С муками и скрипом, пишу "Дитя эпохи перемен". Небольшой кусец между кусцами важными. Сумбурный и не блещущий точностью, но он тут нужен, хотя бы для связи важных кусцов...
Читать при наличии интереса к чужой вселенной - впрочем, те, для кого это писалось в основном, это так или иначе прочитают...
Дитя эпохи перемен. Мои Университеты.
Таким вот был он, мой первый год в Академии. Таким вот был – становился – я. Говоря про год, между прочим, я вовсе не имею в виду, что это равно триста шестидесяти пяти земным дням, думаю, это и так понятно. Да даже и как время полного оборота планеты вокруг солнца. Скорее некий законченный этап обучения – навроде курса. Как соотносится с земным время на Мастере – точно, конечно, сказать не могу, могу только заверить, что там всё – и дни, и времена года – длиннее во много раз. Так что когда говорится о том, что нам много тысяч лет, очень пугаться этих цифр не стоит.
Можно было сказать, что я привыкал к одиночеству. По крайней мере, я был один всё своё личное время и меня это нисколько не огорчало. В конце-концов, опыта полюбовного сосуществования с группой у меня и не было, это уже воспринималось как данность бытия. Для приятных эмоций у меня были учебные файлы – особенно смежных «гуманитарных» дисциплин – и записи О-Гаки. Это была совершенно особая стадия существования, «время скрытой жизни» - хотя пожалуй, такого звания заслуживала и жизнь в Университете до этого. Но сейчас это была именно жизнь, и именно скрытая, обёрнутая маскировочной оболочкой, огонь, тлеющий внутри.
А потом вдруг однажды случилось так, что, проходя через Информационный зал (где висят у нас табло с основной общеакадемской информацией , терминалы, там же стойки со всякими путеводителями по корпусам, там хоть архитектура и незамысловатая, линейно-коробчатая, а всё ж заплутать с непривычки можно, всякие своды правил внутреннего распорядка (не дай бог кому из землян прочитать такое на ночь), некоторые методички, иногда там же оставлялись старшекурсниками материалы-конспекты в наследство младшим, но было это крайне редко – во-первых, за это гоняли преподы, во-вторых – сам местный народ крайне редко бывал на такое способен) – я повстречал там… Ещё одного Рабочего. Новопоступившего.
читать дальшеРазговор завязался как-то легко и быстро – и в этом не было ничего удивительного, у двух Рабочих, встретившихся в чуждом враждебном окружении, не может не быть, о чём поговорить.
В тот день у меня, к счастью, занятий было мало, в основном самостоятельная библиотечная подготовка, и поэтому мы смогли очень много времени провести вместе, не прерывать, сполна испить этого исключительного волшебства – долгожданного общения с себе подобным.
Его звали Сверчок. Понятно, аналогичного земному насекомого у нас на Кибертроне не водилось, и имя звучало на самом деле совершенно по-другому, на порядок заковыристее, но если подбирать самый адекватный перевод – это будет вот именно оно. Он был любопытен и подвижен, и как-то… позитивен, иначе не скажешь. Он распространял вокруг себя умиротворение напополам с таким конкретным приливом сил, что… Ну, как частный пример – всё, что мне самостоятельно надо было сделать, я там, в библиотеке, во время этой беседы, сделал, хотя ведь казалось, занимался именно беседой, а файлы шерстил только для виду. У него был приятный мягкий, журчащий голос, который равно удачно убаюкивал и помогал проснуться – он обладал обеими способностями. Дома он работал то ли на пропускном пункте, то ли на вахте какой-то, где и был замечен в улученные минутки за просмотром общеобразовательных файлов, на поверку выкраденных из библиотеки Управляющих, кем – неизвестно. Во всяком случае, юного вахтёра в этом обвинить не попытались, и на запчасти за это не разобрали, а совсем напротив, снарядили, наверное, от греха подальше, учиться.
