней мере, могу что-то делать.
— Поверьте, в этом я понимаю вас. Я тоже только здесь получил возможность что-то делать.

В комнату заглянул Ше’Лан:
— Давайте! Скоро начнётся!
Когда на трибуну взошёл Шеридан, Винтари почувствовал прилив чувства, которое уже не ожидал испытать — во всей первозданной чистоте и полноте.
Для центаврианина нормально и необходимо испытывать его. Гордость. Её впервые познают ещё в самом раннем детстве, перед портретом именитого предка — основателя рода, к нему подносят на руках — чтоб оказался на одном уровне, мог вглядеться в это волевое, исполненное сознания власти лицо, чтоб запомнил, на кого нужно равняться. Эта гордость взращивается, вскармливается, трепещет крепнущим ростком с каждым упоминанием: «Отличившийся при…», «Награждённый за…», «Советник…» — «Мой предок, член моего рода». Перед учителями в колледже, перед сверстниками, перед обольстительно улыбающимися красавицами — знать: есть, чем гордиться.
Странно было почувствовать это теперь — после того, как узнал, что «отличившийся при» присвоил себе славу менее именитого товарища, который вёл первый взвод в атаку — и полёг на поле боя, что «награждённый за» выменял эту награду за устранение неугодного двору, что «советник» за свою недолгую службу не насоветовал ровно ничего полезного сам, лишь ловко лавировал между фракциями, искусно симулируя мудрость и незаменимость… Всё это было, впрочем, даже не большим жизненным разочарованием, к тому времени стал понятен порядок вещей. Просто гордость стала другой. Взрослой, отчужденной и в немалой степени фальшивой. Гордость слов, не сердца. Он и не думал, что ещё испытает ту, позабытую, детскую… Гордость, которой он не мог выразить и определить, была так велика, что заполняла весь этот огромный зал. Он знал, ничьи головы не повернутся в его сторону, видя в нём луну, отражающую свет великого солнца. Шеридан не его отец. Он просто крепко сжимал руку Дэвида и был счастлив — без всякого признания всех вокруг. Пожалуй, это было даже многовато.
Было ещё много выступлений — представителей миров, религиозных деятелей, минбарских старейшин, руководителей рейнджерских отрядов, простых рейнджеров (из знакомых Винтари был Ше’Лан). Была демонстрация рейнджерского мастерства — на экранах и вживую, товарищеские поединки рейнджеров из разных отрядов. Ведь на съезде присутствовали представители новых рас, которые ещё только думали, вступать ли им в Альянс, допускать ли патрулирование рейнджерами границ их миров, и уж тем более — присылать ли своих новобранцев. Важно было показать им суть и смысл рейнджерства со всех сторон.

В перерыве Винтари вышел на балкон. Солнце сместилось, и свет другими красками играл на гранях кристаллов. Теперь Винтари понял, как поэты могли писать столько стихов об этом городе и не повторяться. Город, который всегда разный, город, который всегда неизменен…
— Прекрасный мир… Волшебный… Вижу, вы тоже заворожены картиной?
Винтари обернулся. Ему улыбался высокий светловолосый инопланетянин.
— Я живу на этой планете уже шестой год, но кажется, мне никогда не надоест любоваться этими пейзажами… Я центаврианин, а мы умеем ценить прекрасное, хоть и не всегда готовы к тому, какую форму оно принимает и чему нас пытается научить. Я видел вас в зале, но вы не выступали с докладом.
— Мне нечего рассказать по существу вопроса, я прибыл как гость. Так сложилось, что я бывал во множестве миров, но на Минбаре до сих пор — не бывал. Я доктор Шон Франклин, ксенобиолог.
— Ещё одна загадка Вселенной…
— Простите?
— Это вы меня простите, уже начал разговаривать вслух. Как раз сегодня один нарн поведал мне историю времён войны… О центаврианине Абрахамо Линкольни, спасшем множество нарнов от ужасной бессмысленной смерти. Спросил меня, знаю ли я что-то о его дальнейшей судьбе… А я даже не слышал о нём никогда. До сего дня. Представляете? При моем положении я неизбежно знаю генеалогию большинства знатных центаврианских родов. Я допускаю, что о самом Абрахамо стало не принято говорить — после того, что он совершил… Что само его имя изъяли из обихода. Но изъять из обихода целый род… Нет, то есть, физически — допускаю. У нас частенько такое делалось. Но изъять сами упоминания — из летописей, из семейных дерев, из памяти… Не всё я знал о родном мире… Потом я вспомнил ещё кое-что любопытное. Дэвид рассказывал мне многое из земной истории — сам я изучал её не слишком подробно… Несколько веков назад в одной земной стране был президент по имени Авраам Линкольн, знаменитый в частности тем, что освободил в своей стране чернокожих рабов… Земляне ведь относятся к расам, отличающимся завидным внутривидовым разнообразием, но долгое время у них считалось, что не все подвиды равны между собой… И вот теперь вы говорите мне, что ваша фамилия Франклин, и вы ксенобиолог. Я уже слышал об одном ксенобиологе Франклине, старом друге президента Шеридана… Скажите, вы слышали о земном ксенобиологе Франклине? Или, может быть, даже знакомы с ним?
— Некоторым образом. Это мой отец.
Винтари подумал бы, что ослышался, но сказано это было весьма громко и чётко.
— Простите… Но как? Ведь вы… не землянин? Простите мне нескромный вопрос… Я не смог определить вашу расу, думал, вы из какого-то мира из тех, с кем недавно установили контакт.
— Я ондрин. Вижу недоумение на вашем лице… Видите ли, моё усыновление было не вполне законным… как, впрочем, многое, что происходило тогда и позже на Вавилоне-5. Но сейчас, за давностью и отсутствием тех, кто мог бы предъявить претензии, это уже никому не важно. Меня обнаружили среди покойных, которых некому было забрать, которых хоронили, отправляя капсулы на ближайшую звезду. По правилам — не знаю, кто и почему завёл это правило, если у всех погребаемых обычно есть подобающе оформленные заключения о смерти — перед погружением в капсулу каждого проверяют биодатчиком. В моём случае правило оправдало себя, я оказался ещё жив. Ещё несколько минут — и датчик ничего бы не показал, сильнейшее отравление, моё сердце уже не билось… Но мозг посылал импульсы. Когда доктор Франклин увидел меня… я не берусь представить, что он испытал. Если вы слышали о докторе Франклине от президента Шеридана, то могли слышать и историю о том, как он пытался спасти мальчика, который умирал от запущенной опухоли в дыхательной системе, потому что его родители, по религиозным соображениям своего мира, отказались от операции. Как Франклин всё же сделал эту операцию, и как родители убили своего сына, считая его потерявшим душу, осквернённым… Когда я открыл глаза, я ожидал увидеть перед собой Реку Времени и Запредельные места… Но увидел знакомую больничную палату и лицо доктора Франклина. Мои родители к тому времени были уже далеко на пути к родному дому. Было принято решение не извещать их — я умирал два раза, и ни к чему мне было умирать в третий. Мне сказали, что если я выжил вопреки всему — значит, это было зачем-то нужно. Я остался на Вавилоне-5, пошёл в школу — учился с детьми торговцев и докеров. Когда на меня нападала тоска по родному миру, отчаянье из-за своей отверженности — я просто представлял, что это моя загробная жизнь… А потом я полюбил эту жизнь — не меньше, чем прежнюю. А потом больше… Во время войны Тьмы и Света, когда Тени метались, рассеянные по галактике, они потребовали у моего мира территории для размещения своих кораблей. Мои сородичи слышали о том, что Ворлон уничтожают все планеты, где базировались Тени. Да и просто не хотели осквернять свой мир такими гостями… Они отказали. Тени в бешенстве взорвали планету. У нашего мира не было колоний, это не сочеталось с нашей культурой, переселение в другие миры считалось недопустимым… По иронии, я остался единственным живым ондрином в галактике. Единственным, кто мог оплакать и похоронить их в своём сердце, единственным, кто помнит язык, песни и легенды погибшего мира. Я не должен был жить, как позор нашей расы… А теперь только во мне она жива. Быть может, об этом слова из земной религиозной книги: «Камень, отвергнутый строителями, стал во главу угла»… Как бы то ни было, я жив и рад этому. Я рад, что на моём пути встретился мой приёмный отец… Из-за своей работы, из-за всех последовавших событий он не мог, конечно, уделять мне много времени… Но я ценил сам факт его существования. Когда он отбыл на Землю, я остался на Вавилоне — он оплатил мою учёбу и проживание, и писал мне, когда только мог. Когда победили чуму дракхов, я тоже прилетел на Землю, там продолжил образование… Думаю, неудивительно, что я решил стать врачом, как он.
Они беседовали ещё сколько-то времени, Винтари обнаружил, что испытывает искреннее любопытство к декоративной флоре миров дрази (до этого он и не предполагал, что у миров дрази есть какая-то прямо флора, хоть декоративная, хоть какая), и в свою очередь порекомендовал несколько толковых, на его взгляд, источников по ботанике Центавра — пересматривал сам после экскурсии с Дэвидом по саду. Упомянул, в частности, и о лотраксе.
— А вы знаете, что лотракса является важным симбионтом декоративных садовых растений Центавра? Сплетаясь корнями с корнями культурных растений, она выделяет в их системы важные вещества, позволяющие бороться с большинством заболеваний. Вы ведь знаете, у сорняков всегда иммунитет на порядок выше, чем у гибридных культур, к которым относится большинство садовых цветов… А у лотраксы иммунитет практически абсолютный. Выпалывая её, садовники потом удивляются, почему цветы хиреют и погибают, несмотря на многочисленные подкормки.
— Это лишнее доказательство того, что всё хорошо в меру. Бороться с сорняками необходимо, так как они способны задушить культурные растения вплоть до полного их исчезновения, но выпалывание некоторых сорняков критично нарушает экосистему…
Прозвучал сигнал к окончанию перерыва, и они вернулись в зал. Доктор Франклин обещал, что нанесёт визит в резиденцию — приглашение от президента он уже получил, но сможет только через пару дней — сначала ему нужно, воспользовавшись удачным случаем, встретиться с коллегами и посетить несколько презентаций научных трудов по вирусологии.

Могло, наверное, показаться диким, но собственно энтил'за на съезде не присутствовала — находилась сейчас, по делам сразу и Комитета, и анлашок, в каком-то далёком мире, и просто не успевала вернуться вовремя. Вместо неё выступала Иванова, и это тоже должно было удивлять, но не удивляло. Многие предполагали, что ввиду семейных обстоятельств она взяла отпуск, если не вообще увольнение… Хотя в резиденции об этом обывательском представлении шутили, что рейнджер может быть освобождён от обязанностей только по причине смерти, и то не факт. Шеридан, знавший Иванову много лет, напротив, совсем не удивился — оставить её на больничном, когда она того не хотела, было и раньше нереально.
— Сказала: «Беременность пока к тяжёлым заболеваниям не относится, и уж от торжественной говорильни не освобождает точно».
Винтари оставил своё удивление ещё после того разговора три года назад, когда узнал, что фактически возглавила анлашок она, будучи, собственно, в том же состоянии, что и сейчас.
— Разве… Разве рейнджеры — женятся? Или руководителям — разрешается?
— Строго говоря, запрета как такового никому нет. Но семья — это ответственность… а рейнджер посвящает себя своему делу, он должен быть готов в каждую минуту сорваться в любой сектор галактики, и должен быть готов к тому, что не вернётся оттуда… Не каждому по силам такое принять — провожать близкого человека, не зная, увидятся ли они вновь. Но муж Ивановой — сам рейнджер, ему такие вещи объяснять не нужно.
— Но наверное, сложно будет совмещать обязанности энтил’за с обязанностями матери? Или же она найдёт, кому поручить ребёнка?
— Ну, вообще-то, она уже совмещает. И успешно. Как до этого совмещала Дэленн — пока ей не пришлось возглавить этот Комитет, подразделение Альянса, занимающееся организацией помощи отсталым расам и расам, пережившим катаклизмы и военные конфликты… Эта работа подходила ей больше, чем кому бы то ни было, а Иванова к тому времени уже смертельно устала от своей работы на Земле, почивать на лаврах ей категорически не хотелось, а в дальние экспедиции её назначать, ввиду семейного положения и маленького ребёнка на руках, не хотели… Да и просто устала от необходимости частых разлук, хотелось жить с вновь обретённым любимым человеком одной жизнью. Дети… Дети многое способны понять на самом деле, принц. Если не сразу, то однажды потом. Каждому родителю приходится жертвовать частью времени и сил, которые он мог бы отдать ребёнку, на что-то другое — работу, карьеру, дело жизни. Немногие могут позволить себе роскошь посвятить себя исключительно детям. И дело не только в личных амбициях — деловых, карьерных… Дело в том, что мы несём ответственность не только перед своими детьми, но и перед многим другим. Перед многими другими. И мы не сможем себе простить, если не будем там, где должны были быть, не сделаем того, что должны сделать… Последние три года всё довольно спокойно, военных конфликтов нет, лишь локальные стычки с пиратами на окраинах. И Сьюзен занимается координацией деятельности тренировочных баз и разведывательных отрядов, а когда придётся куда-то лететь лично — у неё есть, на кого оставить детей. Пока они малы, а когда подрастут — скорее всего, будут отданы в одну из школ при храме. Кстати, Иванова планирует заглянуть к нам в гости — завтра ближе к обеду, с утра у неё важное совещание с руководителями тренировочных баз. К сожалению, придёт только она, без Маркуса — его упросили принять участие в моделировании сценариев тренировочных боёв в космосе… Жаль, откровенно говоря — я давно не видел Маркуса… Но таковы издержки, что поделать. На этот день рождения Дэвида, во всяком случае, он обещался быть.

Они возвращались домой вместе. Возвращались домой… Усталый Шеридан незаметно для себя самого задремал, опрокинув голову на мягкую спинку соседнего сидения. А они с Дэвидом снова держались за руки, обсуждали цветистую и многословную речь делегации ипша, но больше, конечно, их новое, довольно экстравагантное одеяние, и было так легко, хорошо, как бывает только в конце долгого, но прекрасного дня…

@темы: фанфег, Вавилон-5 и другие древние легенды

---

Вторая глава. Отсюда уже началась редактура... очередная))

Венок Альянса
Автор: Я. На Книге Фанфиков Allmark, на Дайри St. Byron
Бета: сам себе бета, как всегда)
Фэндом: Вавилон 5, с учётом "Затерянных сказаний" как минимум.
Персонажи: Из канонных - Джон Шеридан, Дэленн, Девид Шеридан-младший, принц Диус Винтари, Сьюзен Иванова, Маркус Коул. Плюс овер дофига неканонных.
Рейтинг: ну, в первой-то главе пока никакого...
Жанры: Гет, Слэш (яой), Ангст, Фантастика, Психология, Философия, хуй знает, чего ещё, я б разбирался в этом ещё...
Предупреждения: ОМП, ОЖП и много соплей и ангста
Размер: Макси... ой макси, бля...


Часть 1. Лотракса.

