Гальв с Конвоем на диване делают ребёнка... В смысле, собирают гандама. А я сижу тут, думаю написать снова пост о высоком, о литературном...
Читаю же я, упоминал как-то, Олеся Гончара... Ничего, нормально читается, хотя эмоционально и поэтично местами чересчур даже, отвык я, видимо, от такого... (Хе, сегодня к предкам заскакивал - там какой-то фильм тоже о войне был... Так и хотелось сказать: "И здесь, блин!"... Но это мне уже совсем не покатило...) Ну и, само собой, много думал...
Да, по вопросу "одной морали" это таки туда, к совку, однозначно. Другие были люди, а если и не были - другими, по крайней мере, им полагалось быть. То самое, про что любят на совок ругаться - и справедливо в немалой степени - "все должны ходить строем". Вот это вот психологическое давление - и не только в смысле кососмотрения на Колосовского - сразу вспомнилось, как В.К расказывал, как его мать упёрлась на фронт, чтобы доказать свою благонадёжность... Упёрлась и не вернулась, в общем. Сыну 4, что ли, года было... Похвальное, конечно, стремление защищать Родину, остановить врага, но и это, оказывается, можно довести до абсурда. Я имею в виду не просто массовое валение студентов добровольцами на фронт - хотя на это одно сейчас вот многие, знаю, покрутили бы пальцем у виска, дана же государством отсрочка, право имеешь не идти... Нет, ещё и дружное презрение к тем, кто сделал не такой выбор, кто остался - то есть, по сути выбора и быть не должно, поступить правильно можно только единственным образом... И Павлущенко должен оправдываться за то, что записался в танковое училище - вы не подумайте, это не потому, что я в тылу хочу отсидеться... Стране же не нужны ни руки, ни мозги в тылу, не нужна нормальная подготовка кадров, не нужны, блин, те же писари, как Лымарь, правильно это только туда, на передовую, плевать, что там винтовок на всех не хватает, что находятся гении вроде Девятого...
Впрочем, там вообще много для меня малопонятного. Например, Духнович, которого с больной ногой мурыжили туда-сюда в грузовиках, потом положили под кусточек и забыли...
Но ладно... Я вообще-то хотел поискать текст в сети... Заколебался искать, честно сказать. Братская Украина, вы не знаете, где можно найти текст вашего земляка, но по-руски? А то вот ЭТО мне, видимо, придётся теперь частично переводить...
Олесь Гончар "Человек и оружие"С помкомвзвода Гладуном у студбатовцев с первого же дня установились отношения взаимной неприязни. Предназначенный командиром к историкам, Гладун понял свою обязанность так, будто это дали ему табун коней и он должен их объездить, должен ловить их, треножить, крутить им храпы и всеми правдами и неправдами как можно быстрее насадить на каждый армейское, всеми уставами предусмотренное седло. Для этого ему прежде всего принадлежало выбить из них тот университетский дух, то вольнодумство, что они его принесли с собой к лагерю. Любимой пословицей для него стало: «Это не Вольная академия, это - лагерь, ясно?»
читать дальшеСам он даже среди сверхсрочников выделяется своей подтянутостью и бравым, молодецким видом.
Здоровый, упитанный, с вязами такими, что хотя обод гни, идет на тебя, и в глазах - холод, а лоб упрямый, хотя какую стену пробьет. Вне лагеря, среди чугуевских молодиц, он приобретал немало холостяцких побед и, говорят, якобы вел даже список своих любовных жертв. С вида более бравого в лагере не найти: все на нем как влито, будто родился в этом обмундировании, пилотка от уха ровно на два пальца, воротничок вокруг налитой кровью шеи даже в наибольшую жару блещет белоснежным ободком. Не помкомвзвода, а просто живое воплощение лагерной дисциплины, несокрушимого духа и буквы и уставов! Этот лагерь, его посыпанные песочком аллеи среди столетних деревьев, грибки, палатки, продырявленные пулями мішені, спортивные снаряды и полосы препятствий всяких - это был мир, без которого не вообразить было Гладуна, а Гладуна без всего этого.
Он радовался своей властью над студентами, своим правом врываться на рассвете к ним в палатки и вытрясать из интелектуалистов их утренний сон:
- Ну-ка, подъем! Подъем! Довольно нежиться! Сегодня строевая, а не биномы Нутона!
На плаце он их гоняет до седьмого пота. Где глубочайшие рвы, где найколючейшіе чертополохи, там они километрами ползают под его надзором по-пластунски, а когда кто-нибудь, не вытерпев, попробует роптать - такой берегись! Другие станут на передышку, а этому и тогда передышки не будет, он и тогда под палящим солнцем будет заниматься шагистикою или дополнительно будет тренироваться по штыковому бою, к очумелости коля раз за разом напиханные соломой чучела.
