Ты моя трава... ой, тьфу, моя ива(с) // Дэвид Шеридан, психологическое оружие Альянса
Ну и, раз такая пьянка, вторая вещь по заявке "Ваша личная революция. Какой вы её видите?". Тоже не особо-то соответствующая букве заявки и пока не знаю, насколько соответствующая духу. Зато с готическими ужасами, потоком сознания и сеансом душевного стриптиза.
Автор: Allmark
Название: Женщина в красном
Фэндом: Исторические события
Пэйринг или персонажи: революция и автор
Рейтинг: G
Жанры: кажется, мистика, психология...
Сон
Несчастная любовь, невзаимная, неразделённая - для многих это понятия-синонимы, а для меня вот вовсе нет. У меня неразделённая. Разве несчастная? Ну, положим, от счастья до потолка тут не прыгаешь. Но в самом слове - несчастье - есть что-то капитулятивное, что-то от жалоб на судьбу-злодейку. Разве здесь это уместно? Нет. В самом слове невзаимность есть некий упрёк в адрес предмета любви, некий торг с ним - что ж ты даёшь мне меньше, чем я тебе? И это тоже было бы неправдой. А вот неразделённость - более строгое, более спокойное в моём восприятии слово - точнее отражает суть состояния. Просто не с кем разделить… Просто не получается разделить. Неразделимо.
читать дальшеЯ не знаю, почему так бывает. Все мы, конечно, в тот или иной период считаем себя особенными и свою судьбу от всех прочих судеб отличной, и любви для себя ждём поэтому - особенной… Да у каждого она, конечно, особенная, и судьба, и любовь. Только вот у кого-то, при всех прочих равных, приземлённее и исполнимее становятся мечты, и работа не тянет камнем вниз, но и крыльев за спиной не даёт, и увлечения украшают жизнь, не ломая её, не подходя близко к опасной черте фанатизма, и крепче держит их ноги земля. И любовь к ним приходит обыкновенная, улыбчивая, земная, ощутимая в законных объятьях на ступенях ЗАГСа, тайной страсти съёмных квартир - не важно… Тысячи ликов у любви, тысячи неповторимых ликов… Но ни один - не она.
А ты вспоминаешь, эту первую ещё детскую встречу - в первом классе, за книгой для чтения, это детское ещё, перекрывающее дыхание восхищение, когда ты впервые ощущаешь, что в груди у тебя бьётся живое, жаркое сердце - алое, как её платье… Оно вспыхивает перед твоим взглядом яркими цветами весны и осени, множеством отражений в зеркалах плакатов, ты слышишь её голос издали, и благодаря за всё, за то одно, что она в мире была, твои губы, как поцелуя, жаждут этих песен. И без всякой горечи и обиды ты говоришь: «Почему ж нам никогда не встретиться с тобой…» Только потом ты удивляешься, почему они-то не помнят этой встречи, или не придали ей никакого значения - а, ну да, было что-то такое, а к чему ты?