Глава 2. Гравилёт

Дэвиду было 11 лет, когда случилась эта история. Это был один из тех редких дней, когда они были полностью предоставлены сами себе — очередная реорганизация учебного процесса преподнесла им неожиданный выходной. Было принято спонтанное решение посетить имеющееся неподалёку «кладбище гравилётов» — нечто среднее между не слишком-то охраняемым складом и нечасто посещаемым музеем. Старые, вышедшие из употребления модели гравилётов стояли в небольших ангарах, даже не запертых на замок. Воровство для сверхправильных минбарцев было, по-видимому, чем-то запретным и немыслимым — даже не в том плане, что позорным и осуждаемым, а в том, что до этого ещё додуматься надо. Во всяком случае, никому на всём Минбаре пока не приходило в голову украсть гравилёт. Примерно раз в месяц сюда приходили ученики из мастерских и школ технических специальностей — чтобы наглядно изучить эволюцию гравилётостроения, почтить историю, вытереть пыль с почтенных экспонатов и так далее. Учитывая, что в наиболее крупных школах свои такие гравилёты в мастерских и музеях стояли — могли приходить и реже.
Отпрашиваться было, собственно, не у кого — Шеридан был по делам Альянса в секторе дрази, связь ввиду проходящих метеоритных дождей была плохая, Дэленн участвовала в церемонии избрания верховного жречества в Кайли, прерывать тоже категорически не рекомендовалось. Райелл, первая помощница и управляющая, только махнула рукой — дел, в отсутствие первых лиц, у неё было по горло, не до придумывания занятий для двух мальчишек.
Итак, они отправились. Путь, учитывая, что пешком, был неблизкий, но никого это не пугало — за эти три года общения с младшим Шериданом Винтари привык и к долгим пешим прогулкам, и к физическим нагрузкам вообще.
Могла, наверное, показаться странной такая дружба, при разнице не только культурной, но и возрастной, можно было, вероятно, сказать, что дружба эта от безысходности — ведь образ жизни центаврианский принц вёл довольно замкнутый, редко покидая территорию резиденции, и попросту не имел других вариантов, с кем проводить часы досуга. На самом деле такой вариант его прекрасно устраивал — он и не представлял себе сколько-нибудь органичной своей интеграции в минбарскую общественность и откровенно робел с нею соприкасаться слишком часто, полагая, что к «выходу в свет» он не готов, а подготовка такая не то, что можно осуществить экстерном, коль скоро даже в родном мире это многолетний и трудный процесс обучения этикету, наукам, искусствам, истории, и пока лучше ограничиться взаимодействием с теми, кого так или иначе обрекло на это взаимодействие гостеприимство влиятельных лиц. Да и учебная программа, которую он себе назначил, требовала уединения, сосредоточенности и тишины. Обитателей резиденции вполне достаточно было для проверки и закрепления знаний, в особенности языков, и помощи в разъяснении материалов. Дэвида в этой роли он предпочитал более, чем кого-либо другого — перед ним он чувствовал меньше скованности именно ввиду того, что это ребёнок и что дитя двух миров. Та же Райелл, ему казалось, относится к нему достаточно пренебрежительно, хотя воспитание никогда не позволит ей показать это явно.

Погода стояла прекрасная — слегка припекало, ветер ласково играл с волосами. Винтари давно уже ленился укладывать волосы в гребень, сперва просто из соображений экономии геля для укладки, которого он взял с собой, оказывается, слишком мало, а потом просто эта пьянящая свобода стала ему слишком дорога.
«Кладбище» встретило их тишиной — нисколько не музейной и тем более не мёртвой. Скорее покоем. Тихо шелестела колеблемая ветром трава, стрекотали какие-то насекомые. Солнечные блики играли на блестящих поверхностях. Винтари и Дэвид ходили от ангара к ангару в отнюдь не немом благоговении. Восхищаться молча здесь просто не было сил.
— Удивительно! Они ведь все совсем как новенькие! Хоть сейчас в путь! Не верится, что этой модели… более пятисот лет, получается?
— Старение этого материала происходит куда медленнее. К тому же, за ними хорошо ухаживают. Для нас важно чтить историю, поэтому все модели поддерживаются в работоспособном состоянии. Для них даже выпускаются детали в случае необходимости замены. Такие музеи стараются иметь поблизости от всех крупных городов, чтобы учащиеся могли проследить, повторить, пропустить через себя весь эволюционный путь.
Дэвид, кажется, заметил, что напустил на себя какой-то прямо учительский вид и тон, и одёрнул себя, но что поделаешь, если он действительно владеет темой лучше? Да, разница в возрасте давно не смущала Винтари просто по факту того, что Дэвид, в свои юные годы, уже не раз выручал его, разъясняя какие-то языковые тонкости или просто помогая с поиском информации. Всё-таки живая практика сразу в двух языках с лучшими учителями Республики в сравнение не идёт.
— Сколько же их… Здесь что же, представлены все модели, какие когда-либо были выпущены?
— Не совсем. Для всех потребовалось бы в десять раз больше места… Наиболее знаковые, значимые. Знаете, последнюю тысячу лет, выпуская что-либо, мы предусматриваем возможность апгрейда, и такая усовершенствованная модель не считается новой, хотя и полностью прежнее название не сохраняет, а присоединяет к нему какой-либо эпитет… Это получается как ветви одного дерева…
— Да, у нас примерно так же, разве что с названиями не так замысловато…
И тут они увидели его.

Сияние матовых поверхностей было совсем тусклым — материал корпуса был очень древним, ныне вышедшим из употребления, и признаки старения на нём уже были заметны, но мерный, спокойный свет этот был лишь притягательнее. Если возле других экспонатов Винтари просто знал, что видит перед собой настоящую реликвию, то здесь ощущал дыхание истории, и оно заворожило, околдовало его. Древнюю вязь он расшифровать пока не мог, кажется, это был один из диалектов касты мастеров, но спрашивать у Дэвида не стал — решил, что обязательно разберётся сам. Будет потом, чем гордиться.
— Невероятно… Это же он, Синий Вихрь?
— Синий Вихрь-Безмолвие, если точнее. В отличие от основной модели, его двигатель абсолютно бесшумен, не издаёт даже тихого рокота. Это был прорыв — неоценимое качество для ночных рейсов, такой транспорт не тревожил покой спящих.
— Каких спящих? — Винтари оторвал от своего зыбкого отражения удивлённый взгляд, — разве Вихри не использовались для междугородних перемещений? Они, конечно, четырёхместные, по сравнению со Стрелами полезная площадь здесь больше… Но места всё равно сидячие, не спальные. Кого будить-то?
— Зверей и птиц в полях, принц. Серия Вихрь ценилась именно за бесшумность и за то, что в полёте практически не использовалось освещение, гравилёт шёл по приборам.
— У меня определённо пробелы в знаниях. Я отметил лишь быстроту и эргономичность.
Они встретились возле подъёмника к кабине, разом повернулись друг к другу…
Винтари мог поклясться, что первому эта идея пришла ему, но так же он мог бы поклясться, что Дэвид идеально прочёл её и поддержал.
В самом деле, почему бы нет? Преступления в этом нет — они не проникали сюда незаконно, доступ открыт, учебные полёты на гравилётах приходящими сюда учениками совершаются… Правда, под присмотром наставников… Но что ж поделаешь, если наставников сейчас здесь нет?
Принципы управления, конечно, в теории, знали оба. Самое сложное было выкатить аппарат из ангара — старт необходимо производить на открытом месте. Завести двигатель оказалось не проблема — он запускался механически, с более поздними моделями Винтари уже не был бы так уверен, они частично управлялись движением руки и голосовыми командами, и могли не отреагировать на инопланетную ДНК.
Вдвоём они произвели поверку приборов, рассчитали курс… Планировалось на небольшой высоте сделать пару кругов вокруг полигона — ровная открытая поверхность, ни холмов, ни оврагов, никаких сложностей возникнуть не должно. По правде, единственное, чего им приходило в голову бояться — это что-то повредить, первое время в кабине они боялись лишний раз пошевелиться.
Гравилёт шёл ровно — и, святая правда, совершенно бесшумно, и только успокоившись наконец, Винтари понял, какой всё-таки нешуточный его бил мандраж. И как же он при этом был счастлив… Такое дикое детское счастье, какое бывало, когда удавалась какая-нибудь грандиозная шалость… Невольно он начал вспоминать, постепенно вслух.

Когда ему было чуть больше, чем сейчас Дэвиду, он гостил у своей тёти Дилии, и они с троюродными братьями, несмотря на запрет взрослых, ночью забрались в давно закрытое крыло замка, зажгли свечи и всю ночь рассказывали друг другу страшные истории — благо, кормили ими няньки в изобилии, на всю ночь хватило. Было жутко, казалось, что из-за обветшалых портьер за ними кто-то наблюдает, что с потемневших портретов недобро смотрят коварные отравители и мрачные ревнивцы, предательски зарезанные ночью в постели и отправленные на плаху по ложному доносу, что где-то совсем рядом в коридоре шуршит платьем сумасшедшая дочь лорда Морака, которую держали взаперти двадцать лет, пока однажды она не убежала и не утопилась ночью в том самом пруду, что прямо под этими окнами, а в стене тихо скребётся вмурованный скелет неверной жены лорда Акаро… Пятна грибка на стенах казались пятнами крови, от скудного света казалось, что тяжёлые капли медленно текут вниз… Наутро предстоял важный приём в честь двадцать пятой годовщины жалования дяде Варагии орденской ленты и позволения стоять во время приёмов в императорском зале возле третьей колонны вместо восьмой, неисчислимая толпа гостей, нескончаемый поток речей… приходилось мужественно держаться, чтоб не заснуть прямо стоя. Дядя и тётя долго ворчали на тему ветреной молодёжи, не осознающей важности момента, а молодёжи хотелось одного — дойти до кровати… Спустя годы, кстати, Акино проболтался о той их ночной вылазке… но родители не поверили, считая его трусоватым для такого. Да и времени много прошло, никто не хотел разбираться.
А вот в колледже, где он учился следующие три года, «стукачей» вычислять и отсекать старались на подлёте, потому что раскрытие планов грозило крупными неприятностями…
— Похоже, у вас всё же было весёлое детство, принц?
— Как вам сказать, Дэвид — местами. Теми местами, до которых не могли добраться мои дорогие родственнички. А они старались. Парадокс состоит в том, мой юный друг, что более-менее доволен жизнью и счастлив я был, когда обо мне забывали. Действительно, не могу сказать, чтоб я страдал от отсутствия внимания. Потому что, когда оно ко мне было, я страдал куда больше.
— Я уже понял, что ваша семья… была не слишком дружной и любящей?
— Да не более и не менее, чем очень и очень многие. Уважение, почтение и тому подобное с лихвой заменяло сердечную привязанность. Привязанность рождалась пониманием того, что от семьи ты зависишь, имя и состояние, которое они тебе дали — это путёвка в жизнь, твои основы, твои гарантии… Знаете, я всегда считал, что наша и ваша культуры — это небо и земля, между ними невозможно найти общее. Это не совсем так. И наша и ваша жизнь с детства подчинена куче обязательств и условностей. И нам, и вам постоянно твердят о долге перед обществом, о служении. Но в вашем случае это как-то даже обоснованнее, оправданнее… Да, несмотря на всю эту вашу кучу церемоний, обрядов, абсурдных верований. Не думал, что когда-нибудь скажу такое… Вас учат служить обществу — и вы реально служите, и общество реально за это благодарно. У нас все разговоры о чести, верности, труде на благо республики остаются на практике такой же дипломатической формулой, как пожелания доброго здоровья. Те, кто воспринимает их всерьёз и руководствуется ими в жизни — высоко не поднимаются, а однажды из-за своей наивности попадают в дурную ситуацию и кончают плохо. А служение нам достаётся — себе, своей семье, своей фамилии, общественным требованиям, стереотипам, традициям, которые никому не помогают, а многим смертельно надоели — но без них жить просто не мыслят, просто страшно что-то менять. Укрепление стен тюрьмы.
— Вы пессимистичны…
— Отнюдь, мой друг. Я просто жил среди всего этого… В колледже я поверил было, что у меня появились друзья. Знаете, мало кто хотел со мной знаться — потому что семья моя не имела уже былого влияния, а имя моего отца было слишком одиозным, многие от меня шарахались… Да, я третий претендент на императорский трон, но отношение ко мне более чем противоречивое. Но несколько человек нашлись — сорвиголовы, а как говорила моя мать — отребье, грязь. Они не были высокого происхождения, всего лишь их отцы получили хорошие места и звания… ну, хорошие в сравнении с их отцами, которые были весьма мелкими сошками… Мать постоянно требовала, чтоб я перестал с ними общаться, считая, что они меня позорят, что нужно заводить более полезные знакомства… Ага, все ж так рады их заводить… Да и, я верил этим ребятам, я полюбил их, считал своими верными друзьями и благородными людьми. Я до хрипоты спорил с матерью… А потом однажды во время одной нашей хулиганской выходки меня подставили, свалив на меня всю вину. Я не мог поверить, что они могли со мной так поступить… Но поверить пришлось. Директор обещал не исключать меня, если я назову, кто ещё был со мной. Я решил, что строить жизнь и решать свои проблемы с помощью предательства низко, и отказался. Меня исключили. Можете себе представить, какой был скандал… А потом я узнал, что общались эти ребята со мной исключительно потому, что хотели показаться в обществе наследника знатной фамилии. Пусть хотя бы и такой. Им не очень-то приходилось выбирать. Они надеялись, что, свалив всё на меня тогда, сыграют беспроигрышную партию. Что я сумею выкрутиться, а о их роли так и не узнаю. Потом у меня состоялось несколько неприятных разговоров… В общем, с тех пор я в дружбу не верю.
— Но вы называете меня другом…
— Вы…
Он не договорил — машину вдруг резко качнуло — раз, другой…
— Гравитационная аномалия?
— Магнитная, по-видимому. Где-то здесь, очевидно, залегает пласт руды…
— Ну, откуда ж было знать… Видимо, большой, зараза — приборы с ума сходят… Что теперь делать?
— Думаю, лучше всего попробовать развернуться, чтоб выйти из опасной зоны.
— Ага…
Всё-таки нервничал Винтари слишком сильно, потому что разворот у него… получился, но совсем не так, как он рассчитывал. Гравилёт тряхнуло так, словно он был щепкой, попавшей в вихревой поток, он словно налетел на невидимую преграду, встал на секунду почти вертикально, затем опрокинулся и рухнул плашмя с высоты полутора метров.

Первым пошевелился Винтари. Тревожный вой приборов превращался в ушах в немолчный набат, к мокрой щеке липли волосы — ясное дело, кровь, но кости вроде целы… Надо выбираться и спасать ситуацию, как только возможно.
Он повернул голову. Дэвид лежал в своём кресле без сознания, по его бледным щекам медленно стекали струйки крови.
Всё это время, пока выбирался из перевёрнутой машины сам, вытаскивал Дэвида (да, он знал, что это рискованно — вдруг что-то сломано и перелом сместится, но учитывая, что вызвать помощь им просто не с чего, средств связи они с собой не взяли… не оставлять же его вот прямо так?), Винтари много всего высказал последовательно всем богам своего мира за то, что они позволили родиться и взрасти под их небом такому идиоту.
Где были его мозги, а? Что за затмение на него нашло? Дэвиду — одиннадцать лет, ему простительно такое мальчишеское безрассудство… Но старший товарищ должен был убедить его, остановить, предостеречь… а никак не кидаться в ту же авантюру самому. Где же его взрослость, сознательность, для чего его приставили к юному наследнику?
Нет, конечно, он и мысли не допускал, чтоб с Дэвидом… могло случиться что-то непоправимо ужасное. Не так, не сейчас, не настолько абсурдно… Он ведь рождён быть героем, а не погибнуть в результате нелепой мальчишеской выходки. Он приложил ухо к груди мальчика, услышал стук сердца и немного успокоился. Да, разумеется, самое логичное, что сделает с ним Шеридан-старший — это выкинет с Минбара… Причём не в смысле на Центавр, а в смысле вообще, в открытый космос… Но это уже не важно, главное, чтоб Дэвид…
Мальчик застонал, всё так же не открывая глаз.
— Дэвид! Дэвид, ты меня слышишь? — Винтари от волнения сбился на родную речь, более того — на артикли, принятые в близком, неформальном общении, — великий создатель, только бы ничего серьёзного… Надо тебя осмотреть… Открытых переломов как будто нет, но кто знает… А тут и носилки соорудить совершенно не из чего… И связи нет…
Винтари говорил больше для того, чтоб самому успокоиться звуком собственного голоса. Конечно, с ним всё в порядке. Иначе и быть не может. Просто ушиб, просто шок. Головой-то он ударился, наверное, посильнее, это у минбарцев гребень защищает голову получше любого шлема, а у Дэвида с его декоративного гребешка толку немного… Оторвав рукав от своей рубашки, он вытер кровь с лица мальчика — царапина на щеке, осмотрел голову — нет, голова как будто цела… Осторожно ощупал руки, ноги, грудную клетку. Нет, похоже, ничего не сломано, но чтобы убедиться, лучше снять одежду и осмотреть как следует, в местах наиболее сильных ушибов уже должны начать проявляться гематомы… За осторожным стаскиванием с себя рубашки его и застал очнувшийся Дэвид.
— Принц, что вы делаете?
Винтари смутился.
— Простите… Хотел убедиться, что у вас нет переломов. Конечно, я не врач, но правила оказания первой помощи я изучал… Правда, не инопланетянам… Просто, учитывая, что вызвать помощь нам тут просто нечем… Мне нужно было знать, можно ли отнести вас, наложив жгуты, или лучше оставить здесь, а самому сходить за помощью.
— Да всё со мной в порядке, — мальчик поморщился и сел, ощупал поцарапанную щёку, — ну да, головой ударился сильно…
— Осторожней, не стоит так резко. У вас может быть сотрясение мозга…
— С той же вероятностью, что и у вас, а вы вылезли сами и меня вытащили. Принц, салоны гравилётов уже давно конструируют так, что даже при серьёзных авариях редко кто-то что-то ломает. При сигнале об отказе оборудования и потере высоты обивка крыши кабины и кресел дополнительно подкачивается, чтобы смягчить удар. Это не опаснее, чем упасть дома с табуретки. Ну или ладно, со стола… но на ковёр. Нам, как ни странно, повредила нехватка высоты. Пары секунд не хватило обивке, чтобы накачаться полностью. А мне досталось чуть больше потому, что система среагировала на ваши габариты, и меня болтануло сильнее. В последующих моделях, кстати, учли этот нюанс, и разграничили посадочные места. Вот насколько сильно мы угробили гравилёт — это действительно хороший вопрос… Как думаете, мы сможем перевернуть его сами?

