Это был 95 год... (ч.8)

[St. Byron]

Пристанище. На новом месте.

Марта познакомилась и подружилась с внучками Евдокии. Старшей, Натакше, было шестнадцать лет. Ей здесь не очень нравилось, она ругалась с бабушкой и грозилась, что уйдёт в Маслянино пешком с посохом. Марта её отчасти даже понимала, и даже готова была составить ей компанию... Хотя в то же время всё сильнее привязывалась к этим местам.
Но больше она общалась с Юлькой. С ней они играли в игру "отгадай предмет", которая сводилась к тому, чтобы найти нарисованному предмету наиболее остроумное название.
Юлька тоже пела Марте песни. Первая - то, что пела Кати, про цыганку. Вторая - "Там, где шумели камыши", когда-то Марте нешуточно испортили настроение 8 марта, долго картины перед глазами стояли... Ну и третья под стать - про какую-то Лену, покончившую жизнь самоубийством, непонятно, впрочем, из-за чего. Марту такие песни и печалили, и волновали, слушая их, она думала о том, что, наверное, ищет в смерти то, что нормальные люди искать не могут - красоту. Ведь и её герои часто умирали в конце повести... Марта полагала, что не боится смерти. Но это не значило, что она хотела умереть, вовсе.

Марта с Юлькой возложили на себя порядок в доме, именуемом общей кельей. Дверями келья обращена на восток или юго-восток. Как войдёшь - налево окно с видом на реку, к стене у окна лепится келейка отца Иоанникия - отдельная комнатка из досок. Основное пространство дома занимают двухъярусные нары. Дом разделён надвое печью и перегородкой с дверью.
Печь от входа направо. Пройдёшь глубже - и так же направо - дверь во вторую половину общей, там нары уже по обе стороны от входа вдоль стен, напротив входа - окно, в дальнем левом углу - келейка матушки Анатолии. Келья матушки Голиндухи имеет отдельный вход с прихожей.

Марта с бабушкой спали на первом и втором местах от печки. На третьем, кажется, спала Александра с сыном, на первом и втором местах от окна - Евдокия и Юлька. Над Евдокией спала Наташка, над Юлькой - Валька. Остальных по правым нарам уже не вспомнить.
На левых нарах внизу спали Лиза, Татьяна Дубовик, Марина и ещё какие-то женщины. Над ними спали девушки. Из девушек Марта знала - Таню Сакач, Марию и Марину Мэйсон (прозванную так Мартой и Юлькой за то, что была похожа на Мэйсона из "Санта-Барбары"). Девушки эти были веселы, проворны, общительны и любили поболтать перед сном. Девочки их охотно слушали.
Вот Марина Мэйсон рассказывала, как какая-то её знакомая тётенька молитвы поёт: "Приидите! поклонимся! Цареви! нашему! Богу!" - рявкала Марина неподражаемым голосом. Как потом прокомментировала Джулия: "Попробуйте только не приидите".
У Марты с Джулией уже сложилась такая классика:
"По проулку бегает овца,
За ней гоняется Валька,
- Отдай платок!
- Зачем дала?"
Случай этот действительно имел место быть. Водилось в одном из проулков в Могочино, по дороге к храму, три овцы. Три дурака, как звала их бабушка. Белые в руки не давались, а чёрную Джулия как-то подманила и повязала ей на голову свой платок (ох жалела Марта, что её при этом не было...). Овца, конечно же, дунула в этом платке рысью по проулку. Как Джулия её догоняла, как отбирала этот платок...
Волоковские овцы отличались от всех, каких Марта когда-либо видела. Это были очень красивые овцы, с довольно изящными мордами. Вкруг глаз у некоторых была голубая шерсть - ну не краска же это была?!
Были на Волоке и лошади, и был у них "папка" - поляк Ярек. О нём говорили, что он сюда пешком из Польши пришёл, что жил в тайге. А ещё - что влюблён в Лизу. Кати даже хвастала, что читала им венчальную, но это она, наверное, заливала. Хотя знать венчальную она могла, в Новосибирске она пела в хоре при храме.
— Да уж, повенчать Ярека с Лизой — это надо дерзновение!
Кстати, о дерзновении.
Как-то шли Марта с Кати по пыльной подъездной дорожке.
— Вот у меня, - говорила Марта, - было дерзновение — попросить у Ярека крем от комаров.
— А у меня - попросить его научить меня кататься на лошади. А он: "А я и сям не умею!" (Это Ярек-то не умеет!)
Ярека- молодого мужчину, тем более поляка, романтичная такая фигура - девочки смущались и робели.
— А у меня было дерзновение — угостить Наташу-болящую конфеткой.
— Да, вот это уж было дерзновение! - согласилась Кати.

К Наташе-болящей Марта испытывала глубокое и трепетное чувство, которое сама определяла как уважение. Наташа — послушница лет, должно быть, двадцати, наверное, старше, чем та Наташа, что из трапезной — была болящей в смысле рассудка. Тихая девушка, нечасто можно было услышать её голос. Сросшиеся брови, отрешённое лицо, не особо красивое... Она ухаживала за больной монахиней Евфалией — тоже в немалой степени больной в смысле головы. То простительно - лет старица была преклоннейших, ходила согнувшись, с клюшкой, а когда-то была, говорят, такая замечательная монахиня! Теперь же, как это бывает со старыми людьми, невразумительно что-то бормотала, ругалась на кого-то, то ли зримого, то ли незримого, грозила клюкой, иногда и стукнуть могла. Подходить к Евфалии близко боялись, но смотреть, как тихая Наталья ведёт её в храм — любили...
А откуда были конфетки — батюшка ими благословлял в храме на сон грядущий.

Так вот, Марта с Юлькой возложили на себя порядок в келье. Как только рано встававшие взрослые уходили работать, они брались за уборку — застилали постели, прибирались в библиотеке (возле окна была небольшая библиотечка, кажется, был даже стол), иногда наводили влажную уборку. У Марты тогда болела нога — не тот ушиб, полученный в машине, а что-то с коленом, такое было уже когда-то. Поэтому ходок она была не шибкий, а вот ползать по келье — терпимо.

План, примерный и неважнецкий, Волоковского поселения


План самого дома

@темы: Воспоминания