А потом наступает взросление - другое, дополнительное взросление, о котором, в общем-то, не просили, время перемен, время низвержения догм и памятников. Время других книг. Они пьяны от гормонов и честолюбивых и не очень ожиданий, они походя листают эти страшные страницы, отвечая на автомате, их мысли совсем о другом, они не понимают или хорошо, если не видят - твои слёзы над этими книгами, над этой правдой - что платье её было красным от крови. Твоё опьянение от боли. Тебе одного хотелось - знать больше, коснуться - тебя спрашивают, а с чего было считать, что она непременно красива, эта полыхнувшая алым незнакомка из твоего детства? Она непременно красива, только она не незнакомка, только много бы вы понимали в красоте… Тебя любезно подвели, соединили твою руку - с полусгнившей рукой живого мертвеца, кровожадной нежити… Ты плачешь на уроке истории, низко наклонив голову, чтоб не видел никто - раз уж не получилось сдержаться. Ты медленно бредёшь домой, и сумка с учебником весит ровно столько, сколько нужно, чтобы броситься вниз с моста, но ты знаешь, что так - неправильно. Ты вспоминаешь, что отец однажды приносил со службы, похвастаться семье, свой табельный пистолет. Пулю в голову - это было бы и справедливо, и прекрасно. Ты разделяешь всё это, всю кровь, все пожарища, всю вину, потому что твоя вера никуда не уйдёт из твоего сердца, потому что отречься невозможно, как невозможно с этим жить. И пока твои сверстники примеряют комплексы непонятой жестоким миром сложной натуры, ты находишь комплекс куда поинтереснее - комплекс вины за то, что было задолго до твоего рождения. Есть, чем выпендриться, только почему-то ты думаешь совсем не об этом. Что ж, вы ведь тоже ищете, за что упороться - кто за крутую музыку, кто за фантастические миры, что в разы краше нашего, убогого, кто за религию - ну бывает, кто, страшно сказать, за философию… Почему ж мой выбор вас так удивляет? Ты сжимаешь костлявую руку куклы в окровавленном платье и решительно перешагиваешь порог замка отборных ужасов. Ты не закрываешь глаза руками, не бежишь без памяти до ближайшего столкновения с нормальной, земной, человеческой любовью - пробовали уже, проходили, ни одно лицо не заменит тебе её болезненной оскаленной улыбки, ни один голос - её голоса, тебе нужна она - вся она, вся правда.
Упрямством, отчаяньем, изощренным самоубийством это выглядело, быть может, поначалу - когда уже ни за что не прервать было этого вальса, не разжать объятий. Зачем, говорят они, тебе это нужно? Зачем ты намеренно истязаешь себя бессонными ночами за чтением пострашнее Стивена Кинга, неумолимо просаживая сердце горьким дешёвым чаем и сигаретами? Зачем отказываешься от нашей, обычной, нормальной жизни? Почему ты не можешь успокоиться? Ну как же, вы ведь сами хотели. Вы же сами наливали кубок с ядом до краёв, вы ведь сами говорили, в дантовском аду девять кругов, здесь им не видно числа. Вы ведь этого хотели, «чтобы люди знали правду». Нет, конечно, хотели, но не этого. Нормальный человек убегает уже с первого, нормальный человек крестится, нормальный человек не подходит больше близко к тому месту, где призрак хотел поглотить его душу. Нормальный человек должен понимать, что знать всю правду всё равно невозможно. Да, о чём вы, он поглотил эту душу давно, нет ли у вас ещё яда? Поймите, я просто не могу оторваться от вашей готической пьесы, она нужна мне, как отравленный воздух ада… Да, но ты не понимаешь намёков, брось каку, это уроки не понимания, а отвращения и разочарования, галочка поставлена и душа отпущена в сладостное сегодня, где открыты все возможности, кроме одной - изменить мир, в объятья жизни, которую нужно ценить такой, какая она у тебя есть, менее всего зависящая от тебя… Галочку, а не подпись под ветхими материалами о расстрельных списках, это не твоё, этого уже нет, это прошлое, что ушло без возврата. А как же уважение к родной истории, возражаешь ты, едва держась на ногах, пьяно, зло, отчаянно хохоча в лицо этой самой драгоценной жизни одного дня. Ну да, уважение к истории, всё верно, но ради бога, почему к этой-то? Потому что я люблю её… ещё с той поры, впрочем, когда она такой не была. О, сочувственно вздыхают тебе в след на очередном повороте, бедная жертва неуклюжей, циничной пропаганды… Надо сказать, необычно в твоём возрасте. Но теперь-то, теперь? Теперь