Грядущей выволочки Винтари решил ждать спокойно и с достоинством. Хотя под конец тех двух дней, что прошли до возвращения президента на Минбар, ему уже очень остро хотелось убиться собственноручно, только чтоб прекратить эту муку ожидания… Но нельзя. Убить его — священное право отца Дэвида, и низко его этого права лишать. В конце концов, главное — что Дэвид цел и практически невредим, и покидая Минбар, он сможет утешить себя этим фактом.
Но когда Шеридан вызвал их к себе для разговора, всё пошло совсем не по тому сценарию, который нарисовал себе Винтари.
Дэвид заговорил первым — вышел вперёд, опустив глаза, красный до кончиков ушей (тоже чисто земное свойство, как знал уже Винтари, минбарцы обычно не краснеют, у них сосуды залегают под кожей глубже).
— Отец, я знаю, что виноват. Я подговорил моего друга на эту шалость, подвергнув его жизнь и здоровье опасности. Меня обуяла гордыня, я решил, что справлюсь. Я ошибся и получил хороший урок. Готов понести любое наказание.
— Что ж, — непроницаемое лицо Шеридана Винтари немного пугало, и он не решился прерывать его возражением, что Дэвид, мягко говоря, необъективен, приписывая всю вину себе, — я рад, что ты демонстрируешь высокую сознательность и понимание глубины… своей неосмотрительности. Но для меня очень важно, чтобы ты понимал цену словам, которые говоришь. Потому что, Дэвид, я был на твоём месте. Мне, правда, было побольше лет, чем тебе, когда мы с другом решили прокатиться на машине его отца. Результат — смятый передний бампер, разбитое лобовое стекло, друг месяц в больнице со сложным переломом, а я получил такую выволочку от родителей, равной которой не было ни до, ни после. Вам ещё повезло. И я хочу, чтобы осознание этого везения привело тебя не к заключению, что ты особенный, у Христа за пазухой, и можно куролесить в подобном духе и дальше, а к пониманию, что повезло тебе не потому, что ты сильный, умный и умелый, а потому, что минбарский гравилёт — техника более безопасная, чем земной автомобиль. И что понимание, что всё могло кончиться куда хуже, для тебя страшнее моего гнева и грядущего наказания.
Дэвид опустил голову ещё ниже.
— Да, отец, поверь, я очень хорошо это понимаю. Мысль о том, какую боль я мог причинить тебе, маме, Винтари, мучит меня и будет моим кошмаром долго.
— Хорошо, — Шеридан сел обратно за стол, сплёл руки в замок, — теперь скажи, в чём, по-твоему, была ваша главная ошибка.
— В том, что отважились на это путешествие без наблюдения инструктора.
— Тоже верно, конечно.
— В том, что набрали рискованную высоту… Достаточную для того, чтоб перевернуться, но недостаточную для того, чтоб аварийная система включилась в полную силу.
— В том, дурья твоя башка, что, отправляясь в безобидную, как вам казалось, прогулку вокруг полигона, вы не удосужились свериться с картой магнитных аномалий. Не вспомнили, что у ряда моделей Вихрь нет автоматического глушения магнитных помех… Излишне, думаю, говорить, что именно теперь ты должен повторить и выучить назубок — это ты соображаешь и без меня. От себя добавлю, что отныне никаких самостоятельных вылазок в сторону потенциально опасной для вашей жизни техники без моего дозволения вы двое не совершаете. По крайней до тех пор, пока я не решу, что за вас уже можно быть относительно спокойным… Ну, а что касаемо наказания… Поскольку, судя по заключению врача, от пережитого ты полностью оправился, сотрясения нет, а шок сошёл… Думаю, небольшая трудотерапия будет в самый раз. Как помнишь, последнюю неделю у нас гостила делегация с Пак’Ма’Ра, по межкультурным связям… Только вчера отбыли. Занимали две комнаты в третьем коридоре третьего этажа… Можешь себе представить, что там сейчас. У самых мужественных руки опускаются. А это они ещё прибрали за собой… ну, как сами уверены… Да простит их бог, не самая чистоплотная раса, при множестве своих достоинств. Так вот, с завтрашнего дня, прямо с утра, займёшься уборкой. Подобная деятельность, считает твой учитель Шуэнн, способствует воспитанию смирения и величия духа, а также размышлениям о смысле всего. Я не нашёл, что ему возразить. Да, это всё, ты свободен.
Дэвид поклонился и развернулся на выход. Но был окликнут в дверях.
— Сынок… Пожалуйста, не пугай меня так больше.
Винтари остался, когда за Дэвидом закрылась дверь, подождал, пока он, по его расчётам, отойдёт на достаточное расстояние, и затем заговорил.
— Господин Шеридан, я считал вас умным человеком… Неужели вы могли поверить, что автор этого безумия — Дэвид? Да, конечно, он храбрый и отчаянный парень для своих лет, он влюблён в технику… Но он воспитан на Минбаре, где с детства приучают к дисциплине, где о многих подобных вещах невозможно даже помыслить. А я центаврианин. Мы авантюристы по природе своей, по крови. Это я виноват. И именно я должен понести наказание.
— Интересно… Почему же вы не сказали этого при Дэвиде, принц?
— Потому что… не решился.
— Но решились теперь? Поверьте, Винтари, я всё прекрасно понимаю. Жизнь приучила. Знаете ли, вы три года живёте на Минбаре, а я тринадцать лет. И Дэвид, как вы правильно заметили, дитя Минбара. Здесь практически любого хлебом не корми, а дай оговорить себя ради спасения ближнего. Но он также и моё дитя, и я знаю, на что он способен в плане авантюризма, потому что помню, на что был способен я сам. Думаю, кто из вас был автором идеи, сейчас сам господь не разберёт.
— Я подвёл вас…
— Не думаю. Конечно, было б здорово, разумно и педагогически правильно, если б вы остановили его… и себя… Но я также вижу и другое. Вы стали очень дороги друг другу. Настолько, что он взял всю вину на себя… и настолько, что вы не вмешались, понимая, как это важно для него. И это не может меня не радовать. Я не могу не волноваться… родители всегда волнуются… И поэтому ругают детей, подвергших себя опасности, и поэтому наказывают. По правде, когда я услышал о случившемся, первым моим желанием было надрать вам обоим уши. Или выпороть. Но вы многое поняли. Прочувствовали, что не одни на свете, и как страшно причинить боль тем, кто тебя любит.
Закрывая дверь кабинета, Винтари на миг приложил к ней ладонь, постоял, закрыв глаза.
— Спасибо… отец…

Перед сном он не удержался, постучал в комнату Дэвида. Мальчик ещё не спал, лежал на кровати — кровать была откидная, но горизонтальная, земная.
— Ваше высочество? Что-то случилось?
— Я… зашёл спросить кое-что. Полчаса бьюсь над одним абзацем в Мольбе о Даре, рановато я взялся за эти поэмы, моё знание адронато пока слабовато… Несколько слов с десятком вариантов перевода, от этого смысл меняется… Нет. По правде я просто зашёл проведать вас.
— Как хорошо, что вы куда смелее меня, принц. Потому что я тоже хотел проведать вас, но боялся, не будет ли это расценено как назойливость.
Винтари присел на край Дэвидовой кровати.
— Я… так странно. С одной стороны, происшедшее заставляет меня гореть со стыда и досады… с другой — я испытываю радость… настоящую чистую радость, как в Песне о вечере… Помните этот отрывок, о поклоне двери?
— Помню, конечно. «Я вновь познаю радость откровения о том, что у меня есть, в тот миг, когда склоняю голову перед дверью своего дома...» А почему именно это?
— Не знаю… Потому что никто и никогда не хотел надрать мне уши. Никто и никогда.
Он с интересом оглядывал комнату. Он ведь не разглядел её тогда, а позже они в комнаты друг друга не заходили, как-то не пришлось. Минбарский минимализм здесь, конечно, несколько разбавлялся привнесением земных черт, но всё было удивительно гармонично. Минбарские свечи и кристаллы, земные картины на стенах, земной и минбарский глобусы рядом на ученическом столе… И тут взгляд его наткнулся на нечто, слишком выбивающееся из общего стиля. Что-то знакомое мелькнуло для него в этой вещи, в самом материале и узорах… центаврианское…
— Дэвид, позвольте спросить… Что это у вас там, в стенной нише?
— Это?.. Кубок, подаренный Императором Моллари, ещё до моего рождения. Старинная реликвия, вручавшаяся на Центавре наследникам престола. Я должен вскрыть его, в одиночестве, в день своего шестнадцатилетия.
— Странно, но я не знаю такой традиции на Центавре. Конечно, в последнее время правителями Центавра становились не те, кто были рождены наследниками, но тот же Турхан… Я предполагаю…
— Что, принц?
— Нет, ничего… Скажу, когда оформлю…
Наутро они вместе приступили к уборке комнат — Винтари настоял, что его долг разделить с Дэвидом наказание, впрочем, всё оказалось не так страшно, как ожидалось… а через какое-то время даже весело. Требовалось всего лишь вымыть пол и частично стены раствором, уничтожающим запахи, Винтари провозгласил себя первым в истории Центавра рыцарем Священной Очищающей Тряпки, Дэвид умудрился попасть ногой в ведро, пришлось снять промокшую обувь, и он в свою очередь стал Босоногим Служителем, Идущим По Следам Благоуханных Старцев, Винтари сочинил первую часть песни о героях, бесстрашно бившихся вдвоём за возвращение Императору двух потерянных Империей областей, Дэвид — духовную песнь Скорби о потерянной другом запонке… Словом, по словам Шеридана, они даже наказание превратили в балаган.

И кажется, в тот же год Винтари достаточно близко познакомился с Сьюзен Ивановой, будущей энтилзой.
Он уже знал, что анлашок, или, говоря земным языком, рейнджеры — в прошлом важная часть минбарской культуры, нечто вроде рыцарского ордена или воинского братства, а ныне правильней было б называть их гвардией Альянса. Боевые искусства были лишь частью их подготовки, разведка в дальнем космосе была лишь частью их задач. Тысячелетие с момента основания анлашок были чисто минбарской организацией, романтической мечтой молодёжи только одного мира. А в 60-х принимать стали сперва землян, потом и представителей других рас, что вполне логично сопутствовало возникновению и становлению Межзвёздного Альянса, и организация переросла свой первичный смысл, вернее, как неоднократно подчёркивала энтилза — доросла до своего истинного смысла. И это, пожалуй, всё, что знал Винтари по этой теме доподлинно. Конечно, живя в Тузаноре, древней культурной столице, ныне сердце Альянса и центре жизни рейнджеров, не быть с ними знакомым практически невозможно, однако Винтари, можно сказать, удалось. Да, даже живя под одной крышей с энтилзой и уже зная, что Дэвид в будущем планирует вступить в орден, да и тренировочный лагерь Эйякьян находится совсем недалеко отсюда. Все эти три года добровольно-затворнической жизни Винтари регулярно боролся с искушением просить о возможности посещения этого лагеря — рейнджеры до сих пор были легендой, загадкой и предметом интереса для всей вселенной, а на Центавре о них толком никто ничего не знал, кроме размытых слухов, и было бы замечательно, если в числе его трудов будет и книга о рейнджерах… Кто на Центавре мог бы себе вообразить хоть малую часть из этой более чем тысячелетней истории, когда таинственная сила, которую нельзя в полной мере назвать ни воинской, ни религиозной организацией, незримо стояла на страже рубежей и раздвигала границы познанной и исследованной вселенной, первыми проходя по неведомым и смертельно опасным тропам, первыми встречая и новую угрозу, и новые откровения? Центавриане любознательны по природе, честолюбивы по природе, они прирождённые первооткрыватели и первопроходцы — и однако же этот орден появился не у них, и теперь они одна из тех рас, что меньше всех знают о нём. Правда, большая часть из этой истории относится, естественно, только к минбарской культуре, но вот уже более десяти лет в орден принимают и землян, и вообще любого, кто докажет искренность желания такого служения… кроме центавриан. Да, современная история, часть не одного только мира, а всей галактики, будет тут куда как полезнее. Но подозревал, что ему откажут — всё-таки это военная база, что ему там делать. Относительно того, почему Дэленн планирует оставить этот пост, можно было, конечно, предполагать какие-то внутренние подковёрные интриги, которых всё-таки и подчёркнуто честный и высокодуховный Минбар, разумеется, не лишён, тем более что, это-то на Центавре знали, отношение к Дэленн в обществе было далеко от однозначности. Да, она как нельзя лучше подходила, после своей трансформации, на роль главы межрасового ордена, и да, можно сказать, что эта символика утратила смысл, когда в анлашок стали принимать представителей и других миров, не только землян, хотя по-прежнему именно Землю и Минбар воспринимали как две половины ядра Межзвёздного Альянса. Но определённо, это не могло быть причиной, ничто, по логике, не могло быть причиной, тем более для передачи титула представителю Земли.
Теперь, додумавшись однажды до действительно нетривиального и смелого шага — спросить прямо, Винтари уже знал — причина была банальна, в разгар эпидемии дракхианской чумы, понимая, что в рамках деятельности анлашок всех навалившихся проблем не решить, Дэленн возглавила свежесозданный Комитет помощи отсталым мирам, и победа над чумой и снятие карантина на Земле, как ни странно, не уменьшили вала этих проблем. А учитывая никуда не девшиеся обязательства в верховном жречестве, нагрузка становилась такой, что Дэленн вынуждена была признать — ей придётся выбирать. Это было действительно тяжело для представителя Минбара, где крайне редко употреблялось слово «тяжело», где новые обязанности были честью и счастьем, где высоко чтимые члены общества иногда за всю жизнь лишь несколько раз видели своих детей. Но отрывать время от семьи, покидая резиденцию порой на месяц и более, было уже недостаточным, отрывать время нужно было от дел анлашок для дел Комитета, от дел Комитета для дел внутренних. Сьюзен Иванова была, во-первых, давним и доверенным соратником, во-вторых — она уже много лет принимала активное участие в делах анлашок, фактически став заместителем Дэленн в этом вопросе. Всё-таки, за плечами у неё не только солидный стаж в вооружённых силах, но и опыт на дальних рубежах. И сейчас, когда её дети подросли достаточно, чтобы их уже можно было надолго оставлять на помощников, она могла окунуться в планирование тренировок отрядов и снаряжения разведывательных экспедиций не вполсилы, как это было до сих пор, а полноценно.

