Ладно, Чаров, уговорил...

[St. Byron]

Авторское вступление-оправдание. Очень хотелось почитать что-то подобное у кого-то, да вот, пришлось делать самому...

Без секса с самим собой в мозг ни один нормальный фанфик не пишется... Это при том, что я не уверен, что мой - нормальный. Моя обычная жестокая жажда Матчасти и Обоснуя, как всегда, привела к серии незабываемых актов с поисковиками, о чём я немного уже писал. Как это обычно бывает, большая часть нарытого в тексте не пригодилась. Ну, на случай, если взыщутся где-то какие-то косяки, буду рад любым поправкам...
Предполагается, что действие происходит в штате Пенсильвания (в самом фильме штат не упоминался), город с названием Хармони там есть (такой город есть чуть ли не в каждом штате, ага...), но географическим вводным он не очень-то соответствует, реальным прототипом, местом съёмок, был город Киттанинг, поэтому получилось, что я как бы совместил эти два города и сделал некое среднеарифметическое Упоминаемые названия городов и улиц - реальны, и выбраны методом тыка по карте и авторским произволом
Шахты мной определены как угольные просто чтоб не ебать себе мозги - судя по карте месторождений, угледобыча в этой части Пенсильвании действительно есть, и на том слава богу.
Ну, по поводу возможных грехов в прочих сферах не хочется даже думать, они наверняка есть, но столько я просто не нагуглю...

Название: Стокгольмский синдром
Фэндом: My Bloody Valentine
Автор: я...
Пейринги: этот вопрос способен надолго повергнуть меня в ступор...
Варнинги: секса почти нет, а кровищи и трупов дохуя. А вот матов, вроде бы, нет... Все маты были исключительно у писателя в процессе



1 февраля
В начале февраля в Хармони и снега-то не встретишь. Снег в Хармони вообще редкость – выпадет, например, на Рождество, порадовать детишек и романтичные натуры, полежит в среднем пару дней – и всё, тает. Так что зима от весны по факту не сильно отличается. И всё же именно с началом февраля люди всё чаще, спеша куда-то по улице, вдруг останавливаются и, с мечтательной улыбкой вдыхая влажный воздух, уносятся мыслями в мечты и воспоминания. Что-то есть в нём такое, в воздухе. В запахе влажной земли, прелой листвы и хвои, а ещё духов, шоколада и цветов…
Две женщины, выгружающие коробки из машины и перетаскивающие их в нарядный домик с немного запущенным садиком, болтали весело и без умолку, из-за чего работа, надо сказать, шла вдвое медленнее, чем могла бы.
– Хорошо Фрэнк устроился – работа у него, видите ли… Разок-то мог отпроситься, встретить, помочь разгрузиться, ничего б там без него не поломалось… Хотя и ну его к чёрту, что мы, сами не справимся?
– Джосси, да не стоило тревожиться, мы бы и сами…
– Что – сами? Довезли бы на автобусе все эти коробки? – как доказательство зловредности коробок, под ногу светловолосой женщине подвернулся мелкий камешек, удержать равновесие удалось, но верхняя коробка медленно и ехидно съехала и спикировала вниз.
– Тогда б я меньше всякой ерунды с собой взяла, - темноволосая женщина подняла коробку и положила поверх заготовленной своей горки, - отвыкла ездить по гостям, собралась как на вечное поселение….
– …К тому же, твоей подопечной так, наверное, лучше. Стоит ли сразу подвергать её такому стрессу, как поездка в многолюдном транспорте?
Темноволосая догнала светловолосую, они пошли рядом.
– Ну, может, и так… Хотя я именно это и поставила своей целью – разорвать её изоляцию. Чем скорее она вернётся в общество, в круг людей – обычных людей, не персонала больницы и тем более пациентов – тем лучше, я считаю.
Расположив коробки в прихожей, они перевели дух. Джосси огладила мелированную гривку, смущённо улыбнулась. Сейчас Ванда скажет что-нибудь о том, что тут совсем ничего не изменилось… Они ждали приезда сестры долго, очень долго, планировали к этому времени если не ремонт, то хоть какие-то обновления и перестановки сделать… Куда там, с Фрэнком и его вечной работой…
По улице на полной скорости пронеслась машина, громко орущая музыкой и набитая горланящими подростками. Джосси передёрнула плечами, глядя им вслед.
– Понаехало идиотов, будто своих было мало… курортная зона им тут…
За процессом с соседнего участка наблюдали две кумушки. Они, эти кумушки, как всегда уже всё знают – и кто приехал, и зачем, и с кем, хотя никто их вроде специально не извещал. Какое-то время они тихо шушукались между собой, наконец любопытство окончательно победило и осторожность, и здравый смысл, и они решили подойти – как раз тогда, когда темноволосая женщина открыла дверь машины, чтобы помочь выйти ещё одной, невидимой и неслышимой до сих пор пассажирке.
– О господи, кто это к нам приехал? Никак, малютка Ванда? Сколько же мы тебя не видели, с ума сойти, просто целую вечность!
Ванда сдержанно улыбнулась.
– Много работы, миссис Пингер.
Джосси, увидевшая, что сестру берут в оборот, нахмурилась, уже обдумывая, как отшить любопытствующих соседушек так, чтоб не дать им новых поводов для приставаний и сплетен.
– Ой, а это с тобой кто? Привезла с собой подружку?
За руку Ванды, слегка опираясь, держалась высокая темнокожая женщина, годами, пожалуй, помладше её, но с необыкновенно усталым, отрешённым лицом. Несмотря на распущенные волосы и на то, что стояла она в пол-оборота, кумушки, конечно, её сразу узнали.
– Милли, Амелия Уайт! Дорога-ая, как мы рады тебя видеть! Уж не думали, что увидим когда-нибудь! Как ты, милая, у тебя всё хорошо? Как чудесно, что вы с Вандой подружились и она взяла тебя в гости к своим родителям! Значит, мы теперь будем жить по соседству?
– Миссис Пингер, миссис Эллиот, нам пора. Скоро Фрэнк вернётся, а нам ещё распаковывать вещи и готовить ужин…