ты всё знаешь, а жизнь продолжается. Мы все когда-то были детьми, в Деда Мороза верили, а теперь-то мы люди взрослые. Да, разумеется, взрослые, так что можно без цензурных купюр… Как не любить историю? Она такая разная, внезапная… Как знать, может быть, завтра она явит нам уже совсем новый, пока невообразимый лик - ну, какой завтра вам будет удобнее? Но вы как-то невероятно подлы, вы сперва говорите о правде, поруганной, но поднятой из пепла, а потом о том, что верить нельзя ничему и всё тщета. Нет-нет, я не выпрашиваю у вас право всё же верить, мне уже не те отчаянные 14 лет, теперь я, пожалуй, всё же хочу знать. И не ваше дело, что я буду делать с этим знанием. Ты прижимаешься к ней крепче, вдыхая запах её волос - запах гари, пороха, страха, надежды, ты чувствуешь её пальцы в своих волосах - холодные, как револьверный ствол. Ты смотришь в её глаза - для тебя они зелёные, цвета горького хмеля, болотной трясины, терпкого яда, цвета скручивающей, тянущей, ставшей привычной боли. В её улыбке - сквозь боль и страдание, как кости сквозь тлеющую кожу, как клинки пламени сквозь ветхую труху - гордость, вызов, готовность к борьбе до победы, и к жертвам, и к проклятьям. Она не бывает ошибкой, она не приходит по чьему-то желанию, она рождается из злости, отчаянья, жажды, разбивая ветхую скорлупу старого мира, она проходит пожаром по трухлявому, выродившемуся лесу в соответствии с законами природы. Она не одевает ангельских одежд, не изображает фальшивую кротость, не обещает лёгкого пути и малых жертв, но плечи её не гнутся под этим бременем. Твои ладони скользят по её кровавым лохмотьям - и чувствуют живой, как пламя, алый атлас… Она живая. Она всё более живая с каждым кругом вашего вальса.
Явь
Кроме шуток, жертвой идеологической обработки неокрепших мозгов меня действительно можно назвать, да кажется, и называли. Если честно, мне до сих пор интересно, почему мои сверстники, читавшие те же книжки и певшие те же песни в этом юном впечатлительном возрасте, пережили распад Союза и вскорости обрушившуюся на нас, доселе тёмных, Страшную Правду о том, Как Было Плохо при Советской власти, куда как спокойнее. Чем хотите клянусь, я не помню, чтоб надо мной эту идеологическую обработку производили как-нибудь особенно тщательно. Разве что - мама додумалась научить меня читать ещё до поступления в школу, поэтому пока мои одноклассники терпеливо вникали, как ма-ма мы-ла ра-му, мне удавалось успеть вникнуть очень во многое. Тексты для проверки навыков чтения всё-таки были тоже соответствующие, Революция, Ленин и другие деятели революции. Ну вот, видимо, последствия и были необратимы.
Нет, на какое-то время их даже почти удалось обратить… Всё же если не добросердечия, то детской впечатлительности хватало, чтоб проникнуться состраданием к невинно убиенным революционерами трепетным и беззащитным дворянам и собственно царской семье. Но до стадии безутешных слёз по «России, которой у нас больше нет» всё же не дошло - что-то упорно не срасталось. А, вот. Впечатлительному, но всё же не лишённому логики ребёнку подумалось, что коль скоро дворянских корней лично у него не наблюдается, то положение его семьи в «России, которой у нас больше нет» было б каким-то не особо завидным. Как, кстати, и у более 90% всех тех вокруг, что пока не знали, проливать им слёзы по той России или совсем другому Союзу. Что наверное, всё же хорошо, что теперь все без исключения ребятишки получают образование, бесплатно лечатся, что родителям не приходится работать с рассвета до поздней ночи, чтоб прокормить нас, а главное - что все равны между собой и никому не надо кланяться только потому, что он родился у более богатых и знатных мамы и папы. Так что наверное, революция всё же произошла не зря. Дело усугублялось тем, что та долгожданная свобода от совкового гнёта, которая бурными волнами разливалась по стране, выглядела всё менее привлекательной и была какой-то неправильной свободой. Ребёнку совсем не хотелось ругать пионерские галстуки и возмущаться тем, что заставляли читать про дедушку Ленина (тем более что никто не заставлял, эти рассказы остались любимыми на всю жизнь). Зато непонятно было, что хорошего в том, что одноклассники теперь вместо школьной формы ходят в школу в чём хотят и выпендриваются друг перед другом, у кого одежда импортней и богаче.
