Вторая глава. Отсюда уже началась редактура... очередная))

[St. Byron]

Венок Альянса
Автор: Я. На Книге Фанфиков Allmark, на Дайри St. Byron
Бета: сам себе бета, как всегда)
Фэндом: Вавилон 5, с учётом "Затерянных сказаний" как минимум.
Персонажи: Из канонных - Джон Шеридан, Дэленн, Девид Шеридан-младший, принц Диус Винтари, Сьюзен Иванова, Маркус Коул. Плюс овер дофига неканонных.
Рейтинг: ну, в первой-то главе пока никакого...
Жанры: Гет, Слэш (яой), Ангст, Фантастика, Психология, Философия, хуй знает, чего ещё, я б разбирался в этом ещё...
Предупреждения: ОМП, ОЖП и много соплей и ангста
Размер: Макси... ой макси, бля...


Часть 1. Лотракса.

Глава 2. Гравилёт

Дэвиду было 11 лет, когда случилась эта история. Это был один из тех редких дней, когда они были полностью предоставлены сами себе — очередная реорганизация учебного процесса преподнесла им неожиданный выходной. Было принято спонтанное решение посетить имеющееся неподалёку «кладбище гравилётов» — нечто среднее между не слишком-то охраняемым складом и нечасто посещаемым музеем. Старые, вышедшие из употребления модели гравилётов стояли в небольших ангарах, даже не запертых на замок. Воровство для сверхправильных минбарцев было, по-видимому, чем-то запретным и немыслимым — даже не в том плане, что позорным и осуждаемым, а в том, что до этого ещё додуматься надо. Во всяком случае, никому на всём Минбаре пока не приходило в голову украсть гравилёт. Примерно раз в месяц сюда приходили ученики из мастерских и школ технических специальностей — чтобы наглядно изучить эволюцию гравилётостроения, почтить историю, вытереть пыль с почтенных экспонатов и так далее. Учитывая, что в наиболее крупных школах свои такие гравилёты в мастерских и музеях стояли — могли приходить и реже.
Отпрашиваться было, собственно, не у кого — Шеридан был по делам Альянса в секторе дрази, связь ввиду проходящих метеоритных дождей была плохая, Дэленн участвовала в церемонии избрания верховного жречества в Кайли, прерывать тоже категорически не рекомендовалось. Райелл, первая помощница и управляющая, только махнула рукой — дел, в отсутствие первых лиц, у неё было по горло, не до придумывания занятий для двух мальчишек.
Итак, они отправились. Путь, учитывая, что пешком, был неблизкий, но никого это не пугало — за эти три года общения с младшим Шериданом Винтари привык и к долгим пешим прогулкам, и к физическим нагрузкам вообще.
Могла, наверное, показаться странной такая дружба, при разнице не только культурной, но и возрастной, можно было, вероятно, сказать, что дружба эта от безысходности — ведь образ жизни центаврианский принц вёл довольно замкнутый, редко покидая территорию резиденции, и попросту не имел других вариантов, с кем проводить часы досуга. На самом деле такой вариант его прекрасно устраивал — он и не представлял себе сколько-нибудь органичной своей интеграции в минбарскую общественность и откровенно робел с нею соприкасаться слишком часто, полагая, что к «выходу в свет» он не готов, а подготовка такая не то, что можно осуществить экстерном, коль скоро даже в родном мире это многолетний и трудный процесс обучения этикету, наукам, искусствам, истории, и пока лучше ограничиться взаимодействием с теми, кого так или иначе обрекло на это взаимодействие гостеприимство влиятельных лиц. Да и учебная программа, которую он себе назначил, требовала уединения, сосредоточенности и тишины. Обитателей резиденции вполне достаточно было для проверки и закрепления знаний, в особенности языков, и помощи в разъяснении материалов. Дэвида в этой роли он предпочитал более, чем кого-либо другого — перед ним он чувствовал меньше скованности именно ввиду того, что это ребёнок и что дитя двух миров. Та же Райелл, ему казалось, относится к нему достаточно пренебрежительно, хотя воспитание никогда не позволит ей показать это явно.

Погода стояла прекрасная — слегка припекало, ветер ласково играл с волосами. Винтари давно уже ленился укладывать волосы в гребень, сперва просто из соображений экономии геля для укладки, которого он взял с собой, оказывается, слишком мало, а потом просто эта пьянящая свобода стала ему слишком дорога.
«Кладбище» встретило их тишиной — нисколько не музейной и тем более не мёртвой. Скорее покоем. Тихо шелестела колеблемая ветром трава, стрекотали какие-то насекомые. Солнечные блики играли на блестящих поверхностях. Винтари и Дэвид ходили от ангара к ангару в отнюдь не немом благоговении. Восхищаться молча здесь просто не было сил.
— Удивительно! Они ведь все совсем как новенькие! Хоть сейчас в путь! Не верится, что этой модели… более пятисот лет, получается?
— Старение этого материала происходит куда медленнее. К тому же, за ними хорошо ухаживают. Для нас важно чтить историю, поэтому все модели поддерживаются в работоспособном состоянии. Для них даже выпускаются детали в случае необходимости замены. Такие музеи стараются иметь поблизости от всех крупных городов, чтобы учащиеся могли проследить, повторить, пропустить через себя весь эволюционный путь.
Дэвид, кажется, заметил, что напустил на себя какой-то прямо учительский вид и тон, и одёрнул себя, но что поделаешь, если он действительно владеет темой лучше? Да, разница в возрасте давно не смущала Винтари просто по факту того, что Дэвид, в свои юные годы, уже не раз выручал его, разъясняя какие-то языковые тонкости или просто помогая с поиском информации. Всё-таки живая практика сразу в двух языках с лучшими учителями Республики в сравнение не идёт.
— Сколько же их… Здесь что же, представлены все модели, какие когда-либо были выпущены?
— Не совсем. Для всех потребовалось бы в десять раз больше места… Наиболее знаковые, значимые. Знаете, последнюю тысячу лет, выпуская что-либо, мы предусматриваем возможность апгрейда, и такая усовершенствованная модель не считается новой, хотя и полностью прежнее название не сохраняет, а присоединяет к нему какой-либо эпитет… Это получается как ветви одного дерева…
— Да, у нас примерно так же, разве что с названиями не так замысловато…
И тут они увидели его.