Как любой бессемейный юноша, детей, особенно такого возраста, Винтари, мягко говоря, несколько побаивался, и узнав, что Иванова пришла с дочерьми, внутренне готовился к серьёзному испытанию своих нервов. В приличных домах Центавра не принято было допускать к столу с гостями детей ранее того возраста, когда они прочно усвоят правила этикета, проще говоря — первые годы жизни юных аристократов редко кто-то видел — исключение составляли наследные принцы, милости и благоволения которых, опять же в силу традиций, начинали изыскивать ранее, чем они были действительно способны их дать. Однако в годы учёбы случалось бывать в домах менее приличных, где этикет не был, конечно, пустым звуком, но не был и многопоколенной привычкой, что позволяло получить представление о том, как конфузно бывает соседство с малышами даже не обязательно дурно воспитанными, а просто проявляющими свой естественный детский темперамент.
Однако девочки Ивановой поразили его как раз необычной молчаливостью, тихостью и какой-то, кажется, взрослой серьёзностью на юных личиках. Очень похожие между собой, только у одной волосы темнее, ближе к каштановому цвету матери, они ели очень аккуратно, степенно, почему-то с одной тарелки и, одновременно протянув ручки к вазе с конфетами, одновременно же отдёрнули их раньше, чем прозвучало материно «нет». Сперва он подумал, что дети вообще не умеют разговаривать, хотя это было б странно для возраста уже не младенческого. Нет, скорее и друг друга, и мать, и в какой-то мере, наверное, окружающих они понимали без слов, просто скользнув по лицу внимательным, немного пугающим взглядом больших серых глаз.
— Они телепатки, — пояснила Сьюзен, правильно истолковав недоумение на лице центаврианина, — смешно, да? — я сама только недавно это поняла. Хотя должна была именно чего-то такого и ожидать. Разве не поэтому я всю жизнь боялась самой мысли о детях?
— Ну вообще, — кашлянул Шеридан, — твой брат телепатом не был, так что…
— Брось, Джон, тебя б действительно успокоили такие соображения?
— Не знаю, — сознался тот, — в моём роду не было телепатов, насколько я знаю…
— Но вот как-то так я себя и успокаивала, теперь самой странно. Я считала, что просто мне, такой вот поздней и неумелой мамочке, достались дети-мечта, которые могут полдня сидеть тихо и это не повод для паники…
Определить возраст этой женщины Винтари с уверенностью не решился бы, но отталкиваясь от всего, что слышал, он понимал, что она немного младше Шеридана, и сейчас он снова задумался о сходствах и различиях в культурах Земли и Центавра.
На Центавре не считалось, что возраст лишает женщину красоты — если только это не столь баснословный возраст, что стирает самые черты внешности, заменяя их едиными для всех существ признаками дряхлости. Но и в 60 женщина, если она действительно красива, удостаивается не меньших, если иногда не больших, восторгов, чем в дни расцвета своей юности. «Разве годы могут сделать хуже хорошее бревари или прекрасную женщину?» — и может, есть способные поспорить с этим утверждением, но едва ли во всеуслышанье. Земляне же, более краткоживущая раса, трепетнее относятся к первым признакам увядания, особенно в женщинах. Однако, думается, хоть в густых каштановых волосах Сьюзен уже заметна седина, а вокруг глаз морщины — ни один землянин так же, как ни один центаврианин, не смог бы отрицать её зрелой, богатой, как выдержанное бревари, красоты.
— Да уж, мои старики сейчас подтвердили б: если ребёнка не слышно пару часов, лучше срочно бежать выяснять, чем он таким занят. Пока не стало поздно.
Дэвид на этих словах заметно потупился, а Винтари невольно подумалось, что однажды-то он поймёт, чего стоило его родителям, во имя педагогических соображений, не благодарить небо вслух за то, что не знают настоящих детских шалостей, и что вот за это ему, выражаясь в тоне чёрного юмора, спасибо — его соучастие, без которого Дэвид действительно едва ли решился бы на авантюру с гравилётом, дало им некоторое представление о том, чего они до сих пор были лишены.
— Вот-вот. Но они ведь слишком малы, чтоб натворить что-то действительно серьёзное, а наше взаимопонимание — это нормальная связь между матерью и дочерью, каким оно должно быть, каким оно воспето в стихах и прозе… а не как это было в моём собственном детстве.
— Как говорил мой старик — по другому, конечно, поводу говорил — гены пальцем не размажешь. Но согласись всё же, это даёт и некоторые преимущества? По крайней мере до тех пор, пока они не научились ставить блоки.
Тарелка девочек была чиста, и Сьюзен коротко кивнула им, разрешив взять конфеты — впрочем, опять же, они почувствовали это разрешение раньше кивка.
— Время покажет. Может, самообман считать, что они не могут быть сильнее меня… Знаешь ведь, я говорила — мир совершенно разный для нормала и для телепата среднего или высокого уровня, но слабый телепат — это нечто не там и не там. Это когда ты что-то чувствуешь, но не вполне понимаешь, что именно, и уж тем более сомневаешься, сможешь ли объяснить. Примерно так почти слепой видит солнце и закрывающую его тень, почти глухой слышит свист, визг или ощущает вибрацию. Я так и не прошла тестирование, я не знаю, П1 это, или может, именно в моём случае уровень может быть дробным. Они, когда вырастут — если захотят, пройдут.
— Но теперь по крайней мере это не повод для…
— Да, не повод.
Дэвид поднялся, чтобы отвести детей в сад — не мешать взрослым разговорам, Винтари колебался, последовать ли за ними — вообще-то, ему хотелось задать Ивановой несколько вопросов о периоде её службы на корабле дальней разведки. Да и откровенно говоря, он не находил в себе такого мужества, чтобы не сказать — жертвенности, как Дэвид. Дети, которые носятся, визжат, задают тысячу вопросов и дёргают тебя за одежду — это страшно, но дети, которые тихо и незаметно читают твои мысли — это, если разобраться, страшнее.
— Извините, — по еле уловимой проскользнувшей по лицу Ивановой тени он понял, что если не подробно, дословно, то в общих чертах, как настроение, она эту мысль увидела, — я не хотел вас обидеть.
— А я и не обиделась, — нормала легко обмануть, но сейчас он готов был верить, что за тёплой улыбкой землянки действительно не было никакого потаённого холода, никакого подавляемого раздражения, — это нормально — бояться вторжения в свои мысли. Знали вы это или нет — но телепаты боятся этого тоже. Но как я уже говорила, мой уровень слишком слаб. Ничтожно слаб. Раз уж за всю мою жизнь меня так и не вычислили.
— И я теперь вошёл в небольшой круг посвящённых, — догадался Винтари, — хотя по правде, не знаю, достоин ли. То есть, я знаю, какой непростой является тема телепатов у вас на родине, и хотя теперь, в соответствии с новыми правилами, телепатам не запрещены никакие виды деятельности, отношение людей не меняется одними только правилами, и уж тем более правила не меняют прошлого, иногда очень страшного прошлого. И мне неловко от того, что я стал свидетелем, на самом деле, слишком личного для моих ушей разговора.
— Вы уже давно здесь не чужой. А с этими, — она кивнула в сторону раскрытых дверей в сад, имея в виду удалившихся детей, — долго ли это личное будет тайной? Дети есть дети. Пока они малы, не многое из того, что они видят во взрослых мозгах, они способны понять, но так ведь будет не всегда. Пока я рядом с ними, я замечу и пресеку их поползновения к чужим мыслям так же, как к конфетам, но это именно то, что… нет, не останавливает меня, Дэленн, ты неправильно меня поняла. Это моя проблема и моя задача — научить моих детей не воспринимать других людей как… живые игрушки. Интересные книжки с картинками. По крайней мере пока я не знаю, не окажутся ли они сильнее меня, чем-то большим, чем «просто интуиция». И… я не просто так сказала, что это как зрение почти слепого. Иногда увидеть ясно нужно суметь и собственные мысли. Что это — действительно беспокойство о том, научатся ли они не пользоваться своим даром бесцеремонно и во вред, или просто желание подольше не отрываться от своих детей. Ведь иногда то, чего мы так долго боялись, оказывается самым желанным для нас.
— Есть вещи, которые не нужно объяснять, — пробормотал Шеридан, — вот это — одна из таких.
— Нет, Джон, ты не прав. Иногда самые простые вещи и приходится объяснять. Много, по-разному, пока найдёшь то объяснение, которое действительно будет правильно. Любовь к детям кажется всем чем-то таким общепонятным, до примитивности. Дети. Мои дети. Мои собственные, настоящие, несомненные, целых две мои родные девочки. У меня есть дети. Я их мать, они у меня родились. Джон, это невозможно просто понимать. Каждый, с кем это случается, осознаёт это по-своему, как своё личное открытие Америки. Я помню время, когда их не было, я помню, как они появились, они похожи на меня, они появились благодаря мне, эти простые, общеизвестные, примитивные вещи действительно взрывают мозг. А кроме того — я учу их говорить, понимая, что есть на свете и другие люди, кроме нас, и с ними нужно разговаривать словами через рот, и к ним нужно иметь интерес… здоровый, не обидный интерес. И я эти годы занималась делами анлашок в том числе затем, чтоб не утратить этого интереса, не раствориться в этой нашей вовсе не обычной детско-родительской близости. Потому что это так больно, так сладко, потому что именно этого мне не хватало всю мою жизнь…

Слишком много простых вещей со сложными объяснениями, думал Винтари вечером, пытаясь сосредоточиться на умеренной сложности художественном тексте, какие он читал обычно для тренировки, но сосредоточиться не получалось. Теперь он жалел, что таким коротким был разговор с Дэвидом там, в саду, но в тот момент у него не было нужных слов, да и сейчас, честно говоря, их нет. И это правда, им обоим нужно заниматься. Дэвид и так много времени отнимает от своих занятий на их беседы, да ещё и решил недавно, в качестве симметричного ответа, учить центаврианский язык, и ведь кажется, не откажется от этого решения…
На Минбаре, уже знал Винтари, телепатические способности считаются величайшим даром, со всем отсюда вытекающим. Это особая милость вселенной, которую одаренный ею оправдывает служением обществу. Телепаты становятся целителями душевных недугов, духовными учителями в многочисленных орденах, судьями. Никому и никогда на Минбаре не пришло бы в голову сторониться телепатов или тем более открыто выражать ненависть к ним. Вероятно, один из бесчисленных примеров особенностей воспитания — можно не сомневаться, минбарский телепат никогда не позволит себе неделикатности, праздного любопытства и уж тем более разглашения чужих тайн. На Центавре — может, и не благословением небес, но однозначно неплохой путёвкой в жизнь. Детей-телепатов, родившихся в бедных семьях, забирают на усыновление в знатные дома, они получают щедрое вознаграждение за свою работу, и гильдия телепатов не налагает на них таких ограничений, какие на телепатов-землян налагал Пси-Корпус. Их не заставляют подчиняться какой-то единой структуре, не ограничивают в проявлении их способностей. Телепат подчиняется в первую очередь роду, как и любой центаврианин. Гильдия служит больше для организации, объединения, например, чтоб семьи, которым не повезло иметь своего телепата, знали, куда обращаться для найма.
А вот на Земле — однозначно, проклятьем. Это было так и сейчас, когда законодательство значительно смягчилось, Бюро несравнимо меньше лезло в жизнь своих подотчётных, чем вспоминаемый до сих пор с дрожью Пси-Корпус, да и само общество обычных людей… дорого ему дались уроки кровавого прошлого.
И теперь Винтари было стыдно именно за это. Что он не знал слишком многого — ему никогда не приходило в голову интересоваться, он узнал только здесь. Только сегодня. Это был один из самых надрывных, драматичных разговоров в его жизни, когда настоящая бездна разверзлась перед ним, когда он без слов понял — это то, о чём Дэвид мало с кем может говорить. Быть может, вообще ни с кем, потому что семье он хотел бы дарить только радость.
— Вероятно, мои родители чаще бы ссорились, если б могли установить доподлинно, кто рассказал мне то или иное, что мне рано или вовсе не следует знать… Но сейчас, оглядываясь в прошлое, я не могу найти того момента, когда узнал, вспомнить того, кто мне рассказал. Я просто знаю, и просто пытался не говорить об этом вовсе, но знал, что повод для этого однажды настанет. Как девочки тёти Сьюзен, или что-то другое… Хотя бы разговор о кошмарах. Я был немного старше их, когда однажды мне приснилось, что тело моё охвачено огнём, и я растворяюсь в этом огне, как капля воска. О нет, я не проснулся с криком, как вы можете подумать. Я проснулся с тем же чувством тоски и обречённости, что охватило всё моё существо, как этот огонь, ещё во сне. Ненависть, она подобна огню. Касаясь чего-то, она либо зажигает ненависть в ответ — либо убивает…
В этот момент Диус ощутил, как одно из самых странных откровений своей жизни, что нужен этому мальчику. Братья нужны друг другу. Братья могут поделиться тем, чем не хочется огорчать, тревожить сердца родителей. Можно удивляться, как задела этого ребёнка чужая трагедия, произошедшая ещё до его рождения — но это если не знать впечатлительную, не терпящую несправедливости его натуру.
— Земля — гнездо розни и ненависти, — с гневом говорил он, — это ли не лицемерие — протягивать руку дружбы другим расам, когда друг другу они веками были чужими, врагами? Ненавидели другие нации, другие религии, потом для ненависти у них появились телепаты… Быть едиными они могут только против кого-то! Это грешно, это ужасно, но вспоминая об этом, я не могу не думать, почему же все они не вымерли от дракхианской чумы, быть может, этим они искупили бы свои преступления… Я не знаю, как мне суметь раскаяться в этой мысли, а без этого моя душа никогда не будет чиста!
И хотелось возразить, что это всё в прошлом, а жить нужно будущим… но знает ли он это наверняка? И хотелось возразить, что грехи, если на то пошло, есть и у минбарцев… Но тысячу лет действует закон Валена, и хотя исключения по-прежнему бывают, но они точно не завязаны на пси-уровень никоим образом.
Гибель маленькой колонии беглых телепатов на Вавилоне-5 — загнанные в угол, они предпочли покончить с собой путём самосожжения, но не сдаться Пси-Корпусу — как и почему центаврианский принц мог бы заинтересоваться этой историей? Это было нечто предельно далёкое от его жизни. И теперь он слушал своего юного друга и не мог найти слов в ответ.
— Вы жестоки, — говорил тот со странной усмешкой, с таким ядом, которого в этом голосе даже быть не могло, потому что неоткуда ему взяться в 11 лет — сказал бы Винтари, если б не помнил себя самого в этом возрасте, слишком большого, чтоб не понимать, как смотрят окружающие на сына чудовища, слишком маленького, чтоб выработать настоящую, неподдельную невосприимчивость к этим взглядам, — да, вы центавриане и в этом. У вас нет никакой охраны личного пространства, неприкосновенности мысли. Для чего ж существовать телепатии, если не пользоваться ею напропалую, чтоб знать мысли и врагов, и тех, кто называется друзьями? Знания — сила. Ну, а если кто-то не хочет, чтоб его мысли знали — что ж, пусть тоже держит возле себя телепата, который сможет засечь и заблокировать враждебное сканирование… Предельно цинично, предельно честно! Земляне же не таковы. Они делают то же самое, но со словами об этой самой охране, неприкосновенности… Охране чего? Будто в самом деле всем так интересны их мысли, их мелкие, ничтожные, потасканные секреты!
— Ну, всё же есть и те, и то, что — интересно. Вы не всё сможете понять сейчас… — ему не нравились эти слова, потому что он вовсе не считал Дэвида настолько малышом, чтоб он не мог понять что-то из обширной области «политические интриги», но другой формулировки «просто отложи эти мысли, не мучай себя ими по крайней мере сейчас» у него не нашлось.
Дэвид обратил к нему потемневшие, бешеные глаза.
— И когда бы то ни было вообще! Неприкосновенность личного… грязи, дряни, лжи, которую пытаются замести под ковёр? Секреты семей, корпораций, государств и миров? Хорошее не скрывают, нет нужды скрывать добрые, созидательные, честные мысли — попробуйте это оспорить! Скрывают постыдное… Как бы я хотел сорвать все маски, все завесы, швырнуть все эти секреты, скопом, каждому в лицо! Раскрыть всё и всем, все краплёные карты, все скелеты всех шкафов, всё, что разделяет, всё, что становится слабостью одних и силой других… Как бы я хотел взорвать этот мир страха, лицемерия и ненависти! Я не должен не только говорить об этом, но даже думать, и всё же это есть, эта тьма во мне может жить, не видная ни мне, ни кому-то вокруг, и вспыхнуть от одного слова…
И эти слова продолжали эхом звучать в голове Винтари, не позволяя ему вернуться к страницам исторического романа. Тьма в сердце поселяется у каждого центаврианина с ранних лет — когда он знакомится со всеми этими понятиями: ложь, лицемерие, страх, ненависть, когда он понимает, что они неотъемлемые компоненты воздуха, входящего в его лёгкие. К примеру, когда ты понимаешь, каких родителей ты сын. Но здесь, в этом хрустальном замке, здесь, среди молитв, медитаций и света… Свет неизбежно должен приносить тень, но всё же какое-то время ему казалось, что это не так.
«Взорвать этот мир...» Разве не с этими мыслями в сердце он сходил на твердь легендарной космической станции — где под ноги ему метнулся совершенно другой, немыслимый путь, то самое яркое, чудесное из вещего сна, этот свет заставил тень спрятаться, почти исчезнуть… Республика Центавр может спать спокойно, не ожидая потрясений, уж не больше, чем в норме выпадает на её долю. И этот свет сделал его столь непроходимо слепым, чтоб действительно не предполагать, что в ком-то рядом может жить такой же надлом, такая же горькая, бессильная (пока бессильная?) ярость? По крайней мере, он мог это понять. Если не сразу, ввиду шока, то позже он мог найти слова — хотя бы в силу этого подобия. И поэтому его здесь нахождение и нужно, и оправданно.