Второй удар последовал уже в старших классах, когда мы проходили новейшую историю по чудесным новейшим же, свежеиспечённым учебникам. Честное слово, не то чтоб Сталин казался мне святым со стоваттным нимбом, но судя по настроению этих текстов, он на ужин ел младенцев, просто это почему-то забыли включить в учебник. Все прочие большевики-коммунисты были, вроде бы, несколько менее демоничными, но лишь потому, что Сталина переплюнуть никому не дано. С цатой попытки выкарабкавшись из глубокой депрессии, ребёнок, точнее, уже подросток, решил - ну нет, надо основательно во всём разобраться. Для чего пошёл в школьную библиотеку и храбро попросил себе сочинения Маркса, Энгельса, Ленина, в общем, всё, что есть. Деточка, жалостливо ответила библиотекарь, мы всё это давно убрали в далёкие закрома, в которые лезть нам откровенно лень, но вот тебе, что ли, книги о жизни всяких деятелей революции, а с теорией как-нибудь без нас. Деточка с жадностью прочла все эти книжки - некоторые были уже знакомы-читаны, но с удовольствием перечитаны по второму разу, но была и как минимум одна незнакомая ранее. И… это была любовь. То ли в таланте уныло строчащим по соцзаказу советским писателям всё же не откажешь, то ли герой… В общем, всё загадочно у этих подростков со вкусами и идеалами. Пример этого человека очень помог мне в тот тяжёлый период и помогал в дальнейшем. В общем, вторая прививка против антибольшевизма и прочей совкобоязни состоялась, и дальше прогрессивная демократическая медицина оказалась просто бессильна.
Потому как, детство действительно кончается, с ним кончаются и страхи и впечатлительность. Ребёнок хочет верить, взрослый - знать, а зная - уметь применить. На какую-то часть мы все остаёмся детьми, ребёнок во мне нежно любит милую советскую мифологию и любит время от времени почитать интересные страшилки про кровавые бесчинства большевиков-жидомасонов, иногда вслух домашним особо зловещим голосом. Жалко только, страшилок этих осталось мало, всё же несколько народ со времён Перестройки протрезвел. Взрослый спокойно, вдумчиво, обстоятельно читает материалы - разные, сравнивая точки зрения, отмечая приёмы фальсификации, передёргивания фактов, необъективность. Взрослый читает уже свои страшилки - взрослые, серьёзные, читает чтобы понять, принять, с отголоском того самого подросткового «что было, за то в ответе». Для ребёнка она, революция - восхитительная красавица из историй его детства, с огненными, гордыми очами, в алом платье - пламени, знамени священной борьбы народа. Взрослому она соткана из дымной горечи, свинца и стали, с глазами цвета времени и испытаний, в кожаной куртке, пахнущей порохом и кровью, в шапке с красной звездой. В её волосах видна седина тревог и поражений, но морщины только делают ярче, выразительнее её суровую красоту. Но когда она улыбается, понимаешь, что она одна, просто в разных одеждах.
Ей не нужна любовь, ей плевать на ненависть. Она не приходит тогда, когда кто-то этого хочет, не уходит тогда, когда кому-то хочется её прогнать. Один человек не властен над ней, сотня и даже тысяча не властны. Она происходит в своё время и в своём месте, там, где мир сбрасывает старую кожу, чтобы начать новую жизнь, где уже не может оставаться по-старому. Перемены не всегда могут видеться благом, не всегда благо принесут. Но когда они неизбежны - остановить их не легче, чем приказать падающему с ветки фрукту вернуться на своё место. Революция рождается из волн народного протеста, она не принуждает к чему-то непутёвый народ - народ порождает её, создаёт своей волей, выковывает своими стремлениями, шлифует своим сознанием, и только от него зависит, какой лик будет у этой встающей из пены Афродиты. Я могу только надеяться увидеть в расходящихся волнах Её лицо.
Тематические разделы "Исторические события" и "Исторические личности" со мной вообще чёрт знает что делают, даже уже просто фактом существования. В голове копошатся идеи и, что самое страшное, уже не кажется крамольной мысль сотворить, да ещё и выложить. Понимаете, не после выхухоли. И альтернативная история не пугает уже, не после присланных товарищем почти соавтором упоминаний о множестве КНИГ об этом. Какое там фанфики, у нас такое печатают...