Сияние матовых поверхностей было совсем тусклым — материал корпуса был очень древним, ныне вышедшим из употребления, и признаки старения на нём уже были заметны, но мерный, спокойный свет этот был лишь притягательнее. Если возле других экспонатов Винтари просто знал, что видит перед собой настоящую реликвию, то здесь ощущал дыхание истории, и оно заворожило, околдовало его. Древнюю вязь он расшифровать пока не мог, кажется, это был один из диалектов касты мастеров, но спрашивать у Дэвида не стал — решил, что обязательно разберётся сам. Будет потом, чем гордиться.
— Невероятно… Это же он, Синий Вихрь?
— Синий Вихрь-Безмолвие, если точнее. В отличие от основной модели, его двигатель абсолютно бесшумен, не издаёт даже тихого рокота. Это был прорыв — неоценимое качество для ночных рейсов, такой транспорт не тревожил покой спящих.
— Каких спящих? — Винтари оторвал от своего зыбкого отражения удивлённый взгляд, — разве Вихри не использовались для междугородних перемещений? Они, конечно, четырёхместные, по сравнению со Стрелами полезная площадь здесь больше… Но места всё равно сидячие, не спальные. Кого будить-то?
— Зверей и птиц в полях, принц. Серия Вихрь ценилась именно за бесшумность и за то, что в полёте практически не использовалось освещение, гравилёт шёл по приборам.
— У меня определённо пробелы в знаниях. Я отметил лишь быстроту и эргономичность.
Они встретились возле подъёмника к кабине, разом повернулись друг к другу…
Винтари мог поклясться, что первому эта идея пришла ему, но так же он мог бы поклясться, что Дэвид идеально прочёл её и поддержал.
В самом деле, почему бы нет? Преступления в этом нет — они не проникали сюда незаконно, доступ открыт, учебные полёты на гравилётах приходящими сюда учениками совершаются… Правда, под присмотром наставников… Но что ж поделаешь, если наставников сейчас здесь нет?
Принципы управления, конечно, в теории, знали оба. Самое сложное было выкатить аппарат из ангара — старт необходимо производить на открытом месте. Завести двигатель оказалось не проблема — он запускался механически, с более поздними моделями Винтари уже не был бы так уверен, они частично управлялись движением руки и голосовыми командами, и могли не отреагировать на инопланетную ДНК.
Вдвоём они произвели поверку приборов, рассчитали курс… Планировалось на небольшой высоте сделать пару кругов вокруг полигона — ровная открытая поверхность, ни холмов, ни оврагов, никаких сложностей возникнуть не должно. По правде, единственное, чего им приходило в голову бояться — это что-то повредить, первое время в кабине они боялись лишний раз пошевелиться.
Гравилёт шёл ровно — и, святая правда, совершенно бесшумно, и только успокоившись наконец, Винтари понял, какой всё-таки нешуточный его бил мандраж. И как же он при этом был счастлив… Такое дикое детское счастье, какое бывало, когда удавалась какая-нибудь грандиозная шалость… Невольно он начал вспоминать, постепенно вслух.

Когда ему было чуть больше, чем сейчас Дэвиду, он гостил у своей тёти Дилии, и они с троюродными братьями, несмотря на запрет взрослых, ночью забрались в давно закрытое крыло замка, зажгли свечи и всю ночь рассказывали друг другу страшные истории — благо, кормили ими няньки в изобилии, на всю ночь хватило. Было жутко, казалось, что из-за обветшалых портьер за ними кто-то наблюдает, что с потемневших портретов недобро смотрят коварные отравители и мрачные ревнивцы, предательски зарезанные ночью в постели и отправленные на плаху по ложному доносу, что где-то совсем рядом в коридоре шуршит платьем сумасшедшая дочь лорда Морака, которую держали взаперти двадцать лет, пока однажды она не убежала и не утопилась ночью в том самом пруду, что прямо под этими окнами, а в стене тихо скребётся вмурованный скелет неверной жены лорда Акаро… Пятна грибка на стенах казались пятнами крови, от скудного света казалось, что тяжёлые капли медленно текут вниз… Наутро предстоял важный приём в честь двадцать пятой годовщины жалования дяде Варагии орденской ленты и позволения стоять во время приёмов в императорском зале возле третьей колонны вместо восьмой, неисчислимая толпа гостей, нескончаемый поток речей… приходилось мужественно держаться, чтоб не заснуть прямо стоя. Дядя и тётя долго ворчали на тему ветреной молодёжи, не осознающей важности момента, а молодёжи хотелось одного — дойти до кровати… Спустя годы, кстати, Акино проболтался о той их ночной вылазке… но родители не поверили, считая его трусоватым для такого. Да и времени много прошло, никто не хотел разбираться.
А вот в колледже, где он учился следующие три года, «стукачей» вычислять и отсекать старались на подлёте, потому что раскрытие планов грозило крупными неприятностями…
— Похоже, у вас всё же было весёлое детство, принц?
— Как вам сказать, Дэвид — местами. Теми местами, до которых не могли добраться мои дорогие родственнички. А они старались. Парадокс состоит в том, мой юный друг, что более-менее доволен жизнью и счастлив я был, когда обо мне забывали. Действительно, не могу сказать, чтоб я страдал от отсутствия внимания. Потому что, когда оно ко мне было, я страдал куда больше.
— Я уже понял, что ваша семья… была не слишком дружной и любящей?
— Да не более и не менее, чем очень и очень многие. Уважение, почтение и тому подобное с лихвой заменяло сердечную привязанность. Привязанность рождалась пониманием того, что от семьи ты зависишь, имя и состояние, которое они тебе дали — это путёвка в жизнь, твои основы, твои гарантии… Знаете, я всегда считал, что наша и ваша культуры — это небо и земля, между ними невозможно найти общее. Это не совсем так. И наша и ваша жизнь с детства подчинена куче обязательств и условностей. И нам, и вам постоянно твердят о долге перед обществом, о служении. Но в вашем случае это как-то даже обоснованнее, оправданнее… Да, несмотря на всю эту вашу кучу церемоний, обрядов, абсурдных верований. Не думал, что когда-нибудь скажу такое… Вас учат служить обществу — и вы реально служите, и общество реально за это благодарно. У нас все разговоры о чести, верности, труде на благо республики остаются на практике такой же дипломатической формулой, как пожелания доброго здоровья. Те, кто воспринимает их всерьёз и руководствуется ими в жизни — высоко не поднимаются, а однажды из-за своей наивности попадают в дурную ситуацию и кончают плохо. А служение нам достаётся — себе, своей семье, своей фамилии, общественным требованиям, стереотипам, традициям, которые никому не помогают, а многим смертельно надоели — но без них жить просто не мыслят, просто страшно что-то менять. Укрепление стен тюрьмы.
— Вы пессимистичны…
— Отнюдь, мой друг. Я просто жил среди всего этого… В колледже я поверил было, что у меня появились друзья. Знаете, мало кто хотел со мной знаться — потому что семья моя не имела уже былого влияния, а имя моего отца было слишком одиозным, многие от меня шарахались… Да, я третий претендент на императорский трон, но отношение ко мне более чем противоречивое. Но несколько человек нашлись — сорвиголовы, а как говорила моя мать — отребье, грязь. Они не были высокого происхождения, всего лишь их отцы получили хорошие места и звания… ну, хорошие в сравнении с их отцами, которые были весьма мелкими сошками… Мать постоянно требовала, чтоб я перестал с ними общаться, считая, что они меня позорят, что нужно заводить более полезные знакомства… Ага, все ж так рады их заводить… Да и, я верил этим ребятам, я полюбил их, считал своими верными друзьями и благородными людьми. Я до хрипоты спорил с матерью… А потом однажды во время одной нашей хулиганской выходки меня подставили, свалив на меня всю вину. Я не мог поверить, что они могли со мной так поступить… Но поверить пришлось. Директор обещал не исключать меня, если я назову, кто ещё был со мной. Я решил, что строить жизнь и решать свои проблемы с помощью предательства низко, и отказался. Меня исключили. Можете себе представить, какой был скандал… А потом я узнал, что общались эти ребята со мной исключительно потому, что хотели показаться в обществе наследника знатной фамилии. Пусть хотя бы и такой. Им не очень-то приходилось выбирать. Они надеялись, что, свалив всё на меня тогда, сыграют беспроигрышную партию. Что я сумею выкрутиться, а о их роли так и не узнаю. Потом у меня состоялось несколько неприятных разговоров… В общем, с тех пор я в дружбу не верю.
— Но вы называете меня другом…
— Вы…
Он не договорил — машину вдруг резко качнуло — раз, другой…
— Гравитационная аномалия?
— Магнитная, по-видимому. Где-то здесь, очевидно, залегает пласт руды…
— Ну, откуда ж было знать… Видимо, большой, зараза — приборы с ума сходят… Что теперь делать?
— Думаю, лучше всего попробовать развернуться, чтоб выйти из опасной зоны.
— Ага…
Всё-таки нервничал Винтари слишком сильно, потому что разворот у него… получился, но совсем не так, как он рассчитывал. Гравилёт тряхнуло так, словно он был щепкой, попавшей в вихревой поток, он словно налетел на невидимую преграду, встал на секунду почти вертикально, затем опрокинулся и рухнул плашмя с высоты полутора метров.