@темы: фанфег, Вавилон-5 и другие древние легенды

---

Ох, люблю ж я вот так... приехать с акции, выгрузиться... пожрать наконец...
Несмотря на то, что начался этот День Хвоста с небольшого пиздеца, далее он пошёл весьма достойно, и в общей сложности у нас, кажется... 14 пристроенных? Да, это ещё не значит, что кого-нибудь не вернут через пару дней, люди разные, порой сюрпризов полны немыслимых. Но всё же, всё же...
Моих, правда, из этого добра - Котя, Мэрсайл и Джонни, но кое-кого ещё приглядели и могут забрать в ближайшие дни. И это очень хорошо, ибо ко мне блин, как всегда, уже запись. В каковой связи, прежде чем вырубиться, надо отпидорасить хоть пару клеток.

Фото AliceFoto - Фотосессии для кошек

@темы: кошаки, а здесь у нас по расписанию подвиг

---

Отлично, вот как-то так теперь и оформляем фотофлуд...

Мэрсайл, котоженщина бурных эмоций

@темы: кошаки, Фото

---

Ну и - в планах добраться не до чего-нибудь, а до глобальной чистки дневника. Да, раньше я такого не допускал, но раньше и трава была зеленее, и хуй стоял крепче. Помнить, почему никаких нахуй блядь отношенек больше в жизни, я и без задокументированных соплей и говна способен.
Потому что да, они всегда патологичны и замешаны на чувстве вины и стремлении искупить-заслужить-переиграть. Да, на другие я не способен. Да, меняться не хочу. Да, потому, что так проще.

@темы: Люди, эти трепетные нежные создания..., дайревое, интернетное

---

Ну, и раз пошло такое дело

Подниму-отредактирую первую главу что ли.

Для начала - небольшая сопроводительная записка, без которой, как выяснилось, никак нельзя...

Сопроводительная, бля, записка.

Нашим эпиграфом, лозунгом и покаянно-укурочным кличем весь период работы над этой вещью были слова другого, лично мне не знакомого фанфикописца: «Вот пишу я космическую Са… Сагу? Нееет, Санта-Барбару». Это именно тот случай, когда нельзя было даже сразу предсказать, что из смутной и вроде бы простой мысли вырастет нечто настолько эпичное. Тот случай, когда логика повествования (и логика соавтора, не без этого) уводили туда, куда первоначально не ожидал. Из-за этого повествование разрослось… В книгу, ага. Из-за этого я оказался в сложном положении… Ставить предупреждение «слэш» или не ставить? Поставишь – жаждущие слэша, на очередной-дцатой странице, вопросят: «А слэш-то, уже, товарищи, где???» Не поставишь – антислешеры, обнаружив после всей героики наконец его, родимого – возмутятся такому нежданчику…

Место действия — вселенная В5. С учётом, пожалуй, всех просмотренных фильмов В5 — не только сериала и «Затерянных сказаний», но и, как минимум, «Крестового похода». В целом мы всегда были за строгое следование канону и лазили в матчасть за сверением каждого термина и каждой даты… Но без сюжетных допущений не обошлось. Самые главные: в «Затерянных сказаниях» Диус Винтари говорит, что «ходят слухи, что его отца убил Вир Котто». Логично это наводит на предположение, что Винтари — сын Картажье. Потому что, во-первых, я не помню, чтобы Вир Котто убил ещё кого-то, кроме Картажье (его на радикальные действия вообще проблема раскрутить), во-вторых — Винтари носит титул принца, что как бы намекает на принадлежность к императорскому роду. То есть, либо роду Турхана (а Картажье был его племянником), либо к роду Киро, но в роду Киро, помнится, с наследниками было как-то совсем плохо, и род Киро Вир не трогал точно. Против этого предположения говорят: то, что после смерти Картажье говорилось, что наследников он не оставил, и то, что фамилии они носят разные. Да и блин, не похожи…
В общем, я решил последовать первой группе доводов и не париться. Разные фамилии я объяснить пока не придумал, как.
Второе главное не допущение даже, а возможный источник хронологических несостыковок: в «Затерянных сказаниях» Шеридан упоминает, что его сыну 9 лет. Но 9 лет в 71 ему быть не могло, потому что вряд ли он мог успеть родиться даже в конце 2262 года. Ориентировочно, как лично я принял, дата его рождения — лето 2263.

Из лично авторских допущений: я знаю, что длина года и суток на разных планетах разная, но для удобства принял единую длительность, стандартный год. Потому что иначе мой мозг не спасёт уже ничто.
Некоторые авторские вольности с некоторыми внезапно воскресшими персонажами породили некоторые неслабые такие отклонения от канона (семья Ивановой, например), но да и ладно. На то он и фанфик. Почему у меня Зак Аллан оказался в анлашок раньше 81 года - потому что о некоторых "мелочах" мы вообще способны забыть... В конце концов, канон тоже не без греха несостыковок.
Я понял так же, что, кажется, спустя некоторое время, идя на поводу у повествования, нечаянно разросшегося в нечто грандиозное, напишу дополнительные отдельные истории — Шона Франклина, Ивановой и Маркуса, какие-то ещё — всё во всех подробностях не вмещается в хронометраж одного фанфика.


Венок Альянса
Автор: Я. На Книге Фанфиков Allmark, на Дайри St. Byron
Бета: сам себе бета, как всегда)
Фэндом: Вавилон 5, с учётом "Затерянных сказаний" как минимум.
Персонажи: Из канонных - Джон Шеридан, Дэленн, Девид Шеридан-младший, принц Диус Винтари, Сьюзен Иванова, Маркус Коул. Плюс овер дофига неканонных.
Рейтинг: ну, в первой-то главе пока никакого...
Жанры: Гет, Слэш (яой), Ангст, Фантастика, Психология, Философия, хуй знает, чего ещё, я б разбирался в этом ещё...
Предупреждения: ОМП, ОЖП и много соплей и ангста
Размер: Макси... ой макси, бля...

Ну-с, погнали...

Часть 1. Лотракса.

Гл.1 Прибытие

Когда принц Винтари получил от президента Шеридана приглашение пожить в его резиденции на Минбаре, он был, мягко говоря, потрясён. Он предполагал, конечно, что удивление ждёт его, в немалых объёмах, всё это необыкновенное путешествие, и старался себя к этому подготовить… Хотя времени, которое занимал путь «Валена» до Минбара, для этого было явно недостаточно.
Президент Межзвёздного Альянса Джон Шеридан, в силу занятости с одной стороны и какой-то природной тактичности с другой, был весьма ненавязчив, что только на руку было Винтари, которому требовалось успокоиться и привести мысли в порядок. Он многого ожидал от этой поездки на «Вавилон», но не такого поворота точно. Однако, конечно, если б он не был рад этому повороту, его б сейчас здесь не сидело. Но всё равно, осмыслить саму идею — что он летит на Минбар, с бессрочным приглашением от человека, которому он пока не успел сделать ровным счётом ничего такого, чтоб заслужить подобное внимание… это требовало времени. Поэтому принц уединился в своей каюте, которая, несмотря на минбарский минимализм, кстати, произвела на него весьма благоприятное впечатление.
Какое там, в каюте, было спальное место — минбарское наклонное или земное горизонтальное, он так потом и не смог вспомнить… потому что не прилёг ни на минуту. В компьютере кстати нашлось много интересного о земной и минбарской культурах. Винтари решил, что необходимо как можно больше знать о том, с чем предстоит иметь дело. Земной универсальный язык он знал довольно неплохо, минбарского же не знал вовсе, и приходилось пользоваться услугами электронного переводчика, но это Винтари не останавливало. Центаврианские источники он изучил, наиболее заслуживающие внимания, давно, и относился к ним весьма реалистически — даже лучшие, грамотнейшие из них не были лишены пристрастного, с налётом «патриотической» пропаганды, слога. Немало порадовало его и найти в базе несколько художественных произведений, здесь трудности перевода пугали куда больше, и всё же центаврианин решил рискнуть. В наиболее сомнительных и трудных местах он делал себе закладки, с тем чтобы спросить потом хотя бы у Шеридана. Да, с земной литературой было несколько проще, всё-таки их культуры действительно имеют много общего, минбарскую же ему пришлось покуда отложить — переводить со словарём глубокие художественные образы было сложно. Но и того, что он уже прочёл, хватило, чтоб погрузиться в состояние, которое правильно бы было назвать хаосом мыслей и чувств. Большую часть из них он даже не мог внятно осмыслить и оформить — как будто внутри него тоже сейчас шла сложная переводческая работа. Винтари всегда гордился своей дотошностью и решил, что обязательно подумает об этом в ближайшее время и во всём разберётся.
Да, таким образом получилось, что из своей каюты он всё время перелёта не выходил, погружённый в чтение. Что, наверное, было неплохо, усмехнулся он про себя — выход, чтоб не смущать себя наблюдением множества снующих туда-сюда минбарцев.
Правда, к снующим туда-сюда минбарцам всё-таки следовало привыкать.
Незадолго перед посадкой зашёл Шеридан, осведомился о самочувствии, Винтари заметил, что оно прекрасное, хотя глаза от долгого сидения перед монитором, признаться, устали. Шеридан предложил полюбоваться панорамой Минбара, и Винтари, конечно, не нужно было предлагать дважды. Тому, кто влюблён в космос, космические пейзажи и панорамы планет, на которых до сих пор не бывал, в принципе не могут быть неинтересны… А зрелище и правда было впечатляющее.
Когда Винтари впервые увидел Землю на мониторе — она показалась ему такой хрупкой. Голубая слеза, повисшая в чёрной бездне космоса. Сейчас он понял, что был не прав. Земля в сравнении с Минбаром смотрелась как-то весомее и основательнее. Минбар выглядел по-настоящему хрупким и в то же время… не то чтобы ярким — он светился утончённым, нежным голубым светом, наверное, из-за обширных шапок льда, против воли навевающим тихую торжественность. И это тоже было ново и интересно.

Когда Винтари первый раз увидел Дэленн — конечно, он и до этого видел её, но на экране, а вот вживую первый раз — его поразила новизна испытанных эмоций, которых он, опять же, не мог определить и описать сразу.
Нормальным для центаврианина — вне зависимости от того, сколь почтительно и сдержанно он общался с той или иной женщиной, было оценивать по параметру, представляет ли он себя с нею в постели. Это никоим образом не означало каких-то планов и реальных намерений такого рода, а, скорее, было культурной особенностью. Ценность женщины определялась двумя вопросами — красива ли она и влиятельна ли. Если она и красива, и влиятельна — уместна была любая степень подобострастия. Если влиятельна, но некрасива — градус лести ограничивался возможными выгодами, а также умом и проницательностью женщины. Флирт был такой же частью делового этикета, как разговоры о погоде. Если женщина была не влиятельна, но красива — с декларацией намерений вообще не было никаких сложностей. Если же женщина была и не красива, и не влиятельна, максимум ей можно было посочувствовать.
Так вот, после встречи с Дэленн, анализируя свои мысли и поведение, Винтари заключил, что, вероятно, Дэленн не следует считать красивой, коль скоро никаких эротических мыслей в её присутствии у него даже не возникло.
Что ж, она была, во всяком случае, несомненно влиятельна, но от несомненности этого факта выбирать стиль общения было не проще — и дело было даже не в том, что цели и возможные выгоды пока не были определены, и не в том, что она была столь же несомненно умна, поэтому с градусом лести следовало быть осторожным, а Винтари был совершенно неопытным в таких делах. Прежде всего — она была минбаркой, существом чуждой и непонятной культуры, следовало куда больше знать о её особенностях восприятия.
После обеда, бесед о впечатлениях от дороги — Винтари не смог удержаться, чтоб не задать несколько вопросов о прочитанном, и Дэленн пообещала, что после они непременно вернутся к этому разговору, так как вопрос глубокий и сложный, и не хотелось бы говорить о нём не обстоятельно, расспросов о ситуации на Центавре — здесь Винтари было проще всего, так как дипломатические формулы он выучил в совершенстве — Шеридан позвал его познакомиться с сыном. Участия во взрослой беседе юный наследник, естественно, не принимал, и был сейчас в своей комнате. Знакомство предстояло кратким, так как гостю нужно было распаковать вещи и отдохнуть с дороги, а у юного Шеридана были сегодня ещё то ли какие-то учебные занятия, то ли тренировки.
Винтари, надо сказать, разбирало чисто житейское любопытство — на кого больше похож этот мальчик, на отца или на мать, на землян или на минбарцев.

Дэвид Шеридан был ещё одним его удивлением. При их появлении он встал — он собирал на середине комнаты на низенькой подставке сложную конструкцию из пластин и кристаллов, Винтари не смог бы даже предположить, игрой это было, медитацией или серьёзным учебным занятием, как посмотреть, так минбарцы занимаются чем-то подобным большую часть времени, свободного от переговоров, войн и религиозных обрядов — подошёл и церемонно поклонился — в соответствии с минбарскими традициями, Винтари поприветствовал его по-центавриански.
Дэвиду было, как сказал его отец, 8 лет. Он был строен, даже худ, у него были тёмные, как у матери, волосы, только прямые, и большие, ясные глаза — такие же лучистые и спокойные, как у неё. Редкие, почти незаметные брови и зачаток гребня, виднеющийся на висках и топорщащийся под волосами, не делали его внешность более минбарской — эти признаки достаточно были сглажены земными чертами. Винтари было интересно в этот момент, воспринимается ли его взгляд сейчас именно так, как он сам его ощущает — как бесцеремонное и даже бестактное разглядывание, но это было нечто выше его воли — невозможно не понимать, что перед тобой существо совершенно особенной природы, подобного которому во вселенной просто нет, оно существует в единственном числе как исключение из всех мыслимых правил. Верно, так же когда-то таращились на Дэленн, позабыв всякое приличие, и сложно сказать, что диковиннее — изменение уже существующей природы или же рождение гибрида, которого нельзя было и вообразить. Полуминбарец, полуземлянин — больше в нём, по идее, земной крови, но воспитанием, культурой он несомненно должен быть ближе к минбарскому народу. И не может не будоражить вопрос, как сам он ощущает и воспринимает себя, не тяжело ли ему, не одиноко ли — ведь он никогда в полной мере не может принадлежать ни к одному миру, он стоит на грани их. Он один, других таких просто нет. Впрочем, он вряд ли имеет из-за этого какие-то фактические проблемы, учитывая, кто его родители… Однако это тоже определённо не было однозначным моментом. Когда Винтари, совершенно машинально, обратился к нему «Ваше высочество», в глазах мальчика не было ничего подобного тому, как если б он был горд или польщён. Было удивление, подобное тому, как если б его назвали не его именем. Они обменялись лишь парой фраз, но этот недолгий разговор стал для Винтари залогом множества интереснейших бесед.