Автор: Allmark
Название: Женщина в красном
Фэндом: Исторические события
Пэйринг или персонажи: революция и автор
Рейтинг: G
Жанры: кажется, мистика, психология...
Сон
Несчастная любовь, невзаимная, неразделённая - для многих это понятия-синонимы, а для меня вот вовсе нет. У меня неразделённая. Разве несчастная? Ну, положим, от счастья до потолка тут не прыгаешь. Но в самом слове - несчастье - есть что-то капитулятивное, что-то от жалоб на судьбу-злодейку. Разве здесь это уместно? Нет. В самом слове невзаимность есть некий упрёк в адрес предмета любви, некий торг с ним - что ж ты даёшь мне меньше, чем я тебе? И это тоже было бы неправдой. А вот неразделённость - более строгое, более спокойное в моём восприятии слово - точнее отражает суть состояния. Просто не с кем разделить… Просто не получается разделить. Неразделимо.
читать дальшеЯ не знаю, почему так бывает. Все мы, конечно, в тот или иной период считаем себя особенными и свою судьбу от всех прочих судеб отличной, и любви для себя ждём поэтому - особенной… Да у каждого она, конечно, особенная, и судьба, и любовь. Только вот у кого-то, при всех прочих равных, приземлённее и исполнимее становятся мечты, и работа не тянет камнем вниз, но и крыльев за спиной не даёт, и увлечения украшают жизнь, не ломая её, не подходя близко к опасной черте фанатизма, и крепче держит их ноги земля. И любовь к ним приходит обыкновенная, улыбчивая, земная, ощутимая в законных объятьях на ступенях ЗАГСа, тайной страсти съёмных квартир - не важно… Тысячи ликов у любви, тысячи неповторимых ликов… Но ни один - не она.
А ты вспоминаешь, эту первую ещё детскую встречу - в первом классе, за книгой для чтения, это детское ещё, перекрывающее дыхание восхищение, когда ты впервые ощущаешь, что в груди у тебя бьётся живое, жаркое сердце - алое, как её платье… Оно вспыхивает перед твоим взглядом яркими цветами весны и осени, множеством отражений в зеркалах плакатов, ты слышишь её голос издали, и благодаря за всё, за то одно, что она в мире была, твои губы, как поцелуя, жаждут этих песен. И без всякой горечи и обиды ты говоришь: «Почему ж нам никогда не встретиться с тобой…» Только потом ты удивляешься, почему они-то не помнят этой встречи, или не придали ей никакого значения - а, ну да, было что-то такое, а к чему ты?
А потом наступает взросление - другое, дополнительное взросление, о котором, в общем-то, не просили, время перемен, время низвержения догм и памятников. Время других книг. Они пьяны от гормонов и честолюбивых и не очень ожиданий, они походя листают эти страшные страницы, отвечая на автомате, их мысли совсем о другом, они не понимают или хорошо, если не видят - твои слёзы над этими книгами, над этой правдой - что платье её было красным от крови. Твоё опьянение от боли. Тебе одного хотелось - знать больше, коснуться - тебя спрашивают, а с чего было считать, что она непременно красива, эта полыхнувшая алым незнакомка из твоего детства? Она непременно красива, только она не незнакомка, только много бы вы понимали в красоте… Тебя любезно подвели, соединили твою руку - с полусгнившей рукой живого мертвеца, кровожадной нежити… Ты плачешь на уроке истории, низко наклонив голову, чтоб не видел никто - раз уж не получилось сдержаться. Ты медленно бредёшь домой, и сумка с учебником весит ровно столько, сколько нужно, чтобы броситься вниз с моста, но ты знаешь, что так - неправильно. Ты вспоминаешь, что отец однажды приносил со службы, похвастаться семье, свой табельный пистолет. Пулю в голову - это было бы и справедливо, и прекрасно. Ты разделяешь всё это, всю кровь, все пожарища, всю вину, потому что твоя вера никуда не уйдёт из твоего сердца, потому что отречься невозможно, как невозможно с этим жить. И пока твои сверстники примеряют комплексы непонятой жестоким миром сложной натуры, ты находишь комплекс куда поинтереснее - комплекс вины за то, что было задолго до твоего рождения. Есть, чем выпендриться, только почему-то ты думаешь совсем не об этом. Что ж, вы ведь тоже ищете, за что упороться - кто за крутую музыку, кто за фантастические миры, что в разы краше нашего, убогого, кто за религию - ну бывает, кто, страшно сказать, за философию… Почему ж мой выбор вас так удивляет? Ты сжимаешь костлявую руку куклы в окровавленном платье и решительно перешагиваешь порог замка отборных ужасов. Ты не закрываешь глаза руками, не бежишь без памяти до ближайшего столкновения с нормальной, земной, человеческой любовью - пробовали уже, проходили, ни одно лицо не заменит тебе её болезненной оскаленной улыбки, ни один голос - её голоса, тебе нужна она - вся она, вся правда.