Да, на основании хотя бы наших двух жизней можно сказать с уверенностью – не все Управляющие сволочи. Во всяком случае, у многих из них настолько зашкаливает чувство ответственности и понятие, что всё должно быть «как надо», что наталкиваясь на подобных уникумов, они стремились подыскать им среду, в которой им более подобает быть. Хоть и включалось тут у них, наверняка, логическое противоречие.
С этого события в моей жизни началась новая эпоха – нельзя сказать, что тучи надо мной разошлись, но можно сказать, что сквозь них блеснул свет. В короткий срок – пользуясь земными аналогиями, меньше месяца – я узнал и других Рабочих в Академии.
Мы были равномерно рассредоточены по разным курсам, по разным корпусам, так что имели вроде бы все шансы никогда в жизни не встретиться, но всё же мы встретились, и продолжали встречаться несмотря на загруженность занятиями и строгие, вроде бы, порядки в Академии – а почему я говорю «вроде бы» - потому, что находилось и почище меня кому на эти порядки класть. Проще говоря, когда мои соседи сматывались в самоволку с очень предполагаемыми дебошами в городе – до того, что у меня были в гостях друзья с другого курса и из другого корпуса, уже меньше кому было дело.
Нас получилось почти как три мушкетёра и Д’Артаньян – только за Д’Артаньяна почему-то я, хоть и самый старший, а не самый младший. Росчерк – за Атоса, младший курсом будущий специалист по горючему и взрывчатому, как оно полностью называлось – не помню, немногословная сила и благородство в сочетании с какой-то изначальной, я бы сказал, зрелостью – гораздо меньше, чем нам, ему было свойственно о чём-то переживать, чего-то бояться. Связанного с учёбой, я имею в виду. «Если это возможно сделать – мы это сделаем. Если невозможно – переживать тем более не о чем». Я помогал ему чем мог – направления у нас были всё же очень разные, но он и без меня неплохо справлялся – в общеобразовательных предметах практически во всех. За Портоса Конёк, бывший работник причала – разгружал там какие-то баржи, в промежутках чинил ограждения – народу там катастрофически не хватало, очень много падало с логическим концом ввиду плохой изоляции, и между делом зачарованно смотрел на воду. Знал же, что вода – смерть, если не мгновенная, то всё равно неизбежная, отвращение бы к ней должен питать, как всякий нормальный рабочий. Ан нет. Всё смотрел и смотрел на игры бликов, на искажение уходящих под воду столбиков опор, пускал кораблики из лёгкого гибкого полимера и во сне видел, как зачерпывает ладонями это звенящее, дрожащее, непостижимое, подносит к самым глазам и долго глядится в своё отражение. Как медленно заходит сперва по щиколотку, потом по лодыжку, потом по пояс – чувствует объятья воды, которых никогда на самом деле не ощущал, но во сне они были такими реальными и такими сладостными. Объяснить этот феномен никто не мог.
А за Арамиса был, пожалуй, Сверчок – тихий и изящный эстет среди Рабочих, ценитель и генератор острого и тонкого юмора, почти психолог, иногда почти пророк – в том, что касалось учёбы, это особенно часто замечалось, он мог предсказать, как сложатся наши отношения с тем или иным преподавателем, по каким принципам он будет выбирать самостоятельные задания, какие изменения вносить в программу. Ему хватало совсем немного общения с очень многими субъектами, чтобы всё о них для себя определить, разложить поэлементно, разработать первичную стратегию – и чаще всего оказаться правым. У меня иногда зачатки такого интуитивного знания тоже проявлялись, когда мне настойчиво насчёт кого-нибудь что-нибудь начинало казаться, но я куда меньше доверял своим подозрениям, тем более что и сбывались они не всегда.
В общем, таким ядром мы и существовали, и благодаря этому, видимо, существовали достаточно неплохо – мы сумели выжить, мы держались на плаву, мы делали даже успехи, а главное – в мрачноватых академических декорациях явился реальный позитив.