Проснулся наутро он от звонка в дверь — Дэленн в переговорник осведомлялась, проснулся ли он, одет ли, и когда сможет спуститься для приёма пищи. Винтари понял, что завтрак он проспал, причём проспал очень основательно. Давно ему не было так стыдно.
Для центаврианина является нормой вставать рано, если того требует служба, и столь же естественным нежиться в постели до обеда, если спешить некуда. На Минбаре же, вспомнил он, принято встречать каждый рассвет.
Вещи, конечно, были разобраны лишь на малую часть. Винтари сразу отказался от варианта церемониального мундира с регалиями наследника центаврианского престола, как неуместного, но и появляться перед женщиной в халате было верхом неприличия. Поэтому он облачился в костюм попроще, который использовался для выходов в город.
Дэленн заверила его, что прекрасно понимает, насколько необходимо выспаться после утомительной дороги — минбарцы всегда готовы извиниться за тебя прежде, чем ты сам это сделаешь, подумал Винтари, как будто, в самом деле, это не звездолёт нёс его к Минбару, а он нёс звездолёт на себе, что так устал. И в свою очередь извинилась перед ним за то, что подаёт простой завтрак, приготовленный на скорую руку (насколько это вообще возможно у минбарцев), а не по всем правилам торжественное угощение. Вчерашний обед по настоянию Джона был смесью традиций земных и центаврианских, но время для торжественных обедов у них ещё будет.
После завтрака — Винтари неожиданно был рад тому, что был он непривычно для центаврианского желудка лёгким, бодрящим, а не отягощающим — ему было предложено выйти для прогулки в сад. Позже они вместе составят культурную программу, сейчас же у Дэленн важная видеоконференция, которую никак нельзя отложить.
Сад был смешанным. Те из растений, которые не требовали специфической только земной или только минбарской почвы, росли рядом. Винтари узнал и несколько центаврианских кустарников — правда, заметил, что выращиваются они здесь совсем не так, как на Центавре, без перекручивания корней и формирования кроны — похоже, всегда строгие к себе минбарцы не были столь же строги к растениям.
Он пошёл по присыпанной гравием дорожке, вспоминая всё, что читал о минбарской фауне и традициях местного садоводства, и вышел к лужайке. Здесь его ждал сюрприз — в саду в этот час он был не один. На лужайке президент Шеридан с сыном играли в спортивную игру, названия которой он не мог вспомнить — с помощью двух деревянных обручей с сеткой, на длинных ручках, перекидывали друг другу мелкий предмет, представляющий собой мячик с юбочкой из сетки. Игра, должно быть, длилась давно, Шеридан-старший, раскрасневшийся и запыхавшийся, обернулся к нему, согнулся, уперев руки в колени:
— Принц, как хорошо, что вы подошли — не смените ли меня? В моём возрасте против молодой энергии — дело безнадёжное.
— Признаться, я не умею, — покачал головой Винтари, вертя в руках орудие для отбивания мячей, — я никогда не играл в эту игру.
— Правила совсем простые, — подбежал Дэвид, явно обрадовавшийся свежей крови, — я объясню. Если, конечно, вы не будете против. Отцу и правда хорошо бы уже пойти отдохнуть перед приёмом послов, я совсем его замучил.
— Нет, я не против, я охотно сыграю в эту игру. Если, конечно, вы меня научите…
Чувствуя, что Винтари снова начал пытаться подобрать какой-то титул, мальчишка рассмеялся:
— Просто Дэвид. Пышные звания мне пока рановато. Эта игра, принц, называется бадминтон. Суть состоит в том…
Шеридан-старший пожал Винтари руку, потрепал по голове сына и поспешил к дому.
— Ракетку держат вот так! — широкие ладони Винтари почему-то никак не хотели облегать рукоять так же легко, как узкие ладошки Дэвида, но у Шеридана же как-то получалось, и Винтари не сдавался, — подача…
Конечно, ждать сразу каких-то феноменальных успехов было б странно. Подачи Дэвида Винтари отбивал через раз, но и когда отбивал — посылал мяч высоко в небо или в окрестные кусты, где то ему, то Дэвиду его потом приходилось, иногда очень долго, разыскивать.
Костюм, конечно, проверки в полевых условиях не выдержал. Винтари решил, что для повседневной жизни ему нужно что-то более простое и удобное.

Впрочем, в основном мысли его были далеки и от игры, и от проблем гардероба тоже. Видимо, физическая активность так стимулировала работу мозга, что именно сейчас ему пришла охота проанализировать накопившийся пласт мыслей и ощущений.
Он размышлял, почему его так впечатлил образ Шеридана в домашней серой футболке и перепачканных землёй и травяной зеленью брюках, встрёпанного, вспотевшего, смеющегося. Нельзя было сказать, чтоб он увидел в этот момент какое-то новое и неожиданное лицо Шеридана. Для него привычным и нормальным было, что известные, облечённые властью люди имеют множество масок-лиц, он знал эти парадные маски пышных приёмов, парадов и балов и имел некоторое представление о личинах закулисных — он видел мертвецки пьяного Лондо, едва не падающего с трона, и хихикающих придворных, тискающих по укромным уголкам дам. Но всё это было не про Шеридана. Нельзя было сказать, чтоб это был какой-то другой Шеридан, нет, как раз дело в том, что был он один и тот же и там, на корабле и на «Вавилоне», и здесь, в своей резиденции, и Винтари вновь размышлял, как ему это удаётся. Либо этот человек врёт виртуозно, подумал он тогда, либо, что совершенно невероятно, не врёт вовсе. Между их расами, особенно в отношении к власти, политике, дипломатии, всё же очень много общего. Они подчиняются одним и тем же законам, и в целом между видными деятелями Центавра и Земли различия заметнее биологические, нежели психологические. Но Шеридан, при своей простоте, не укладывался в простые схемы. На Центавре о нём одни говорили, как о недалёком простеце-солдафоне, которого занесло в политику волей случая, по ошибке, другие — как об очень хитром и расчётливом интригане, сумевшем взлететь на гребне волны истории.
— Вы устали, принц. Думаю, пока нам стоит остановиться на достигнутом, вы согласны? Быть может, просто прогуляемся, или посидим в беседке?
Они пошли по тенистой боковой аллее — кроны высоких кустарников сплетались над их головами, как шатёр, от чего в аллее стоял приятный зелёный сумрак.
— Скажите, ва…
— Дэвид, просто Дэвид.
— Извините, Дэвид. Видите ли, я никак не могу отделаться от манер придавать самому обычному разговору официальный тон и нагружать речь соответствующими формулами… Это, если угодно, как акцент. Это тем более странно, что разговор, который я хочу с вами завести, лежит в сфере, официоза чуждой и потому непривычной для меня…
Дэвид остановился, повернулся, чуть склонив голову с лёгкой улыбкой.
— Принц, поверьте, не всегда отсутствие отточенных и выверенных фраз препятствует пониманию. И если вы сейчас не найдёте подходящих слов и настроя для этого разговора, я просто подожду, пока найдёте и попробуете снова.
— О нет, я найду. Никуда не денется то обстоятельство, что я просто имею мало опыта в ведении простых и по-настоящему интересных мне разговоров… Если я не спрошу сейчас, то потом могу просто не решиться. Но не воспримете ли вы мой вопрос как слишком неуместный и бестактный?
Они дошли до беседки, Дэвид приглашающим жестом пропустил гостя вперёд, предложив ему удобное место в центре.
— Сначала задайте ваш вопрос, ваше высочество, и тогда я смогу сказать, бестактен ли он.
Винтари кивнул. В беспредметных извинениях действительно мало толку.
— Скажите… Дэвид, вы любите своего отца?
Вопрос, может, и не обескуражил, но удивил точно.
— Конечно! Разве может быть иначе? А почему вы об этом спросили? Мой отец… показался вам плохим человеком? Поверьте, я способен понять, что взгляд с совершенно другой позиции, обусловленной… определёнными историческими и политическими обстоятельствами, может быть иным.
— Дело не во взгляде… Дэвид. Хотя… о взгляде и обстоятельствах позже. Нет, меня заинтересовало само… Знаете, по дороге сюда я читал некоторые земные книги. Поэзию… и прозу тоже… Меня заинтересовало то, как там описывается отношение к семье, к родителям. Очень…
— Сентиментально, вы хотели, должно быть, сказать?
— Не уверен, что здесь смогу подобрать слова. По части сентиментальности, или, во всяком случае, пафоса наша литература всегда была богата… Нет, знаете, Дэвид, слово «любовь» есть в каждом языке, только одинаковое ли у этих слов значение? Вы сказали — как может быть иначе… Я понимаю, ваша культура предписывает вам любить родственников… — Винтари запоздало сделал себе замечание, что не уточнил, которую культуру он имеет в виду, ведь всё же родители его собеседника принадлежат к разным культурам, но кажется, это сейчас не имело большого значения для разговора.
— Разве любовь можно предписать, принц? Да, культура, как вы говорите… почти любая культура, какую я с ходу могу назвать… скорее не предписывает, а воспевает искренние и горячие отношения между родственниками, любовь к детям, любовь к отцу, к матери… это естественно, это основа жизни, это возникает не потому, что восхваляется, а восхваляется потому, что невозможна сама жизнь без этого… А вы? Разве вы не любите своего отца?
От этих совершенно, в общем-то, логичных и невинных слов Винтари едва не стало плохо.
— Дэвид… вы знаете, кто мой отец? Кем он был? Нет… возможно, вы слышали, но не понимаете в полной мере. Это сложно понять тому, кто не встречался с ним лично, или не жил на Центавре, не слышал, каким зловещим эхом отражается это имя от стен, или хотя бы не видел последствий… его великих деяний… Но прежде, чем вы спросите меня, мог ли я знать его с иной, лучшей стороны, и мог ли простить ему… всё, что он сделал… Я просто скажу, что практически не знал его. Я, можно сказать, рос сиротой, родители не занимались мной — это тоже часто бывает у нас в знатных семьях… Я знал моих отца и мать по имени, по титулу, и даже знал в лицо, но как людей, как личностей я знал их лишь со слов… В большей мере слов окружающих, чем их собственных. В большей мере видел их отражения в кривых и правдивых зеркалах нашей жизни. У нас могут говорить о любви, почтении и признательности к роду, могут не говорить — суть от этого не меняется, в этом ряду нет места любви. Мы служим роду, фамилии, а род служит нам. Маскам, фигурам на политической арене, не людям. Иными словами, Дэвид — возможно, я скажу сейчас очень бредовое… Но я хотел бы послушать от вас именно об этом настоящем, не отравленном выгодами и условностями чувстве любви к родителям.

И в этот момент Винтари накрыло. Он понял, что удивило его не столько в Шеридане, сколько в себе самом. Пропустив ещё раз через память прочитанное из земных книг, он нашёл своему смятению, обуревающим его эмоциям верный эквивалент. Он воспринимал Шеридана как отца. Это было тем более дико, что подобных эмоций к своему собственному отцу он никогда не мог даже представить. Он действительно не знал отца — родители жили раздельно, это тоже не редкость у знатных центавриан, поженившихся по велению семей, отец приезжал в их поместье лишь пару раз на его памяти, и, положа руку на сердце, никакой грусти и чувства потери у него не было. Мать, впрочем, родительской нежностью его тоже не баловала — просто не испытывала к тому склонности. Дети (брат Винтари, увы, родился неполноценным и прожил недолго) были частью её обязанностей, её статуса, но никак не её личных интересов — в доме было достаточно слуг и учителей, которым можно было препоручить наследника. И оглядываясь сейчас назад, он мог сказать, что никогда до сего дня не видел в таком мироустройстве ничего странного и прискорбного, в общем-то и не предполагая, что может быть иначе. До этой встречи, радушной улыбки первого лица Межзвёздного Альянса, его неожиданного гостеприимства, тех книг в компьютере корабля, этого утра и наблюдения за игрой отца и сына — он и не знал, что такое бывает. Что такое может быть и с ним. И именно поэтому при встрече с Дэленн он не испытал ни малейших эротических эмоций — как в целом ввиду глубокого уважения к Шеридану, так и потому, что в ней он так же увидел мать. Мать, которой прежде у него не было.
Винтари не брался, конечно, предсказывать свою дальнейшую жизнь на много лет вперёд. Но именно сейчас — он точно знал — ему необходимо быть здесь. Чтоб дать себе сполна насладиться этими новыми для себя чувствами, этим тайным счастьем обретения. Если прямо сейчас лишить его этого — он будет чувствовать себя обкраденным всю оставшуюся жизнь.
Его взгляд натолкнулся на мягкую тонкую травку с бледными цветочками, пробивающуюся между плит у подножия беседки.
— Дэвид, скажите… что это?
— Удивлён, что вы спрашиваете у меня об этом, принц. Ведь это растение с Центавра. Неприхотливый достаточно распространённый сорняк, обычно растущий в тени более крупных сородичей. Его семена попали к нам вместе с семенами клумбовых люрий, по всей видимости, у них очень мелкие семена… Нам пришлось покопаться в справочниках, чтобы определить, что это. Это же лотракса.
Винтари кивнул. Лотракса, да. Обычно это растение просто не замечают — его стебли не видны под раскидистыми ветвями и листьями кустов, его аромат сливается с ароматами других трав, глушится более резкими запахами цветов. Но всё же оно есть. Его чувство подобно этому растению. Невидимое обычному взгляду, неведомое до сих пор даже ему самому. Только на Минбаре он и смог разглядеть его.
— Увы, мне пора собираться. Через час у меня занятия при храме…
— Понимаю. Скажите, Дэвид, завтра я смогу сыграть с вами так же, в это же время?
— К сожалению, завтра я никак не могу, принц. С завтрашнего дня на двое суток я буду плотно занят в обряде…
— Обряде?
— Приготовления торжественного обеда в вашу честь. Мне повезло удостоиться чести приготовить этот обед самому.
Винтари снова кивнул. Что отказываться, говорить, что не стоит ради него так хлопотать — бесполезно, он прекрасно понимал, не перед минбарцами отказываться от особых почестей, да и не центаврианину. Также прекрасно понимал и ещё кое-что. Что сегодня придёт в свою комнату и перечитает всё, касающееся этого обряда, выучит назубок все действия, которые ему следует во время этого обеда совершить, все слова, которые следует сказать. Потому что он просто не допустит, чтоб была совершена хоть малейшая ошибка и Дэвиду пришлось выдержать ещё двое суток бдений. Это и для минбарца не плёвое дело, хотя они на порядок выносливее и землян, и центавриан, вместе взятых, раз выдерживают многодневные посты и медитации, но Дэвид-то на большую часть — землянин…