Упрямством, отчаяньем, изощренным самоубийством это выглядело, быть может, поначалу - когда уже ни за что не прервать было этого вальса, не разжать объятий. Зачем, говорят они, тебе это нужно? Зачем ты намеренно истязаешь себя бессонными ночами за чтением пострашнее Стивена Кинга, неумолимо просаживая сердце горьким дешёвым чаем и сигаретами? Зачем отказываешься от нашей, обычной, нормальной жизни? Почему ты не можешь успокоиться? Ну как же, вы ведь сами хотели. Вы же сами наливали кубок с ядом до краёв, вы ведь сами говорили, в дантовском аду девять кругов, здесь им не видно числа. Вы ведь этого хотели, «чтобы люди знали правду». Нет, конечно, хотели, но не этого. Нормальный человек убегает уже с первого, нормальный человек крестится, нормальный человек не подходит больше близко к тому месту, где призрак хотел поглотить его душу. Нормальный человек должен понимать, что знать всю правду всё равно невозможно. Да, о чём вы, он поглотил эту душу давно, нет ли у вас ещё яда? Поймите, я просто не могу оторваться от вашей готической пьесы, она нужна мне, как отравленный воздух ада… Да, но ты не понимаешь намёков, брось каку, это уроки не понимания, а отвращения и разочарования, галочка поставлена и душа отпущена в сладостное сегодня, где открыты все возможности, кроме одной - изменить мир, в объятья жизни, которую нужно ценить такой, какая она у тебя есть, менее всего зависящая от тебя… Галочку, а не подпись под ветхими материалами о расстрельных списках, это не твоё, этого уже нет, это прошлое, что ушло без возврата. А как же уважение к родной истории, возражаешь ты, едва держась на ногах, пьяно, зло, отчаянно хохоча в лицо этой самой драгоценной жизни одного дня. Ну да, уважение к истории, всё верно, но ради бога, почему к этой-то? Потому что я люблю её… ещё с той поры, впрочем, когда она такой не была. О, сочувственно вздыхают тебе в след на очередном повороте, бедная жертва неуклюжей, циничной пропаганды… Надо сказать, необычно в твоём возрасте. Но теперь-то, теперь? Теперь ты всё знаешь, а жизнь продолжается. Мы все когда-то были детьми, в Деда Мороза верили, а теперь-то мы люди взрослые. Да, разумеется, взрослые, так что можно без цензурных купюр… Как не любить историю? Она такая разная, внезапная… Как знать, может быть, завтра она явит нам уже совсем новый, пока невообразимый лик - ну, какой завтра вам будет удобнее? Но вы как-то невероятно подлы, вы сперва говорите о правде, поруганной, но поднятой из пепла, а потом о том, что верить нельзя ничему и всё тщета. Нет-нет, я не выпрашиваю у вас право всё же верить, мне уже не те отчаянные 14 лет, теперь я, пожалуй, всё же хочу знать. И не ваше дело, что я буду делать с этим знанием. Ты прижимаешься к ней крепче, вдыхая запах её волос - запах гари, пороха, страха, надежды, ты чувствуешь её пальцы в своих волосах - холодные, как револьверный ствол. Ты смотришь в её глаза - для тебя они зелёные, цвета горького хмеля, болотной трясины, терпкого яда, цвета скручивающей, тянущей, ставшей привычной боли. В её улыбке - сквозь боль и страдание, как кости сквозь тлеющую кожу, как клинки пламени сквозь ветхую труху - гордость, вызов, готовность к борьбе до победы, и к жертвам, и к проклятьям. Она не бывает ошибкой, она не приходит по чьему-то желанию, она рождается из злости, отчаянья, жажды, разбивая ветхую скорлупу старого мира, она проходит пожаром по трухлявому, выродившемуся лесу в соответствии с законами природы. Она не одевает ангельских одежд, не изображает фальшивую кротость, не обещает лёгкого пути и малых жертв, но плечи её не гнутся под этим бременем. Твои ладони скользят по её кровавым лохмотьям - и чувствуют живой, как пламя, алый атлас… Она живая. Она всё более живая с каждым кругом вашего вальса.