Первым пошевелился Винтари. Тревожный вой приборов превращался в ушах в немолчный набат, к мокрой щеке липли волосы — ясное дело, кровь, но кости вроде целы… Надо выбираться и спасать ситуацию, как только возможно.
Он повернул голову. Дэвид лежал в своём кресле без сознания, по его бледным щекам медленно стекали струйки крови.
Всё это время, пока выбирался из перевёрнутой машины сам, вытаскивал Дэвида (да, он знал, что это рискованно — вдруг что-то сломано и перелом сместится, но учитывая, что вызвать помощь им просто не с чего, средств связи они с собой не взяли… не оставлять же его вот прямо так?), Винтари много всего высказал последовательно всем богам своего мира за то, что они позволили родиться и взрасти под их небом такому идиоту.
Где были его мозги, а? Что за затмение на него нашло? Дэвиду — одиннадцать лет, ему простительно такое мальчишеское безрассудство… Но старший товарищ должен был убедить его, остановить, предостеречь… а никак не кидаться в ту же авантюру самому. Где же его взрослость, сознательность, для чего его приставили к юному наследнику?
Нет, конечно, он и мысли не допускал, чтоб с Дэвидом… могло случиться что-то непоправимо ужасное. Не так, не сейчас, не настолько абсурдно… Он ведь рождён быть героем, а не погибнуть в результате нелепой мальчишеской выходки. Он приложил ухо к груди мальчика, услышал стук сердца и немного успокоился. Да, разумеется, самое логичное, что сделает с ним Шеридан-старший — это выкинет с Минбара… Причём не в смысле на Центавр, а в смысле вообще, в открытый космос… Но это уже не важно, главное, чтоб Дэвид…
Мальчик застонал, всё так же не открывая глаз.
— Дэвид! Дэвид, ты меня слышишь? — Винтари от волнения сбился на родную речь, более того — на артикли, принятые в близком, неформальном общении, — великий создатель, только бы ничего серьёзного… Надо тебя осмотреть… Открытых переломов как будто нет, но кто знает… А тут и носилки соорудить совершенно не из чего… И связи нет…
Винтари говорил больше для того, чтоб самому успокоиться звуком собственного голоса. Конечно, с ним всё в порядке. Иначе и быть не может. Просто ушиб, просто шок. Головой-то он ударился, наверное, посильнее, это у минбарцев гребень защищает голову получше любого шлема, а у Дэвида с его декоративного гребешка толку немного… Оторвав рукав от своей рубашки, он вытер кровь с лица мальчика — царапина на щеке, осмотрел голову — нет, голова как будто цела… Осторожно ощупал руки, ноги, грудную клетку. Нет, похоже, ничего не сломано, но чтобы убедиться, лучше снять одежду и осмотреть как следует, в местах наиболее сильных ушибов уже должны начать проявляться гематомы… За осторожным стаскиванием с себя рубашки его и застал очнувшийся Дэвид.
— Принц, что вы делаете?
Винтари смутился.
— Простите… Хотел убедиться, что у вас нет переломов. Конечно, я не врач, но правила оказания первой помощи я изучал… Правда, не инопланетянам… Просто, учитывая, что вызвать помощь нам тут просто нечем… Мне нужно было знать, можно ли отнести вас, наложив жгуты, или лучше оставить здесь, а самому сходить за помощью.
— Да всё со мной в порядке, — мальчик поморщился и сел, ощупал поцарапанную щёку, — ну да, головой ударился сильно…
— Осторожней, не стоит так резко. У вас может быть сотрясение мозга…
— С той же вероятностью, что и у вас, а вы вылезли сами и меня вытащили. Принц, салоны гравилётов уже давно конструируют так, что даже при серьёзных авариях редко кто-то что-то ломает. При сигнале об отказе оборудования и потере высоты обивка крыши кабины и кресел дополнительно подкачивается, чтобы смягчить удар. Это не опаснее, чем упасть дома с табуретки. Ну или ладно, со стола… но на ковёр. Нам, как ни странно, повредила нехватка высоты. Пары секунд не хватило обивке, чтобы накачаться полностью. А мне досталось чуть больше потому, что система среагировала на ваши габариты, и меня болтануло сильнее. В последующих моделях, кстати, учли этот нюанс, и разграничили посадочные места. Вот насколько сильно мы угробили гравилёт — это действительно хороший вопрос… Как думаете, мы сможем перевернуть его сами?