— Господин президент, мне нужно поговорить с вами. Если, конечно, вы не слишком заняты.
— Нет-нет, проходите, Винтари. Что-то случилось?
Центаврианин осторожно сел в глубокое кресло, принялся сосредоточенно очерчивать взглядом бледный узор столешницы, стесняясь смотреть в улыбающиеся глаза Шеридана. Слова давались трудно. Наконец он собрался с духом.
— Господин президент, когда вы пригласили меня погостить в вашей резиденции, вы, помнится, не поставили мне чётких сроков…
— Это так. Я сказал, что вы можете жить здесь, сколько пожелаете, и сейчас повторю вам то же самое. Что-то изменилось у вас? Рискну предположить, вы соскучились по дому, или просто заскучали здесь? Вы решили покинуть Минбар и вернуться на Центавр?
Винтари усмехнулся от этих ожидаемых, в общем-то, слов.
— Напротив. Мне нравится здесь, господин Шеридан, и мне хотелось бы быть здесь… я не знаю, насколько долго. Но мне не хотелось бы обременять вас…
Шеридан рассеянно переложил какие-то бумаги перед ним на столе с места на место.
— Мы уже говорили об этом. Вы не обременяете меня. И Дэленн, и уж тем более Дэвида, не обременяете уж точно.
Пальцы центаврианина, нервно теребящие подлокотник, на миг замерли.
— Спасибо вам за эти слова, господин Шеридан… Всё же я продолжу. Всё же мне необходимо это сказать. Для того, чтоб нам всем ни сейчас, ни впоследствии не испытать никакого стеснения, я хотел бы сам оплачивать своё проживание. Поверьте, деньги у меня есть.
— Но…
— Но это ещё не всё, — Винтари встал, нервно прошёлся по кабинету, — прекрасно понимая, что у вас тут не гостиница для богатых бездельников, я хотел бы найти себе дело, которое оправдало бы моё здесь пребывание. Я заметил, что, несмотря на давность общения, полноценного культурного обмена между нашими расами так и не было. Общение было слишком разрозненным, рваным, и, что уж говорить, местами тяжёлым… Мне бы хотелось внести посильную лепту в исправление этого положения. Я мог бы заняться переводами… Для начала, конечно, мне необходимо будет выучить в совершенстве язык… все три главных языка — и лучше места, чем метрополия, для этого не найти. Мне хочется надеяться, что эта моя деятельность будет нужна не мне одному.
Шеридан выронил ручку.
— Принц, я… У меня нет слов. Вы уже говорили об этом с Дэленн? Если хотите моего мнения, то я считаю, что это замечательная идея. Но не могу не сказать сразу — такая масштабная задача ведь потребует много, очень много времени…
— Что меня вполне устраивает. Родина меня не манит, поверьте, господин президент. Мне нечего там делать, и никто там меня не ждёт. Во всяком случае, не ждёт ни для чего хорошего.
— А как же ваша семья? Я знаю, у вас много недоброжелателей, но… Есть ведь и родные люди. Вы не скучаете по ним, а они по вам?
Винтари остановился возле стеллажа, где рядом с золочёными корешками книг и папок, футлярами свитков и «деревцами» информкристаллов переливчато сияло хрупкое чудо — модель «Белой звезды». Пальцы так и жгло от желания прикоснуться к ней, огладить сверкающий корпус, кольнуть подушечки кончиками крыльев.
— Семья? Господин Шеридан… Я немного говорил уже об этом с вашим сыном. Признаться, столкнулся с проблемой… Мне сложно подобрать слова, чтоб объяснить. Не всё можно описать банальными словами «не любят». Просто поверьте, никто из моих родственников не привязан ко мне и не испытывает грусти из-за моего отсутствия.
— Вы уверены в этом, ваше высочество?
— Поверьте мне — абсолютно.
Шеридан тоже поднялся, прошёлся у противоположной стены, Винтари вслушивался в его медленные, тихие шаги.
— Да, я знаю о… вашем отце… И допускаю, что из его семьи… вы также ни с кем не близки… А ваша мать?
Винтари совершил над собой усилие — разорвал этот гипнотический контакт с бело-фиолетовым чарующим светом, обернулся.
— Я читал, что в прежние времена в вашем мире тоже существовала практика насильственных, династических браков, когда партию молодым выбирали старшие, и часто супруги даже не встречались до свадьбы. Сейчас подобного, кроме отдельных узких специфических кругов, у вас уже нет. Не могу не сказать, что в целом рад за ваш народ. Я также знаю, что несмотря на это, многие семьи, созданные по принуждению, всё же получались счастливыми, супруги проникались друг к другу если не любовью, то сочувствием, их сближали дети, совместная жизнь… У вас об этом есть поговорка — «стерпится-слюбится», кажется, так? Странно, что такой поговорки нет у нас… Но у нас тоже есть счастливые семьи, в которых мир и лад. Мужья и жёны, которым повезло сойтись характером по крайней мере настолько, чтоб не приходилось селиться по разным домам, которые смогли найти друг в друге качества, достаточные во всяком случае для… дружбы, если можно так выразиться… которые заслужили любовь своих детей, по крайней мере, и их глазами смогли взглянуть друг на друга… Я завидую им, потому что всё это не про мою семью. Когда моих родителей поженили, они оба были вопиюще молоды — но достаточно сведущи в законах жизни, чтоб не иметь иллюзий. Мой отец тогда ещё не был тем, кем его помнят ныне, но уже обнаруживал… признаки психического нездоровья, будем говорить честно. Моя мать прожила с ним под одной крышей полгода — столько длится наш медовый месяц… и ей этого хватило. После моего рождения они встречались лишь на официальных мероприятиях, и, в общем-то, это устраивало обоих. Его супружеские обязанности выражались в отчислении положенного содержания, её — в том, что в её доме жил я. Поверьте, это весьма щадящий вариант, это везенье. Некоторые такие семьи, «чтобы соблюсти приличия», родственники заставляли съезжаться — и ничего хорошего из этого не получалось. Да, господин Шеридан, я жил с матерью, я видел её, конечно, куда чаще, чем отца… но это ничего не меняло. Ко мне мать относилась так же официально, как к супругу. Отец, мать, сын, дочь — у нас это тоже вроде должности, сана, статуса… Дворец большой, и мы жили в противоположных его частях. Без важного повода она ко мне не заходила, даже не интересовалась, как я там. Она заботилась о том, чтоб я был всем обеспечен, хорошо одет и подобающе воспитан и обучен, но она сама не одевала меня по утрам и не укладывала спать, не читала мне книг и не вела со мной бесед. Кормилицы, няньки, учителя — кого угодно я видел чаще и знал лучше, чем её. У меня не было… мамы, господин Шеридан. У меня была леди Вакана из рода Горгатто, моя мать. Конечно, после… отцовского возвышения… она провела со мной несколько… больших, обстоятельных бесед. Стремясь разъяснить новую политическую ситуацию и мои перспективы, выдать рекомендации, к чему стремиться и как себя вести… Вы сказали бы, что это несколько не то, что хотел бы слышать и постигать ребёнок, но у нас вот так. После того, как… отца не стало, она так же провела со мной беседу. Сказала, что политическая ситуация мрачна и нестабильна, но род наш теперь совершенно точно в опале, и мне нужно будет расти, думая, как суметь выбиться, устроиться в жизни. Сейчас — уже прошло много времени, и опала с нашего рода снята, моих родственников по матери снова приглашают на официальные приёмы и рады видеть в знатных домах — моя мать занята важной задачей. Закрепить этот зыбкий пока успех. В том числе лично для себя. Всё-таки, как ни крути, она остаётся вдовой человека, с именем которого связаны ещё не утихшие скандалы. Она планирует выйти снова замуж, и я, как живое напоминание о её связи с отцом, ей в этом совсем некстати. Да, я третий претендент на императорский трон, это верно… Но я в этом смысле слишком ненадёжная валюта, два первых претендента живы, здравствуют и не собираются уступать мне дорогу. В мои шансы мать откровенно не верит, не верит, что я сам способен проложить эту дорогу, а у неё возможности проложить её для меня сейчас нет. Поверьте, она только счастлива будет, если я как можно дольше не буду маячить на горизонте. Она без колебаний отравила бы меня, если б это потребовалось для личного успеха.
— То, что вы говорите — ужасно… И я бы не смог поверить… Если бы несколько не знал уже центавриан. Представляю, как вам сейчас тяжело…
Винтари поднял на него светлый, счастливый взгляд.
— Вот тут вы не правы, господин президент. Сейчас мне — очень хорошо. И я неописуемо благодарен за это вам.

запись создана: 03.06.2012 в 21:55

@темы: фанфег, Вавилон-5 и другие древние легенды, Творчество

---

Когда долго не добирался что-то сделать, потом это сделать всё сложнее. Вот и с дневником так, "надо, но можно, опять не сегодня". В итоге оказывается, не был здесь больше года. Ого.
Что за это время произошло? Да много всего. Я поступил и уже сукаблядь на втором курсе. Вуз пытается научить меня тому, что не смог никто до него - постигать дзен. Сейчас вот список предметов к очередной сессии выложен, но есть основания ему не доверять.
Прошло энное кол-во Дней Хвоста, неплохой такой звереоборот. В данный момент 23 котоособи и это, откровенно, многовато.
В ВК всё более-менее по-прежнему, а вот на ФБ... не очень. В каковой связи и думаю, не выкладывать ли, чего набредогенерилось, тупо здесь. Ну, АТ всё-таки имхо не для всего площадка. ОРИДЖИ и литрпг я не пишу таки. Читало меня тут полтора инвалида, но и на ФБ, прямо скажем, мне в топы дорога заказана. А так ну чо... "Венок Альянса" отредактировал в очередной проклятый раз...
Планов по-прежнему больше, чем тяму на них.

@темы: дайревое, интернетное

---

Ну да, чем ещё заняться в 5 утра...

Вот что значит уже много лет не переезжать - в закромах родины скапливается ёбаная куча дерьмища. Нашёл свои рисунки таких лохматых годов, что уже успел забыть о них. Альбом с календариками. Искомую тетрадь не нашёл, не, но надежды пока не теряю, ну не могла она никуда из дома деться, я её не уничтожал - какой смысл уничтожать последнюю тетрадь, не уничтожив первые, значит, где-то здесь. Зато нашёл "Воплощение кошмара", во как хорошо, никого не надо проклинать.
Ох и люблю ж я блядь напомнить себе, сколько ещё работушки-то...

@темы: жыт и быт

---

Да, опять я ничего не писал. А почему пишу сейчас? Потому что 5 утра, я сушу голову, в 8.30 приедет автопомощь... Кто победитель по жизни? Я победитель по жизни. Ну, и вообще некоторое количество новостей накопилось.
Завтра у нас, стало быть, День Хвоста, на котором хорошо бы пристроить всех 9 котобандитов, но счастье будет, если пристроим хотя бы Чачу. Ибо она конкретно запрессовала Мар-Мар. А прессовать Мар-Мар нельзя, она тоже баба вредная.
Собака моя намерена, похоже, вырасти конкретным лосем и по совместительству балованной дитяткой. Сейчас пытаюсь приучить детинушку хотя бы дни проводить во дворе. Собака демонстративно страдает, а вечером обнимает меня бурно и болезненно.
Я пошёл-таки на курсы HTML и теперь каждый урок мне хочется свалить с них к чёртовой матери. Ибо вот этот темп галопом по европам это точно не то, что я выбрал бы, если б знал, что оно будет. Тупят, впрочем, все, не знаю, тупит ли кто-то больше, чем я, но не тупящих, по-моему, нет. Дома догоняюсь видеоуроками, почему-то, когда смотрю их, то всё понятно. А ну да, там же более элементарные вещи объясняются. А не трах бах давайте сразу сделаем что-то крутое, вы на 4 занятии уже дохуя умные. Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса. Надо ли говорить, что тут не до биологии и тем более не до математики, вспоминать не хочется о её существовании. И не помню точно, сколько я уже мурыжу это грёбаное тестовое задание для геймбука, вот казалось бы, чо сложного-то. Не после 10 метром фанфичной травы.
Вообще очень тяжело, когда некому вкуситься в мозг.
1. Я закончил редактуру "Бракирийского следа" и теперь мне маятно и томно. Что дальше? Ну, на мне висят "Слова под снегом", но я забыл, чо там дальше Вернее, глобально не забыл, но сейчас у меня затык.
Надо писать "чотамдальше"... А это задача глобальная, потому что это надо накидать хронологию того пиздеца, которым не особо святая троица (четверица даже, если учитывать некоторых преимущественно бесплотных) накрыла галактику, и понимание того, насколько это пиздец, несколько опускает мне руки. Опять ёбаная куча военных баз, политиков и их интриг, я ж хотел писать милый высокопарный слешик, мозг, зачем вот это вот всё?
И о прошлом забывать не надо. Я ж хочу всё-таки написать историю знакомства Альбертовых родителей. Сама концепция вроде уже есть... И мне опять не даёт покоя "Крестовый поход", а конкретно планета Регула, жители которой... земляне? Ну, биологически это земляне ж, ну? Только живущие в неком квазифолкантураже. На дворе между прочим 70е, 23го века. Это что, вторичное одичание? Ну или чо это, как это? Откуда они взялись такие? В сериале я ответов на этот вопрос не помню, кроме того, что "им нравится их образ жизни". Ну хуле, вот и буду вымучивать свою версию
2. Некоторая нехватка Иксов в организме тоже печалит. Хочется ваять продолжение "Бесполезного мутанта". Хочется ваять эпичное продолжение эпичной пьянки. Что мешает? Опять же, понимание глобальности задачи.
3. Да где уже блядь эта грешная последняя тетрадь "Зеркал"????
4. Ну и не стоит забывать, что год у нас в некотором моменте юбилейный. А у меня есть некая идея мистического детективчика... который я ебал в рот писать в одну харю, ну честно, мне нужна команда мозговых штурмовиков и мозговых истребителей!
Соавтора мнеее! Полцарства за соавтора! Кого б инфицировать?

@темы: домашние чудовища, Вавилон-5 и другие древние легенды, искусственный интеллект, Творчество

---

Так, надо, значит, написать что-то о ситуации на данный момент... Почему именно сейчас - не знаю, вообще-то при отсутствии мыши делать не хочется особо ничего... Мышь, в смысле, осталась одна - та, которая ебанутая. Вторая всё. Ебанутая мышь временно живёт с компотрупом, потому что я таки пнул себя в сторону рисовать, а победителем по жизни я таки остаюсь. Мало того, что вторая мышь всё - мой замечательный, божественный подаренный на день рождения планшет на компотруп не встаёт! Я его понимаю, на эту развалину встанет только у конченого некрофила. А на ноуте нет фотошопа, а сам его поставить я ниасилю, я глянул в тот мануал и с трудом уложил шабку-столбунец. Так что в технике я, пожалуй, особо не продвинулся. Вы б тоже не продвинулись, если б рисовали на компотрупе ебанутой мышью.

Так вот, о Дне Хвоста. В кои веки разобрали реально ВСЕХ. Правда, потом троих вернули. Керлика Митю - аллергия на табак. Нет, Митя не курит. Курю я. А Митя как-то умудрился так пропитаться, что в общем вот.

фото большое, как уменьшать вкшные фотки, я не знаю

Селкирка Леониса - не ужился со вторым котом. Верю. Сейчас Леонис занимается тем, что хуесосит Шельму.

аналогично

И Ингрид - на сей раз обычная аллергия.

Сразу с Дня Хвоста ко мне приехала экзотка Чача - мы ещё до того договаривались, что переедет ко мне. Шипучая, мрачная, как апокалипсис, с текущими глазами.

В общем, непривычная пустота была в приюте недолго, да. Следующим поступил чёрный и желтоглазый котик, поименованный Люцифером. Это на данный момент самый беспроблемный новенький, он просто гундит на тему того,
что приходится сидеть в клетке. И то не всегда.
А потом одного за другим привезли два геморроища, оба белые. Первый - Саноске Харада, не хочешь, а надо.

У котика букет - ни у кого такого нет. Лейкоциты раз в 5 повышены, гемоглобин понижен, какие-то там ещё нейтрофилы и прочие хуефилы, в общем, анализами кота можно пугать слабонервных. По узи куча подозрений - на гепатит, ХПН, пиелонефрит, МКБ и в конечном счёте новообразование. Такой степени дистрофии я не видел никогда и даже не смог бы представить. Это реально скелет в шкуре. Непонятно, откуда у него берутся силы пиздить меня при попытке закапать нос. Впрочем, котик жрёт, это радует.

Второй хотелось бы сказать получше... Поскольку шинсенгуми кончились на вон том скелете, этого назвал Датэ Масамуне. Ну, у него таки нехуёвая проблема с глазом.

А ещё нет хвоста, кровоточащая культя.

Самурай, как известно, стремится к смерти, чем эти двое теперь и занимаются - то есть противятся обработке глаз и носов с неподобающей для такого состояния прытью.

Завтра привезут ещё двоих, один из них тоже белый. Надеюсь, хоть этот будет здоровым... Ну, для разнообразия. Потому что второй - прооперированный крипторх...

В общем, у кого канун НГ, а у меня безудержное веселье.

@темы: кошаки, домашние чудовища, Фото

---

"- Так, Мстители, все знают, что делать?
- Вообще по жизни или сейчас?
- Сейчас.
- Фух"(с)
Завтра День Хвоста, подготовка к которому дала нам попсиховать. Не бывало, конечно, ещё пока, чтоб без накладок, но маркетолог, вспомнившая уже на этой неделе, что у них на одно время ВНЕЗАПНО стоит два мероприятия, побила все рекорды. Как бы обойтись без уголовки, ага. Всё будет явно эпично и надрывно, как никогда. Начиная с утренней эвакуации в два этапа, большая часть реквизита-то у меня в гараже. Если вы спрашиваете себя, на что вы тратите свою жизнь, покрасьте палеты зимой в гараже и молитесь, чтоб они успели высохнуть. Интересно, что-нибудь мы завтра забудем? Потому как что я с утра злобное ни на что не способное растение, доказано уже много раз. Чтоб всех этих гадов завтра разобрали, а... Прям всех. Понаслаждаюсь тишиной-пустотой один-два дня...
Нас же ещё угораздило вляпаться в щенков. Подкинули к магазину по соседству с Натикой. А где щенки, там и энтерит. Передержка пацанов вообще красавцы, как услышали, что мы собрались кастрировать, взвыли - ах, только не в ПЛС, там вирусняааа. Что в итоге? Вирусню пацаны там, на передержке, и нашли. Потому что моя доля этого богатства, две сучонки, кастрировавшиеся за неделю до, чот без вирусов обошлись, одна в Барнаул внезапно уехала и прекрасно там здравствует. А пацаны, одного мы после кастрации на её место, другого сразу в новый дом, товокнулись. Оставшуюся сучонку я на всякий случай проколол (всё-таки она ночь с больным братцем в одной клетке пересидела), и эти дни были мучительнее для меня, чем для неё - визжала ТАК, что я готовился оглохнуть полностью. Пронесло, в общем, похоже. Зато заболела дикокошь, и это пиздец, потому что нихуя не понятно, что с ней. Не, пробои и через прививки бывают, это понятно. Но там что-то похожее на аллергический отёк носоглотки и до кучи давление... Ну, не то чтоб я прямо верил, что завтра бы её кто-то взял.