Явь
Кроме шуток, жертвой идеологической обработки неокрепших мозгов меня действительно можно назвать, да кажется, и называли. Если честно, мне до сих пор интересно, почему мои сверстники, читавшие те же книжки и певшие те же песни в этом юном впечатлительном возрасте, пережили распад Союза и вскорости обрушившуюся на нас, доселе тёмных, Страшную Правду о том, Как Было Плохо при Советской власти, куда как спокойнее. Чем хотите клянусь, я не помню, чтоб надо мной эту идеологическую обработку производили как-нибудь особенно тщательно. Разве что - мама додумалась научить меня читать ещё до поступления в школу, поэтому пока мои одноклассники терпеливо вникали, как ма-ма мы-ла ра-му, мне удавалось успеть вникнуть очень во многое. Тексты для проверки навыков чтения всё-таки были тоже соответствующие, Революция, Ленин и другие деятели революции. Ну вот, видимо, последствия и были необратимы.
Нет, на какое-то время их даже почти удалось обратить… Всё же если не добросердечия, то детской впечатлительности хватало, чтоб проникнуться состраданием к невинно убиенным революционерами трепетным и беззащитным дворянам и собственно царской семье. Но до стадии безутешных слёз по «России, которой у нас больше нет» всё же не дошло - что-то упорно не срасталось. А, вот. Впечатлительному, но всё же не лишённому логики ребёнку подумалось, что коль скоро дворянских корней лично у него не наблюдается, то положение его семьи в «России, которой у нас больше нет» было б каким-то не особо завидным. Как, кстати, и у более 90% всех тех вокруг, что пока не знали, проливать им слёзы по той России или совсем другому Союзу. Что наверное, всё же хорошо, что теперь все без исключения ребятишки получают образование, бесплатно лечатся, что родителям не приходится работать с рассвета до поздней ночи, чтоб прокормить нас, а главное - что все равны между собой и никому не надо кланяться только потому, что он родился у более богатых и знатных мамы и папы. Так что наверное, революция всё же произошла не зря. Дело усугублялось тем, что та долгожданная свобода от совкового гнёта, которая бурными волнами разливалась по стране, выглядела всё менее привлекательной и была какой-то неправильной свободой. Ребёнку совсем не хотелось ругать пионерские галстуки и возмущаться тем, что заставляли читать про дедушку Ленина (тем более что никто не заставлял, эти рассказы остались любимыми на всю жизнь). Зато непонятно было, что хорошего в том, что одноклассники теперь вместо школьной формы ходят в школу в чём хотят и выпендриваются друг перед другом, у кого одежда импортней и богаче.