Конечно ж, более всего этого счастья перепадало Духновичу, тем не менее и после помкомвзводовой надбавки он не мог держать свой язык за зубами:
- И что это, в самом деле? - говорил он, выплёвывая землю, которой во время ползаний всегда умудрялся наесться. - Николаевская муштра? Кос-Арал? Это только Шевченко когда-то так гоняли, как вы это нас…
Этого было довольно, чтобы рубашка Духновича в тот день не просыхала.
- Я тебе вот покажу Кос-Арал.
- Не «тебе», а «вам».
- Это одинаково.
- Ком одинаково, а кому и нет.
- Комиссару пожалуешься? Черную коровую, думаєш, за это даст? Нет, мы и не таких уламывали. - Все это Гладун говорил с искривленной черствой улыбкой, с нехорошим блеском в нехорошо прищуренных глазах. - Встать! Кому сказано - встать? К той вон кобыле по-пластунському - туда и назад - марш!
Духнович, встав, все еще, видно, думал, что Гладун только берет на испуг, и не спешил выполнять команду. Но Гладун крикнул угрожающе:
- Сполняй!
Больно смотреть было, как Духнович, который едва лишь присев возле них, где они изучают устав, должен был снова идти, бросаться в пылищу, ползти по горячему, раскаленному солнцем плацу в полной выкладке, на локтях одолевая расстояние к той кобыле, которая пасется где-то аж на горизонте. Выполняя команду, он таки лёг, не лёг, а повалился в пылищу всем своим неуклюжим долговязым телом и изнуренно, тяжело пополз.
- Вишь, как плывет. Вот-вот пойдет на дно, - презрительно бросает вслед нему помкомвзвода.
Духнович отползает все дальше, серые от пылищи сапоги его едва шевелятся по плацу, и даже из расстояния чувствуешь, как тяжело ему там, как с каждым рывком вперед, с каждым дыханием он натужно втягивает у себя горячий воздух и горячую пылищу.
Колосовский, хмурясь, некоторое время смотрел вслед товарищу, а потом неожиданно встал, поправил ремень и по всей форме обратился к Гладуну:
- Товарищ старший сержант! Если уже так надо, разрешите мне за него проползти указанное вами расстояние.
Гладун был искренне удивлен, что Колосовский, один из наиприметнейших в студбате правофланговых, немногословный и преисполненный больше, чем другие, уважения к военной науке курсант, берет вдруг под свою защиту Духновича, этого явным образом же бездарного к военной службе неудачника, да еще и смутьяна.
- Чего это у вас, Колосовский, за него шкура болит?
- Он мой друг, - сказал Богдан. - И вдобавок у него хлипкое здоровье.
- А чего он здесь? Чего шел? Тоже мне доброволец. Обошлись бы без такого! Семь лет мак не родил, да и голода не было. А когда уже сюда попался, то пусть знает, что здесь хлипких нет. Армия все болячки как рукой снимает.
- Жестокость без потребности нигде не может быть оправдана.
Они стояли один против одного, будто примеряясь прежде чем сцепиться.
- Не к лицу вам, товарищу Колосовский заступаться за таких разгильдяев. Сам же вы образцовый курсант. Какая между вами может быть дружба? Перед вами дорога может, в Герои Советского Союза, а перед ним куда?
- Одна у нас дорога.
- Бросьте это дурачество. Пусть ползет. Ничего покрывать таких.
- Не понимаю, чем он так уже провинился, наш Духнович? - спокойно вмешался в разговор Степура. - На два или на три пальца пилотка от уха - не это сейчас главное.
- И не здесь главное, - мрачно вбросил Лагутин.
- А где главное? - Гладун насмешливо прищурил глаз.
- Главное сейчас там, где нас с вами нет, - стоял на своем Лагутин.
- В конце концов, мы записывались на фронт, - прибавил Дробаха, - а не чтобы шагістикой тут заниматься.
- Туда успеете, - ухмыльнулся Гладун. - Там таких надо будет ого сколько!
- Так и отправляйте!
Гладун насмешливо покачал главой:
- Эх вы, интелектуалисты! Учили вас, учили, а головы тыквенным семенами набитые.
Когда он после этого отошёл от них, пойдя присматривать за Духновичем вблизи, Дробаха почти с ненавистью бросил ему вслед.
- Дерево. Аракчеевский покруч.
- У меня такое впечатление, что он решил всю войну отсидеться в лагере, - сказал Лагутин, вытирая платочком пот со своего уже обгорелого лица. - Из шкуры взбирается, лишь бы только места здесь не потерять.