Грядущей выволочки Винтари решил ждать спокойно и с достоинством. Хотя под конец тех двух дней, что прошли до возвращения президента на Минбар, ему уже очень остро хотелось убиться собственноручно, только чтоб прекратить эту муку ожидания… Но нельзя. Убить его — священное право отца Дэвида, и низко его этого права лишать. В конце концов, главное — что Дэвид цел и практически невредим, и покидая Минбар, он сможет утешить себя этим фактом.
Но когда Шеридан вызвал их к себе для разговора, всё пошло совсем не по тому сценарию, который нарисовал себе Винтари.
Дэвид заговорил первым — вышел вперёд, опустив глаза, красный до кончиков ушей (тоже чисто земное свойство, как знал уже Винтари, минбарцы обычно не краснеют, у них сосуды залегают под кожей глубже).
— Отец, я знаю, что виноват. Я подговорил моего друга на эту шалость, подвергнув его жизнь и здоровье опасности. Меня обуяла гордыня, я решил, что справлюсь. Я ошибся и получил хороший урок. Готов понести любое наказание.
— Что ж, — непроницаемое лицо Шеридана Винтари немного пугало, и он не решился прерывать его возражением, что Дэвид, мягко говоря, необъективен, приписывая всю вину себе, — я рад, что ты демонстрируешь высокую сознательность и понимание глубины… своей неосмотрительности. Но для меня очень важно, чтобы ты понимал цену словам, которые говоришь. Потому что, Дэвид, я был на твоём месте. Мне, правда, было побольше лет, чем тебе, когда мы с другом решили прокатиться на машине его отца. Результат — смятый передний бампер, разбитое лобовое стекло, друг месяц в больнице со сложным переломом, а я получил такую выволочку от родителей, равной которой не было ни до, ни после. Вам ещё повезло. И я хочу, чтобы осознание этого везения привело тебя не к заключению, что ты особенный, у Христа за пазухой, и можно куролесить в подобном духе и дальше, а к пониманию, что повезло тебе не потому, что ты сильный, умный и умелый, а потому, что минбарский гравилёт — техника более безопасная, чем земной автомобиль. И что понимание, что всё могло кончиться куда хуже, для тебя страшнее моего гнева и грядущего наказания.
Дэвид опустил голову ещё ниже.
— Да, отец, поверь, я очень хорошо это понимаю. Мысль о том, какую боль я мог причинить тебе, маме, Винтари, мучит меня и будет моим кошмаром долго.
— Хорошо, — Шеридан сел обратно за стол, сплёл руки в замок, — теперь скажи, в чём, по-твоему, была ваша главная ошибка.
— В том, что отважились на это путешествие без наблюдения инструктора.
— Тоже верно, конечно.
— В том, что набрали рискованную высоту… Достаточную для того, чтоб перевернуться, но недостаточную для того, чтоб аварийная система включилась в полную силу.
— В том, дурья твоя башка, что, отправляясь в безобидную, как вам казалось, прогулку вокруг полигона, вы не удосужились свериться с картой магнитных аномалий. Не вспомнили, что у ряда моделей Вихрь нет автоматического глушения магнитных помех… Излишне, думаю, говорить, что именно теперь ты должен повторить и выучить назубок — это ты соображаешь и без меня. От себя добавлю, что отныне никаких самостоятельных вылазок в сторону потенциально опасной для вашей жизни техники без моего дозволения вы двое не совершаете. По крайней до тех пор, пока я не решу, что за вас уже можно быть относительно спокойным… Ну, а что касаемо наказания… Поскольку, судя по заключению врача, от пережитого ты полностью оправился, сотрясения нет, а шок сошёл… Думаю, небольшая трудотерапия будет в самый раз. Как помнишь, последнюю неделю у нас гостила делегация с Пак’Ма’Ра, по межкультурным связям… Только вчера отбыли. Занимали две комнаты в третьем коридоре третьего этажа… Можешь себе представить, что там сейчас. У самых мужественных руки опускаются. А это они ещё прибрали за собой… ну, как сами уверены… Да простит их бог, не самая чистоплотная раса, при множестве своих достоинств. Так вот, с завтрашнего дня, прямо с утра, займёшься уборкой. Подобная деятельность, считает твой учитель Шуэнн, способствует воспитанию смирения и величия духа, а также размышлениям о смысле всего. Я не нашёл, что ему возразить. Да, это всё, ты свободен.
Дэвид поклонился и развернулся на выход. Но был окликнут в дверях.
— Сынок… Пожалуйста, не пугай меня так больше.
Винтари остался, когда за Дэвидом закрылась дверь, подождал, пока он, по его расчётам, отойдёт на достаточное расстояние, и затем заговорил.
— Господин Шеридан, я считал вас умным человеком… Неужели вы могли поверить, что автор этого безумия — Дэвид? Да, конечно, он храбрый и отчаянный парень для своих лет, он влюблён в технику… Но он воспитан на Минбаре, где с детства приучают к дисциплине, где о многих подобных вещах невозможно даже помыслить. А я центаврианин. Мы авантюристы по природе своей, по крови. Это я виноват. И именно я должен понести наказание.
— Интересно… Почему же вы не сказали этого при Дэвиде, принц?
— Потому что… не решился.
— Но решились теперь? Поверьте, Винтари, я всё прекрасно понимаю. Жизнь приучила. Знаете ли, вы три года живёте на Минбаре, а я тринадцать лет. И Дэвид, как вы правильно заметили, дитя Минбара. Здесь практически любого хлебом не корми, а дай оговорить себя ради спасения ближнего. Но он также и моё дитя, и я знаю, на что он способен в плане авантюризма, потому что помню, на что был способен я сам. Думаю, кто из вас был автором идеи, сейчас сам господь не разберёт.
— Я подвёл вас…
— Не думаю. Конечно, было б здорово, разумно и педагогически правильно, если б вы остановили его… и себя… Но я также вижу и другое. Вы стали очень дороги друг другу. Настолько, что он взял всю вину на себя… и настолько, что вы не вмешались, понимая, как это важно для него. И это не может меня не радовать. Я не могу не волноваться… родители всегда волнуются… И поэтому ругают детей, подвергших себя опасности, и поэтому наказывают. По правде, когда я услышал о случившемся, первым моим желанием было надрать вам обоим уши. Или выпороть. Но вы многое поняли. Прочувствовали, что не одни на свете, и как страшно причинить боль тем, кто тебя любит.
Закрывая дверь кабинета, Винтари на миг приложил к ней ладонь, постоял, закрыв глаза.
— Спасибо… отец…