Второй удар последовал уже в старших классах, когда мы проходили новейшую историю по чудесным новейшим же, свежеиспечённым учебникам. Честное слово, не то чтоб Сталин казался мне святым со стоваттным нимбом, но судя по настроению этих текстов, он на ужин ел младенцев, просто это почему-то забыли включить в учебник. Все прочие большевики-коммунисты были, вроде бы, несколько менее демоничными, но лишь потому, что Сталина переплюнуть никому не дано. С цатой попытки выкарабкавшись из глубокой депрессии, ребёнок, точнее, уже подросток, решил - ну нет, надо основательно во всём разобраться. Для чего пошёл в школьную библиотеку и храбро попросил себе сочинения Маркса, Энгельса, Ленина, в общем, всё, что есть. Деточка, жалостливо ответила библиотекарь, мы всё это давно убрали в далёкие закрома, в которые лезть нам откровенно лень, но вот тебе, что ли, книги о жизни всяких деятелей революции, а с теорией как-нибудь без нас. Деточка с жадностью прочла все эти книжки - некоторые были уже знакомы-читаны, но с удовольствием перечитаны по второму разу, но была и как минимум одна незнакомая ранее. И… это была любовь. То ли в таланте уныло строчащим по соцзаказу советским писателям всё же не откажешь, то ли герой… В общем, всё загадочно у этих подростков со вкусами и идеалами. Пример этого человека очень помог мне в тот тяжёлый период и помогал в дальнейшем. В общем, вторая прививка против антибольшевизма и прочей совкобоязни состоялась, и дальше прогрессивная демократическая медицина оказалась просто бессильна.
Потому как, детство действительно кончается, с ним кончаются и страхи и впечатлительность. Ребёнок хочет верить, взрослый - знать, а зная - уметь применить. На какую-то часть мы все остаёмся детьми, ребёнок во мне нежно любит милую советскую мифологию и любит время от времени почитать интересные страшилки про кровавые бесчинства большевиков-жидомасонов, иногда вслух домашним особо зловещим голосом. Жалко только, страшилок этих осталось мало, всё же несколько народ со времён Перестройки протрезвел. Взрослый спокойно, вдумчиво, обстоятельно читает материалы - разные, сравнивая точки зрения, отмечая приёмы фальсификации, передёргивания фактов, необъективность. Взрослый читает уже свои страшилки - взрослые, серьёзные, читает чтобы понять, принять, с отголоском того самого подросткового «что было, за то в ответе». Для ребёнка она, революция - восхитительная красавица из историй его детства, с огненными, гордыми очами, в алом платье - пламени, знамени священной борьбы народа. Взрослому она соткана из дымной горечи, свинца и стали, с глазами цвета времени и испытаний, в кожаной куртке, пахнущей порохом и кровью, в шапке с красной звездой. В её волосах видна седина тревог и поражений, но морщины только делают ярче, выразительнее её суровую красоту. Но когда она улыбается, понимаешь, что она одна, просто в разных одеждах.
Ей не нужна любовь, ей плевать на ненависть. Она не приходит тогда, когда кто-то этого хочет, не уходит тогда, когда кому-то хочется её прогнать. Один человек не властен над ней, сотня и даже тысяча не властны. Она происходит в своё время и в своём месте, там, где мир сбрасывает старую кожу, чтобы начать новую жизнь, где уже не может оставаться по-старому. Перемены не всегда могут видеться благом, не всегда благо принесут. Но когда они неизбежны - остановить их не легче, чем приказать падающему с ветки фрукту вернуться на своё место. Революция рождается из волн народного протеста, она не принуждает к чему-то непутёвый народ - народ порождает её, создаёт своей волей, выковывает своими стремлениями, шлифует своим сознанием, и только от него зависит, какой лик будет у этой встающей из пены Афродиты. Я могу только надеяться увидеть в расходящихся волнах Её лицо.
Тематические разделы "Исторические события" и "Исторические личности" со мной вообще чёрт знает что делают, даже уже просто фактом существования. В голове копошатся идеи и, что самое страшное, уже не кажется крамольной мысль сотворить, да ещё и выложить. Понимаете, не после выхухоли. И альтернативная история не пугает уже, не после присланных товарищем почти соавтором упоминаний о множестве КНИГ об этом. Какое там фанфики, у нас такое печатают...
@темы: историческое, героическое, Творчество