@темы: домашние чудовища, а здесь у нас по расписанию подвиг

---

Давно я не писал-то ничего, да... А что писать? Жизнь стабильна, кошки и творчество, творчество и кошки. Не, ну можно б было тут публиковать заметки о наблюдении за промежуточным видом, дожившим до наших дней. Я ТП имею в виду. Но в сущности, и это будет повтор.
Умер мой пёс. Немного не дожил до 12летия. Вот вообще неожиданно. Да, я знаю, что они примерно столько и живут,
но ведь могут и больше. Я рассчитывал, что уж года 3-то он ещё проскрипит. По нему, конечно, было заметно, что уже не юный, но был всё такой же бодрый и улыбчивый. А тут слегка приболел, хуже кушать стал и...
На самом деле хорошо, когда так. Без длительного мучительного угасания. Тихо, во сне. Умирать всем так и так приходится, вот так - лучше всего.
Мне обещали кобеля - прямо натурально уличного, бывшестроечного, загаражного, но не смогли уговорить его так круто и рискованно поменять свою жизнь, и привезли вот это. Девко. Перспективное, тупоносое и кудлатое. Она пока малость в шоке от такого крутого поворота, но контакт налаживается. Погрызла мои ноги, пожрала собачьей консервы (их у меня мало, чото надо решать), получила леща от Мити, всё норм. ИВ, которая вместе с Ришей за ней ездила, предложила назвать Шельмой. Я поржал, но похоже, так и будет. Потому что мой талант придумывать имена кошкам на собак не распространяется. Я-то рассчитывал на пса. Назвать Кабелем. Но жизнь внезапна.

@темы: домашние чудовища, Фото

---

Немножечко злободневненького

07.11.2017 в 18:46

Пишет  Liquidator:

Левый_марш_@_Николай_Прилепский
В честь юбилея Октябрьской революции запощщу песенку. Она, конечно, вульгарная, но мне нравится...

@темы: с праздником!

---

Вот чего как раз не хватало

Сказал товарищ Тано, что если и дальше вк будет радовать всё новыми и новыми феериями, то вернётся на дайри и как-то плевать, для чего он удобен, а для чего не очень. Я тут раньше обитал и мне было отличненько. А оно эвона как.
Ну, классика. Когда хороший проект становится коммерчески неуспешным, он загибается. А когда становится коммерчески успешным - от него самому хочется бежать куда подальше.

31.10.2017 в 15:49

Пишет  Йера Не-Закат:

31.10.2017 в 00:56

Пишет  Merrybran Brandybuck:

Шокасаеца дайрей
Ребята, админы наконец рассказали, что происходит и скока не хватает. цифры ниже, а в комментах там вопл на тему "дайте реквизиты", "прикрутите кнопку абонплаты".
Ребят, пока нет такой кнопки - давайте что ли тупо пойдем в платные услуги, поставим ТРИ галки "вклад развитие" и перечислим на дайрики 160 рублей. Для начала. Если эти галки не снимать, 160 рублей будут уходить со счета ежемесячно. Давайте попробуем чтоле...
Ну и репостните. если такой вариант поддержки дайрей вам зайдет.

31.10.2017 в 00:20

Пишет  Diary Spirit:

Как дела у дайри
Дорогие пользователи!
Согласитесь, что наши-ваши @дневники для интернет-сайта живут уже довольно долго. Развивать и поддерживать такой большой проект 15,5 лет нам было нелегко, но очень интересно.

Вспомним нашу с вами историю

Проект был открыт в начале 2002 года и не задумывался как коммерческий. Он стал популярным и интересным широкому кругу людей совершенно неожиданно для команды его разработчиков.

Первые 5 лет он содержался полностью на средства его создателя  носа.
В 2007 году долю проекта выкупила инвестиционная компания DST Advisors (позже Mail Group), именно в этот период у сайта появилась возможность купить столь необходимое серверное оборудование, набрать штат профессионалов и развиваться. Мы сделали редизайн, появились платные сервисы, которые стали первой попыткой монетизации. Через три года вложенные инвесторами деньги иссякли, основная часть команды разработчиков была распущена и развитие Дайри практически остановилось. Зато мы начали учиться зарабатывать на рекламе. В 2010 нам удалось выйти на самоокупаемость и поддерживать жизнь сайта небольшой командой, работавшей удаленно без аренды офиса и состоявшей из руководителя проекта, трех администраторов, сисадмина и программиста, занимавшегося лишь исправлением ошибок и мелкими доработками.

На графике просмотров страниц счетчика Mail.ru
https://top.mail.ru/visits?id=603122&period=2&date=&gender=0&agegroup=0&ytype=visitors&aggregation=sum&ytype=visitors&days=4383
видны три фазы жизни сайта:

1 — 2002 – 2007 годы до появления инвестора
2 — 2007 – 2010 годы финансирования и развития сайта
3 — 2011 – 2017 падение всех показателей



В 2010 году начался бурный рост социальных сетей ВКонтакте, Одноклассники, Фейсбук и других, существенно повлиявших на отток посетителей с блоговых сайтов во всем интернете. Дайри никогда не приносил прибыль его владельцам, все заработанные средства хранились на его банковском счете, что позволило нам в 2011-2013 годах создать некоторый финансовый резерв на будущее. Однако, с конца 2015 года ситуация стала ухудшаться: уменьшение аудитории сайта, общий спад доходов от интернет-рекламы, незначительный процент использования платных сервисов привели к тому, что расходы стали превышать доходы – сначала немного, а потом все больше.

В минувшем сентябре накопленные деньги закончились совсем. В октябре мы предприняли попытку увеличить количество рекламных баннеров на страницах (в ответ вы увеличили количество установленных баннерорезок, что вполне оправдано и логично). К середине ноября посмотрим, что это нам даст. Но и так понятно, что рассчитывать на существенный рост доходов не приходится.

Немного цифр текущего момента

Около 35 000 посетителей составляют ядро сайта. Это те пользователи, которые каждый день используют дневники: читают или пишут.
Самый популярный сервис — "Шапка-невидимка" — на сегодняшний день используют 1845 человек.
Самый непопулярный — "Вклад в развитие" — 23 человека.

Платными сервисами пользуются менее двух тысяч человек — видимо, это та самая аудитория, для которой важно сохранение проекта живым. Остальные 60-70 тысяч посетителей в день — аудитория, которая заходит на сайт нерегулярно либо по ссылкам впервые. Эти люди, которые приходят на Diary.ru благодаря тому, что 25% контента на сайте открыто. Остальные 75% содержимого сайта — это закрытые дневники и записи, которые не генерируют входящий трафик.

Минимальный % использования платных сервисов и тотальная закрытость дневников — две главные причины, которые не позволяют проекту оставаться хотя бы на уровне самоокупаемости. Мы сократили до минимума свои расходы, экспериментируем с рекламными форматами, но эти усилия могут лишь отсрочить последний день, но не отменить его. Сайт уверенно убыточен и в существующей модели не имеет перспектив возрождения. Как ни печально, следует признать, что время интернет-дневников прошло.

Про деньги

В последний год мы зарабатываем немногим больше 300 тыс. руб в месяц (август — 357845, сентябрь — 314932, октябрь узнаем после 10 сентября). Из них примерно 80-90 тыс руб — доход от платных сервисов (пять лет назад эта сумма колебалась от 250 до 300 тыс руб в месяц), остальное — доходы от баннерных сетей за показ рекламы. Тратим мы в последний год около 480 тыс. рублей в месяц (раньше было более 700 тыс., потом пришлось все сокращать). Как было сказано выше, нас спасала "подушка" накоплений на р/с, которая к сентябрю 2017 совсем сдулась.

В общем-то, сейчас ежемесячно не хватает не так уж много, 170 тыс или около того. Но одно дело — вкладывать даже большие деньги в растущий сайт и совсем другое — содержать даже за небольшие деньги уверенно падающий сайт, лишь оттягивая его кончину (вы сами видите график просмотров по счетчику Mail.ru). Кстати, в декабре 2016 года  нос выкупил у Mail.ru его долю за небольшие деньги, помогая им избавиться от мелкого ненужного актива, который "не выстрелил", и в знак благодарности за то, что в свое время этот инвестор помог Дневникам развиваться и вырасти в пять раз — с 60 до 300 тысяч уникальных посетителей в сутки. Частично эта покупка даже оправдалась в силу того, что без юрлица-соучредителя мы смогли перевести сайт на упрощенную систему налогообложения.

Вполне возможно, что сейчас активная часть аудитории Дайри сможет кинуть клич на сбор добровольных пожертвований и сумма даже наберется. Но, во-первых, она будет расти, во-вторых, ее нужно будет вносить ежемесячно. Нам пока не очень верится, что такое может продолжаться слишком долго.

UPD

Тем, кто предлагает свои услуги.
Мы готовы переписываться, общаться, пока не найдется вариант спасения. Нам важно, чтобы сайт в любых руках оставался тем самым дружелюбным местом, которым он был 15 лет, а не превратился в площадку любителей какого-то одного фандома или течения, откуда остальным пользователям рано или поздно придется уйти из-за новых правил или проявлений недружелюбия.

@темы: дайревое, интернетное

---

О тапках и кошечках

А сегодня хочется поговорить о том, что вызывает самое большое омерзение - то есть о людях. Ну, об этом три тома наговорить можно, да, хотя бы вот ввиду того, что дня не проходит, благодаря нашей деятельности в ТП-то, чтоб мы не получали упрёки, что мы ЛЮДЕЙ ненавидим, на ЛЮДЕЙ кидаемся, с ЛЮДЬМИ разговаривать не умеем. Это откровенно подбешивает даже не потому, что ЛЮДЕЙ, о которых идёт речь, стоило б оглоблей отходить, а не чото там каким-то матом. У меня, пожалуй, даже больше брезгливости вызывает сама попытка изобразить из себя вот эдаких неизбывно добрых, позитивных, благожелательных и всё человечество любящих. Блядь, почти 34 года я живу на этой ебанутой планете. Я готов поверить ну в 0,01% таких людей, кто прямо никого не ненавидит и ни на кого не злобствует, ну, если брать обычных людей, конечно, а не буддистских монахов. Серьёзно, у каждого есть хотя бы одна, а чаще не одна, категория, вызывающая зубовный скрежет. Кто ненавидит хохлов, кто чурок, кто геев, кто Свидетелей Иеговы и агентов Орифлейм... И тут мне стопиццотая на моей памяти пизда ужасается, что мы тут, кошмар какой, ЛЮДЕЙ ненавидим, и всячески пытается изобразить, что в её окружении вообще никто никого ни матом не ругнёт, ни хмуро не посмотрит. Нахуя??? Кого она вообще убедить надеется? Ну это так же как с обвинениями в алкоголизме - "Я вообще не пью, я вообще алкоголь не приемлю!". Да уж конечно.
Но эту тему развивать можно долго, а сейчас немного о другом. Вот лично у меня есть такая особо ненавистная категория, как человек-потребитель. Тот самый, которого мечтал вырастить министр образования и похоже таки вырастил, молодец мужик. Теперь этот самый потребитель ВЕЗДЕ.
Я ващет тоже не дурак порассуждать о выборе. Ну, сам я вот очень даже переборчив, к примеру, к людям. Я не люблю одиночество, очень не люблю, но реально лучше буду один, чем окружён неким говном, лишь бы чото двуногое вокруг гоношилось. Это кошке можно простить многое - проблемы с лотком, драчливость, нелюбовь к обработке ушей и любовь гулять по клавиатуре - она блядь кошка, и интеллект у неё кошачий. А от человека я вправе ожидать некоторой сознательности. Так что пройтись по сторонникам кидаться на любое двуногое без перьев во имя провозглашения своей всяческой человеческой состоятельности я тоже люблю и время от времени практикую.
Иной вопрос - переборчивость во всяких там приятных жизненных ништяках. Вот тут, хошь не хошь, водораздел у меня тоже пролегает. Собсна, тут можно вспомнить эпичный пост про выбор башмаков и отношенек и лишний раз пройтись по любителям сравнивать пизду с замком, ну а я для себя по итогам осмыслений всех этих разной яркости примеров вывел такую мысль - учиться как-то, ну, тоже быть уверенным в себе и где-то как-то даже наглым потребителем в том плане, чтоб просто говорить, что те иные люди мне неприятны, без расшаркиваний и длительных втолковываний. Вот неприятны и всё. Гигиена личного пространства, как щас это модно называть. Годный маркер, кстати - истории про нищастное советское детство. Дефицит, карточки, нечего есть и нечего носить - всё, до свидания. Без всяких попыток понять эту "другую правду". Моё советское детство голодным не было, у меня всё было. А вот как раз когда началась перестройка и в страну хлынули свободушка и изобильице - тут мы и познали, что значит "в холодильнике мышь повесилась". А чуть позже я познал, что вот эти самые изобильице и свободушка порождают самый страшный тип людей - которым натурально необходимы стопиццот сортов колбасы и столько же моделей тапок, хотя желудок у них один, а ноги две. И в этом смысле мне гораздо жальче колбасу и тапки, чем людей, да - потому что это самое изобилие, возможность ВЫБИРАТЬ предусматривает неизбежные ИЗЛИШКИ. То, что не выберут, не раскупят, что сгниёт, будет списано, утилизировано. сырьё и труд множества людей будут выброшены в сортир - зато наголодавшаяся в детстве тупая манда НАВЫБИРАЛАСЬ, погуляла по магазину в порядке экскурсии (я ненавижу находиться в магазине дольше получаса, и большую часть времени я провожу не в зале, а в очереди к кассе. О кстати, а как страдашки от советских очередей переживают очереди в гипермаркетах, а? а да, утешаются тонной бессмысленной хуйни в тележке). Оно в принципе да, колбаса не страдает, когда тухнет. Всего лишь напрасно страдала та корова, из которой она сделана, и те работники мясокомбината работали в тот день совершенно зря... Но вот тот же принцип переходит и на живых существ. Какими были советские кошки? Трёхцветные, полосатые, чёрные, рыжие и сочетание всего этого с белым. Ну, некоторое количество тайцев - тогда ещё сиамов. ВСЁ. И все были довольны. Ну, кроме страдателей по стопиццот сортов колбасы, ага. А потом СВОБОДУШКА, ИЗОБИЛИЕ, возможность ВЫБИРАТЬ. И необходимость закидывать этих долбоёбов, верещащих, что люди вправе ВЫБИРАТЬ, "наших" им взять или плодильщицких, фотками кошек с признаками породы, найденных на улице. И если какой-то породы в уличном варианте ты не можешь показать - всё, стухни, твоя аргументация слаба. Плевать, что шотов-бритов как говна уже давно, ориенталов же нет пока? Ах есть? Ну тогда мож курбобов нет? Чо, и они есть? Ну тогда они бенгалов наплодят. Долбоёбы ж должны иметь право ВЫБИРАТЬ, копаться в дешёвых котятах как в корзине в гипермаркете. Выбор должен быть как можно более изобильнее, как на полках в этих самых гипермаркетах, дорого-богато. Ну какое им дело до гниющих списанных продуктов и гниющих в подвалах кошек - побочки этого самого богатства выбора. У них же голодное советское деццтсво, расступись земля и небо.

@темы: Люди, эти трепетные нежные создания...