Перед сном он не удержался, постучал в комнату Дэвида. Мальчик ещё не спал, лежал на кровати — кровать была откидная, но горизонтальная, земная.
— Ваше высочество? Что-то случилось?
— Я… зашёл спросить кое-что. Полчаса бьюсь над одним абзацем в Мольбе о Даре, рановато я взялся за эти поэмы, моё знание адронато пока слабовато… Несколько слов с десятком вариантов перевода, от этого смысл меняется… Нет. По правде я просто зашёл проведать вас.
— Как хорошо, что вы куда смелее меня, принц. Потому что я тоже хотел проведать вас, но боялся, не будет ли это расценено как назойливость.
Винтари присел на край Дэвидовой кровати.
— Я… так странно. С одной стороны, происшедшее заставляет меня гореть со стыда и досады… с другой — я испытываю радость… настоящую чистую радость, как в Песне о вечере… Помните этот отрывок, о поклоне двери?
— Помню, конечно. «Я вновь познаю радость откровения о том, что у меня есть, в тот миг, когда склоняю голову перед дверью своего дома...» А почему именно это?
— Не знаю… Потому что никто и никогда не хотел надрать мне уши. Никто и никогда.
Он с интересом оглядывал комнату. Он ведь не разглядел её тогда, а позже они в комнаты друг друга не заходили, как-то не пришлось. Минбарский минимализм здесь, конечно, несколько разбавлялся привнесением земных черт, но всё было удивительно гармонично. Минбарские свечи и кристаллы, земные картины на стенах, земной и минбарский глобусы рядом на ученическом столе… И тут взгляд его наткнулся на нечто, слишком выбивающееся из общего стиля. Что-то знакомое мелькнуло для него в этой вещи, в самом материале и узорах… центаврианское…
— Дэвид, позвольте спросить… Что это у вас там, в стенной нише?
— Это?.. Кубок, подаренный Императором Моллари, ещё до моего рождения. Старинная реликвия, вручавшаяся на Центавре наследникам престола. Я должен вскрыть его, в одиночестве, в день своего шестнадцатилетия.
— Странно, но я не знаю такой традиции на Центавре. Конечно, в последнее время правителями Центавра становились не те, кто были рождены наследниками, но тот же Турхан… Я предполагаю…
— Что, принц?
— Нет, ничего… Скажу, когда оформлю…
Наутро они вместе приступили к уборке комнат — Винтари настоял, что его долг разделить с Дэвидом наказание, впрочем, всё оказалось не так страшно, как ожидалось… а через какое-то время даже весело. Требовалось всего лишь вымыть пол и частично стены раствором, уничтожающим запахи, Винтари провозгласил себя первым в истории Центавра рыцарем Священной Очищающей Тряпки, Дэвид умудрился попасть ногой в ведро, пришлось снять промокшую обувь, и он в свою очередь стал Босоногим Служителем, Идущим По Следам Благоуханных Старцев, Винтари сочинил первую часть песни о героях, бесстрашно бившихся вдвоём за возвращение Императору двух потерянных Империей областей, Дэвид — духовную песнь Скорби о потерянной другом запонке… Словом, по словам Шеридана, они даже наказание превратили в балаган.

И кажется, в тот же год Винтари достаточно близко познакомился с Сьюзен Ивановой, будущей энтилзой.
Он уже знал, что анлашок, или, говоря земным языком, рейнджеры — в прошлом важная часть минбарской культуры, нечто вроде рыцарского ордена или воинского братства, а ныне правильней было б называть их гвардией Альянса. Боевые искусства были лишь частью их подготовки, разведка в дальнем космосе была лишь частью их задач. Тысячелетие с момента основания анлашок были чисто минбарской организацией, романтической мечтой молодёжи только одного мира. А в 60-х принимать стали сперва землян, потом и представителей других рас, что вполне логично сопутствовало возникновению и становлению Межзвёздного Альянса, и организация переросла свой первичный смысл, вернее, как неоднократно подчёркивала энтилза — доросла до своего истинного смысла. И это, пожалуй, всё, что знал Винтари по этой теме доподлинно. Конечно, живя в Тузаноре, древней культурной столице, ныне сердце Альянса и центре жизни рейнджеров, не быть с ними знакомым практически невозможно, однако Винтари, можно сказать, удалось. Да, даже живя под одной крышей с энтилзой и уже зная, что Дэвид в будущем планирует вступить в орден, да и тренировочный лагерь Эйякьян находится совсем недалеко отсюда. Все эти три года добровольно-затворнической жизни Винтари регулярно боролся с искушением просить о возможности посещения этого лагеря — рейнджеры до сих пор были легендой, загадкой и предметом интереса для всей вселенной, а на Центавре о них толком никто ничего не знал, кроме размытых слухов, и было бы замечательно, если в числе его трудов будет и книга о рейнджерах… Кто на Центавре мог бы себе вообразить хоть малую часть из этой более чем тысячелетней истории, когда таинственная сила, которую нельзя в полной мере назвать ни воинской, ни религиозной организацией, незримо стояла на страже рубежей и раздвигала границы познанной и исследованной вселенной, первыми проходя по неведомым и смертельно опасным тропам, первыми встречая и новую угрозу, и новые откровения? Центавриане любознательны по природе, честолюбивы по природе, они прирождённые первооткрыватели и первопроходцы — и однако же этот орден появился не у них, и теперь они одна из тех рас, что меньше всех знают о нём. Правда, большая часть из этой истории относится, естественно, только к минбарской культуре, но вот уже более десяти лет в орден принимают и землян, и вообще любого, кто докажет искренность желания такого служения… кроме центавриан. Да, современная история, часть не одного только мира, а всей галактики, будет тут куда как полезнее. Но подозревал, что ему откажут — всё-таки это военная база, что ему там делать. Относительно того, почему Дэленн планирует оставить этот пост, можно было, конечно, предполагать какие-то внутренние подковёрные интриги, которых всё-таки и подчёркнуто честный и высокодуховный Минбар, разумеется, не лишён, тем более что, это-то на Центавре знали, отношение к Дэленн в обществе было далеко от однозначности. Да, она как нельзя лучше подходила, после своей трансформации, на роль главы межрасового ордена, и да, можно сказать, что эта символика утратила смысл, когда в анлашок стали принимать представителей и других миров, не только землян, хотя по-прежнему именно Землю и Минбар воспринимали как две половины ядра Межзвёздного Альянса. Но определённо, это не могло быть причиной, ничто, по логике, не могло быть причиной, тем более для передачи титула представителю Земли.
Теперь, додумавшись однажды до действительно нетривиального и смелого шага — спросить прямо, Винтари уже знал — причина была банальна, в разгар эпидемии дракхианской чумы, понимая, что в рамках деятельности анлашок всех навалившихся проблем не решить, Дэленн возглавила свежесозданный Комитет помощи отсталым мирам, и победа над чумой и снятие карантина на Земле, как ни странно, не уменьшили вала этих проблем. А учитывая никуда не девшиеся обязательства в верховном жречестве, нагрузка становилась такой, что Дэленн вынуждена была признать — ей придётся выбирать. Это было действительно тяжело для представителя Минбара, где крайне редко употреблялось слово «тяжело», где новые обязанности были честью и счастьем, где высоко чтимые члены общества иногда за всю жизнь лишь несколько раз видели своих детей. Но отрывать время от семьи, покидая резиденцию порой на месяц и более, было уже недостаточным, отрывать время нужно было от дел анлашок для дел Комитета, от дел Комитета для дел внутренних. Сьюзен Иванова была, во-первых, давним и доверенным соратником, во-вторых — она уже много лет принимала активное участие в делах анлашок, фактически став заместителем Дэленн в этом вопросе. Всё-таки, за плечами у неё не только солидный стаж в вооружённых силах, но и опыт на дальних рубежах. И сейчас, когда её дети подросли достаточно, чтобы их уже можно было надолго оставлять на помощников, она могла окунуться в планирование тренировок отрядов и снаряжения разведывательных экспедиций не вполсилы, как это было до сих пор, а полноценно.