- Еще, чего доброго, и отсидится, - пожалел Мороз. - Сейчас гонял нас, потом будет гонять других.
- Такой где угодно сделает Кос-Арал, - заметил Степура.
Колосовский, которого помкомвзвода оставил старшим вместо себя, сел с ребятами продолжать занятие по уставу. Место, где их бросил Гладун, было открытое, жара жгла невыносимая, и ничто не лезло в голову, солнце, казалось, растапливало мозги. А совсем неподалеку была тень, зеленели деревья.
И произошло так, что когда Гладун возвратился с Духновичем, который насилу плёлся за ним, то уже не обнаружил своего взвода на старом месте. Неугомонный подраздел самовольно переместился в тень.
- Кто разрешил? - вытаращился Гладун на бойцов.
Колосовский встал стройно.
- Я разрешил.
Он ждал, что Гладун наложит на него взыскания, но тот чему-то не обратился к этому, сдержал себя.
Только немилость помкомвзвода упала на них после этого еще беспощаднее. Другие командиры повели уже своих на обед, уже и пыль улеглась за ними на плацу, а Гладун еще и до сих пор держал свой взвод на пустирище, где жара тридцатиградусная и воды ни глотка. Ведет их из плаца последним, ведет, налитый злостью, мстительными огоньками в лупоглазых под крутым лбом глазах. И хотя курсанты его все уже как выкручены, но он приберег для них еще одно:
- Запєвай!
Они молчат.
- Запєвай!
Молчат.
- Запевай!!!
Как в рот воды набрали. Идут и будто оглохли, онемели. Гладуну такие номера хорошо знакомы. Только же не к тому в руки попались! У него запоете, он из вас выбьет этот дух.
- Бегом… арш!
Это они сразу выполняют. Тяжело подняли ноги, побежали, застучали каблуками.
Даст вот добрую пробежку, упарятся, ослепнуть от пота, тогда запоют…
Гладун не сводил из них глаз.
- Быстрее!
Все быстрее и быстрее бегут они, бегут, стиснув зубы, подобрав тощие студенческие свои животы, и только слышно усиленное их дыхание, и яловичные сапоги бухают в тяжёлом единодушии через плац.
Хуже, правда, что и самому помкомвзвода приходится, не отставая, бежать рядом с ними, и пот градом уже катит из него тоже, и чем больше пыли он глотает из-под их сапог, тем большая злость его разбирает, гнал бы, пока попадают, но и самому ему уже духа не хватает, хочешь не хочешь - надо останавливать.
- Направляющий! Стой!
Однако они не останавливаются. Не услышали, или что? Все большее расстояние между ними и их табунщиком. Собрав все силы, которые только в нём еще остались, всю буйную ту непокорность, которую он еще не успел из них выбить, мчались куда-то наугад, в самом деле как тот табун необъезженных коней, который быстрее разобьется, чем остановится на окрик. Гонясь за ними по опустевшему огромному плацу, Гладун уже и сам был не рад, что скомандовал им то «бегом!», боялся, что без него они так влетят и между палатками, на главную линейку, на глаза командирам.
- Стой же! Стой! - взывал он запыхавшись.
А им не было удержу, єй же єй, протопают так без него мимо столовой, где ждет их гречневая солдатская каша, пробегут мимо дежурных под грибками, вылетят из лагеря на пространство, и лови их тогда аж там где-то среди их свободных академий…
Бросившись напрямик, он таки перегнал их, остановил уже среди первых палаток в тени ветвистых деревьев
Застыли на месте, запыхавшиеся, зажженные, в мокрых, хоть выжимай, гимнастёрках, а на лицах - одна покорность, одно послушание, только в глазах у каждого и в закушенных губах Гладун читал скрытые насмешки и полное удовлетворение, что так проучили его, своего муштрувальника.
- Почему не остановились? Почему не выполнили команду?
- Какую команду? - пожал плечами Дробаха. - Ничего не слышали, сапоги очень бухают. Другие тоже - как овечки покорные:
- Разве вы гремели?
- Была команда «бегом», мы и бежали, а «стой» никто не слышал.
С усиленным аппетитом ели они в этот день хорошо смазанную солдатскую кашу, и Гладун ел вместе с ними, будто ничего и не произошло.
А когда, встав из-за столов, последними пошли из столовой к себе на мертвый час, то даже без помкомвзводового «запєвай!» дружно, бодро, всеми глотками грянули на весь лагерь:
Дан приказ ему на запад…
И этой песни им хватило до самых палаток.ua-proza.ru/archives/30/UPD Текст был и так практически по-русски... Но я всё равно чуть не охренел...