И много о чём стоило бы, наверное, здесь рассказать, и о дружбе, и о победах боевых и учебных, и о встречах, которые были вроде бы случайны, но так много значили… Но память моя о том периоде пока самая общая, возможно, позже, вспомнив ещё что-нибудь, я расскажу об этом отдельно.
Я не помню, чтобы говорил с друзьями об О-Гаки – сложно даже сказать, почему, цели держать это в тайне тоже не было, просто это были разные жизни, и всё. Я продолжал во многом руководствоваться «уроками О-Гаки», но они уже меньше нужны были мне с тех пор, как мне было с кем не возводить стен и не выставлять орудий. Возможно, это обстоятельство и заложило во мне основы того, как я это теперь называю, двуличия – с остальными сокурсниками я оставался холодным, надменным и мстительным, и это ничуть не мешало мне в кругу друзей быть самим собой, верить и доверять. Я часто думал – а сменилось ли однажды одиночество О-Гаки чем-то таким же прекрасным, научился ли и он, после того, как учился быть один – быть с кем-то… Но это были мои личные размышления, и сам О-Гаки был какой-то уж очень мой личный, словно и не часть объективной реальности, а часть моей внутренней жизни, личный гений, быть может – в том первом значении этого слова, которое в общем как дух-покровитель.
Зато о Прайме я им рассказывал, да они и сами интересовались: слабо, и то так, то сяк до нас там доходили всякие новости, мы явственного интереса не показывали, но старались услышать, узнать, запомнить как можно больше. Новости того времени, официальную их подачу я вспоминаю сейчас как один сплошной сумбур. Правительство, похоже, само запуталось, кто в их версии в чём виноват и чего же они всё-таки хотят, отдельные деятели не знали, как замаскировать свою симпатию к Армии Возрождения, чтобы хоть выглядело прилично, в отношении к Сопротивлению тоже единодушия не было нигде, большинство предпочитало увиливать от этих тем. Да, в политике я ничего не понимал ни тогда, ни сейчас. Я понимал тех, кто имеет какую-то идею, какую-то позицию – и отстаивает её. Либо имеет своей целью лишь своё выживание и благополучие – и это тоже явствует из всех его поступков. Всех же этих интриг, иносказаний и подводных камней я не знал, да и знать не хотел.
Тогда, кажется, я впервые и увидел, в ролике в этих самых новостях, Мегатрона. И совершенно чётко сразу для себя определился – ну и харя! Мало кто до того вызывал во мне столько ненависти, ярости, презрения – хотя в обоих учебных заведениях экземплярусов встречал разных и сказать о них мог бы много. Говоря, между прочим, о презрении, я нисколько не лукавлю, не было у меня к нему ни на грамм ни почтения, ни уважения, как и к кому угодно, кто поставил своей целью завоевание. Стоит ли говорить, что мои сокурснички думали… э… совсем по-другому?
Больше в данном разделе я не знаю, что добавить. Как-то, с переменным, что называется, успехом, но я жил. Без друзей, долго их не видя, было, конечно, хуже – остальное недружелюбное население Академии моментально распоясывалось и увлекалось своими любимыми играми с живыми игрушками. Конечно, далеко не всегда это были прямые нападения – техникой психологической травли и негласного, анонимного вредительства они тоже владели в совершенстве. Теряя терпение, я, естественно, устраивал вендетту. Бывало довольно забавно – например, я пацифично обливал их краской, а они меня в ответ не слишком-то пацифично били. Тому были причины – помимо того, что краска, вылитая прямо вот так сверху из ведра, имела пренеприятнейшее свойство попадать в стыки и шарниры, так ещё и от некоторых недалёких учителей (ну были у нас такие, были…) могло достаться за неуставной внешний вид. Были и менее невинные шалости, но подробностей прямо сейчас я не помню.
Эх, но после такого-то перерыва... Я даже подумал, не повторить ли кусок предыдущий... Но решил потом, что не стоит...
-
-
03.03.2009 в 16:37-
-
03.03.2009 в 23:22