Как любой бессемейный юноша, детей, особенно такого возраста, Винтари, мягко говоря, несколько побаивался, и узнав, что Иванова пришла с дочерьми, внутренне готовился к серьёзному испытанию своих нервов. В приличных домах Центавра не принято было допускать к столу с гостями детей ранее того возраста, когда они прочно усвоят правила этикета, проще говоря — первые годы жизни юных аристократов редко кто-то видел — исключение составляли наследные принцы, милости и благоволения которых, опять же в силу традиций, начинали изыскивать ранее, чем они были действительно способны их дать. Однако в годы учёбы случалось бывать в домах менее приличных, где этикет не был, конечно, пустым звуком, но не был и многопоколенной привычкой, что позволяло получить представление о том, как конфузно бывает соседство с малышами даже не обязательно дурно воспитанными, а просто проявляющими свой естественный детский темперамент.
Однако девочки Ивановой поразили его как раз необычной молчаливостью, тихостью и какой-то, кажется, взрослой серьёзностью на юных личиках. Очень похожие между собой, только у одной волосы темнее, ближе к каштановому цвету матери, они ели очень аккуратно, степенно, почему-то с одной тарелки и, одновременно протянув ручки к вазе с конфетами, одновременно же отдёрнули их раньше, чем прозвучало материно «нет». Сперва он подумал, что дети вообще не умеют разговаривать, хотя это было б странно для возраста уже не младенческого. Нет, скорее и друг друга, и мать, и в какой-то мере, наверное, окружающих они понимали без слов, просто скользнув по лицу внимательным, немного пугающим взглядом больших серых глаз.
— Они телепатки, — пояснила Сьюзен, правильно истолковав недоумение на лице центаврианина, — смешно, да? — я сама только недавно это поняла. Хотя должна была именно чего-то такого и ожидать. Разве не поэтому я всю жизнь боялась самой мысли о детях?
— Ну вообще, — кашлянул Шеридан, — твой брат телепатом не был, так что…
— Брось, Джон, тебя б действительно успокоили такие соображения?
— Не знаю, — сознался тот, — в моём роду не было телепатов, насколько я знаю…
— Но вот как-то так я себя и успокаивала, теперь самой странно. Я считала, что просто мне, такой вот поздней и неумелой мамочке, достались дети-мечта, которые могут полдня сидеть тихо и это не повод для паники…
Определить возраст этой женщины Винтари с уверенностью не решился бы, но отталкиваясь от всего, что слышал, он понимал, что она немного младше Шеридана, и сейчас он снова задумался о сходствах и различиях в культурах Земли и Центавра.
На Центавре не считалось, что возраст лишает женщину красоты — если только это не столь баснословный возраст, что стирает самые черты внешности, заменяя их едиными для всех существ признаками дряхлости. Но и в 60 женщина, если она действительно красива, удостаивается не меньших, если иногда не больших, восторгов, чем в дни расцвета своей юности. «Разве годы могут сделать хуже хорошее бревари или прекрасную женщину?» — и может, есть способные поспорить с этим утверждением, но едва ли во всеуслышанье. Земляне же, более краткоживущая раса, трепетнее относятся к первым признакам увядания, особенно в женщинах. Однако, думается, хоть в густых каштановых волосах Сьюзен уже заметна седина, а вокруг глаз морщины — ни один землянин так же, как ни один центаврианин, не смог бы отрицать её зрелой, богатой, как выдержанное бревари, красоты.
— Да уж, мои старики сейчас подтвердили б: если ребёнка не слышно пару часов, лучше срочно бежать выяснять, чем он таким занят. Пока не стало поздно.
Дэвид на этих словах заметно потупился, а Винтари невольно подумалось, что однажды-то он поймёт, чего стоило его родителям, во имя педагогических соображений, не благодарить небо вслух за то, что не знают настоящих детских шалостей, и что вот за это ему, выражаясь в тоне чёрного юмора, спасибо — его соучастие, без которого Дэвид действительно едва ли решился бы на авантюру с гравилётом, дало им некоторое представление о том, чего они до сих пор были лишены.
— Вот-вот. Но они ведь слишком малы, чтоб натворить что-то действительно серьёзное, а наше взаимопонимание — это нормальная связь между матерью и дочерью, каким оно должно быть, каким оно воспето в стихах и прозе… а не как это было в моём собственном детстве.
— Как говорил мой старик — по другому, конечно, поводу говорил — гены пальцем не размажешь. Но согласись всё же, это даёт и некоторые преимущества? По крайней мере до тех пор, пока они не научились ставить блоки.
Тарелка девочек была чиста, и Сьюзен коротко кивнула им, разрешив взять конфеты — впрочем, опять же, они почувствовали это разрешение раньше кивка.
— Время покажет. Может, самообман считать, что они не могут быть сильнее меня… Знаешь ведь, я говорила — мир совершенно разный для нормала и для телепата среднего или высокого уровня, но слабый телепат — это нечто не там и не там. Это когда ты что-то чувствуешь, но не вполне понимаешь, что именно, и уж тем более сомневаешься, сможешь ли объяснить. Примерно так почти слепой видит солнце и закрывающую его тень, почти глухой слышит свист, визг или ощущает вибрацию. Я так и не прошла тестирование, я не знаю, П1 это, или может, именно в моём случае уровень может быть дробным. Они, когда вырастут — если захотят, пройдут.
— Но теперь по крайней мере это не повод для…
— Да, не повод.
Дэвид поднялся, чтобы отвести детей в сад — не мешать взрослым разговорам, Винтари колебался, последовать ли за ними — вообще-то, ему хотелось задать Ивановой несколько вопросов о периоде её службы на корабле дальней разведки. Да и откровенно говоря, он не находил в себе такого мужества, чтобы не сказать — жертвенности, как Дэвид. Дети, которые носятся, визжат, задают тысячу вопросов и дёргают тебя за одежду — это страшно, но дети, которые тихо и незаметно читают твои мысли — это, если разобраться, страшнее.
— Извините, — по еле уловимой проскользнувшей по лицу Ивановой тени он понял, что если не подробно, дословно, то в общих чертах, как настроение, она эту мысль увидела, — я не хотел вас обидеть.
— А я и не обиделась, — нормала легко обмануть, но сейчас он готов был верить, что за тёплой улыбкой землянки действительно не было никакого потаённого холода, никакого подавляемого раздражения, — это нормально — бояться вторжения в свои мысли. Знали вы это или нет — но телепаты боятся этого тоже. Но как я уже говорила, мой уровень слишком слаб. Ничтожно слаб. Раз уж за всю мою жизнь меня так и не вычислили.
— И я теперь вошёл в небольшой круг посвящённых, — догадался Винтари, — хотя по правде, не знаю, достоин ли. То есть, я знаю, какой непростой является тема телепатов у вас на родине, и хотя теперь, в соответствии с новыми правилами, телепатам не запрещены никакие виды деятельности, отношение людей не меняется одними только правилами, и уж тем более правила не меняют прошлого, иногда очень страшного прошлого. И мне неловко от того, что я стал свидетелем, на самом деле, слишком личного для моих ушей разговора.
— Вы уже давно здесь не чужой. А с этими, — она кивнула в сторону раскрытых дверей в сад, имея в виду удалившихся детей, — долго ли это личное будет тайной? Дети есть дети. Пока они малы, не многое из того, что они видят во взрослых мозгах, они способны понять, но так ведь будет не всегда. Пока я рядом с ними, я замечу и пресеку их поползновения к чужим мыслям так же, как к конфетам, но это именно то, что… нет, не останавливает меня, Дэленн, ты неправильно меня поняла. Это моя проблема и моя задача — научить моих детей не воспринимать других людей как… живые игрушки. Интересные книжки с картинками. По крайней мере пока я не знаю, не окажутся ли они сильнее меня, чем-то большим, чем «просто интуиция». И… я не просто так сказала, что это как зрение почти слепого. Иногда увидеть ясно нужно суметь и собственные мысли. Что это — действительно беспокойство о том, научатся ли они не пользоваться своим даром бесцеремонно и во вред, или просто желание подольше не отрываться от своих детей. Ведь иногда то, чего мы так долго боялись, оказывается самым желанным для нас.
— Есть вещи, которые не нужно объяснять, — пробормотал Шеридан, — вот это — одна из таких.
— Нет, Джон, ты не прав. Иногда самые простые вещи и приходится объяснять. Много, по-разному, пока найдёшь то объяснение, которое действительно будет правильно. Любовь к детям кажется всем чем-то таким общепонятным, до примитивности. Дети. Мои дети. Мои собственные, настоящие, несомненные, целых две мои родные девочки. У меня есть дети. Я их мать, они у меня родились. Джон, это невозможно просто понимать. Каждый, с кем это случается, осознаёт это по-своему, как своё личное открытие Америки. Я помню время, когда их не было, я помню, как они появились, они похожи на меня, они появились благодаря мне, эти простые, общеизвестные, примитивные вещи действительно взрывают мозг. А кроме того — я учу их говорить, понимая, что есть на свете и другие люди, кроме нас, и с ними нужно разговаривать словами через рот, и к ним нужно иметь интерес… здоровый, не обидный интерес. И я эти годы занималась делами анлашок в том числе затем, чтоб не утратить этого интереса, не раствориться в этой нашей вовсе не обычной детско-родительской близости. Потому что это так больно, так сладко, потому что именно этого мне не хватало всю мою жизнь…

Слишком много простых вещей со сложными объяснениями, думал Винтари вечером, пытаясь сосредоточиться на умеренной сложности художественном тексте, какие он читал обычно для тренировки, но сосредоточиться не получалось. Теперь он жалел, что таким коротким был разговор с Дэвидом там, в саду, но в тот момент у него не было нужных слов, да и сейчас, честно говоря, их нет. И это правда, им обоим нужно заниматься. Дэвид и так много времени отнимает от своих занятий на их беседы, да ещё и решил недавно, в качестве симметричного ответа, учить центаврианский язык, и ведь кажется, не откажется от этого решения…
На Минбаре, уже знал Винтари, телепатические способности считаются величайшим даром, со всем отсюда вытекающим. Это особая милость вселенной, которую одаренный ею оправдывает служением обществу. Телепаты становятся целителями душевных недугов, духовными учителями в многочисленных орденах, судьями. Никому и никогда на Минбаре не пришло бы в голову сторониться телепатов или тем более открыто выражать ненависть к ним. Вероятно, один из бесчисленных примеров особенностей воспитания — можно не сомневаться, минбарский телепат никогда не позволит себе неделикатности, праздного любопытства и уж тем более разглашения чужих тайн. На Центавре — может, и не благословением небес, но однозначно неплохой путёвкой в жизнь. Детей-телепатов, родившихся в бедных семьях, забирают на усыновление в знатные дома, они получают щедрое вознаграждение за свою работу, и гильдия телепатов не налагает на них таких ограничений, какие на телепатов-землян налагал Пси-Корпус. Их не заставляют подчиняться какой-то единой структуре, не ограничивают в проявлении их способностей. Телепат подчиняется в первую очередь роду, как и любой центаврианин. Гильдия служит больше для организации, объединения, например, чтоб семьи, которым не повезло иметь своего телепата, знали, куда обращаться для найма.
А вот на Земле — однозначно, проклятьем. Это было так и сейчас, когда законодательство значительно смягчилось, Бюро несравнимо меньше лезло в жизнь своих подотчётных, чем вспоминаемый до сих пор с дрожью Пси-Корпус, да и само общество обычных людей… дорого ему дались уроки кровавого прошлого.
И теперь Винтари было стыдно именно за это. Что он не знал слишком многого — ему никогда не приходило в голову интересоваться, он узнал только здесь. Только сегодня. Это был один из самых надрывных, драматичных разговоров в его жизни, когда настоящая бездна разверзлась перед ним, когда он без слов понял — это то, о чём Дэвид мало с кем может говорить. Быть может, вообще ни с кем, потому что семье он хотел бы дарить только радость.
— Вероятно, мои родители чаще бы ссорились, если б могли установить доподлинно, кто рассказал мне то или иное, что мне рано или вовсе не следует знать… Но сейчас, оглядываясь в прошлое, я не могу найти того момента, когда узнал, вспомнить того, кто мне рассказал. Я просто знаю, и просто пытался не говорить об этом вовсе, но знал, что повод для этого однажды настанет. Как девочки тёти Сьюзен, или что-то другое… Хотя бы разговор о кошмарах. Я был немного старше их, когда однажды мне приснилось, что тело моё охвачено огнём, и я растворяюсь в этом огне, как капля воска. О нет, я не проснулся с криком, как вы можете подумать. Я проснулся с тем же чувством тоски и обречённости, что охватило всё моё существо, как этот огонь, ещё во сне. Ненависть, она подобна огню. Касаясь чего-то, она либо зажигает ненависть в ответ — либо убивает…
В этот момент Диус ощутил, как одно из самых странных откровений своей жизни, что нужен этому мальчику. Братья нужны друг другу. Братья могут поделиться тем, чем не хочется огорчать, тревожить сердца родителей. Можно удивляться, как задела этого ребёнка чужая трагедия, произошедшая ещё до его рождения — но это если не знать впечатлительную, не терпящую несправедливости его натуру.
— Земля — гнездо розни и ненависти, — с гневом говорил он, — это ли не лицемерие — протягивать руку дружбы другим расам, когда друг другу они веками были чужими, врагами? Ненавидели другие нации, другие религии, потом для ненависти у них появились телепаты… Быть едиными они могут только против кого-то! Это грешно, это ужасно, но вспоминая об этом, я не могу не думать, почему же все они не вымерли от дракхианской чумы, быть может, этим они искупили бы свои преступления… Я не знаю, как мне суметь раскаяться в этой мысли, а без этого моя душа никогда не будет чиста!
И хотелось возразить, что это всё в прошлом, а жить нужно будущим… но знает ли он это наверняка? И хотелось возразить, что грехи, если на то пошло, есть и у минбарцев… Но тысячу лет действует закон Валена, и хотя исключения по-прежнему бывают, но они точно не завязаны на пси-уровень никоим образом.
Гибель маленькой колонии беглых телепатов на Вавилоне-5 — загнанные в угол, они предпочли покончить с собой путём самосожжения, но не сдаться Пси-Корпусу — как и почему центаврианский принц мог бы заинтересоваться этой историей? Это было нечто предельно далёкое от его жизни. И теперь он слушал своего юного друга и не мог найти слов в ответ.
— Вы жестоки, — говорил тот со странной усмешкой, с таким ядом, которого в этом голосе даже быть не могло, потому что неоткуда ему взяться в 11 лет — сказал бы Винтари, если б не помнил себя самого в этом возрасте, слишком большого, чтоб не понимать, как смотрят окружающие на сына чудовища, слишком маленького, чтоб выработать настоящую, неподдельную невосприимчивость к этим взглядам, — да, вы центавриане и в этом. У вас нет никакой охраны личного пространства, неприкосновенности мысли. Для чего ж существовать телепатии, если не пользоваться ею напропалую, чтоб знать мысли и врагов, и тех, кто называется друзьями? Знания — сила. Ну, а если кто-то не хочет, чтоб его мысли знали — что ж, пусть тоже держит возле себя телепата, который сможет засечь и заблокировать враждебное сканирование… Предельно цинично, предельно честно! Земляне же не таковы. Они делают то же самое, но со словами об этой самой охране, неприкосновенности… Охране чего? Будто в самом деле всем так интересны их мысли, их мелкие, ничтожные, потасканные секреты!
— Ну, всё же есть и те, и то, что — интересно. Вы не всё сможете понять сейчас… — ему не нравились эти слова, потому что он вовсе не считал Дэвида настолько малышом, чтоб он не мог понять что-то из обширной области «политические интриги», но другой формулировки «просто отложи эти мысли, не мучай себя ими по крайней мере сейчас» у него не нашлось.
Дэвид обратил к нему потемневшие, бешеные глаза.
— И когда бы то ни было вообще! Неприкосновенность личного… грязи, дряни, лжи, которую пытаются замести под ковёр? Секреты семей, корпораций, государств и миров? Хорошее не скрывают, нет нужды скрывать добрые, созидательные, честные мысли — попробуйте это оспорить! Скрывают постыдное… Как бы я хотел сорвать все маски, все завесы, швырнуть все эти секреты, скопом, каждому в лицо! Раскрыть всё и всем, все краплёные карты, все скелеты всех шкафов, всё, что разделяет, всё, что становится слабостью одних и силой других… Как бы я хотел взорвать этот мир страха, лицемерия и ненависти! Я не должен не только говорить об этом, но даже думать, и всё же это есть, эта тьма во мне может жить, не видная ни мне, ни кому-то вокруг, и вспыхнуть от одного слова…
И эти слова продолжали эхом звучать в голове Винтари, не позволяя ему вернуться к страницам исторического романа. Тьма в сердце поселяется у каждого центаврианина с ранних лет — когда он знакомится со всеми этими понятиями: ложь, лицемерие, страх, ненависть, когда он понимает, что они неотъемлемые компоненты воздуха, входящего в его лёгкие. К примеру, когда ты понимаешь, каких родителей ты сын. Но здесь, в этом хрустальном замке, здесь, среди молитв, медитаций и света… Свет неизбежно должен приносить тень, но всё же какое-то время ему казалось, что это не так.
«Взорвать этот мир...» Разве не с этими мыслями в сердце он сходил на твердь легендарной космической станции — где под ноги ему метнулся совершенно другой, немыслимый путь, то самое яркое, чудесное из вещего сна, этот свет заставил тень спрятаться, почти исчезнуть… Республика Центавр может спать спокойно, не ожидая потрясений, уж не больше, чем в норме выпадает на её долю. И этот свет сделал его столь непроходимо слепым, чтоб действительно не предполагать, что в ком-то рядом может жить такой же надлом, такая же горькая, бессильная (пока бессильная?) ярость? По крайней мере, он мог это понять. Если не сразу, ввиду шока, то позже он мог найти слова — хотя бы в силу этого подобия. И поэтому его здесь нахождение и нужно, и оправданно.

@темы: фанфег, Вавилон-5 и другие древние легенды