Как всегда в начале февраля, все силы Сары Палмер шли на одно – как не назвать своё состояние единственно верными словами. Смертная тоска.
Не та смертная тоска, которой называют скучные каникулы или неинтересные уроки молодые девчонки. А именно та, что скребёт на сердце беспощадными дикими кошками. Этими тёмными вечерами так страшно быть одной – но именно одной больше всего и хотелось быть. И её неизменно устраивало постоянное «много работы» Акселя, и ей совершенно не интересно было, на работе ли он на самом деле. Главное – что не дома. Не разбавляет ничем эту тишину.
В эти февральские дни, когда магазины ломятся от покупателей, толкущихся возле прилавков с валентинками и конфетными коробками в форме сердечек, а молодёжь вовсю кокетничает и планирует вечеринки, ей хотелось одного – чтоб по возможности все оставили её в покое.
Днём это было, конечно, невозможно – и приходилось улыбаться покупателям этих бесчисленных сердечек, даже если в их весёлой болтовне слышны были те самые, проклятые в Хармони, но никогда не забываемые имена, даже если вовсе не смущённым шёпотом, как было это поначалу, а в составе какой-то шутки, с гоготом на весь торговый зал. Это нормально – люди стремятся забыть плохое, вернее, не забыть, а … переиграть, что ли? Обратить страшное в шутку, посмеяться над ним – и так сделать не страшным. Она понимала. Даже эту новую моду – на конфеты с вишнёвым ликёром, в коробках с кровавыми разводами. Для них, для молодых – это уже не трагедия. Это история. Так на пожарищах бойко пробивается крапива, тянет к солнцу молодые побеги. И ей совершенно не стыдно за то, что растёт она на пожарище. Их жизнь светла, у них всё впереди. Они давят во рту эти пьянящие вишнёвые конфеты, целуются взасос, смеются, гоняют на вопящих музыкой машинах по городу, и пока не заботятся о том, чем занять свою жизнь. А она вот нашла. Неплохое занятие на остаток жизни – бежать от правды о том, что единственный мужчина, которого она любила, оказался сумасшедшим убийцей…
Всю жизнь она чего-то ждала. В хорошее время – счастья, в плохое – новых бед, смерти. Их с Акселем отношения, казалось, пережили второе рождение тогда, после тех событий… Это казалось вторым медовым месяцем, вернее, по правде, у них и первого-то нормального не было… Они не говорили о любви, о доверии, о благодарности, о том, как много для них значит семья, столько слов за все годы до этого. И были не только совместные уикенды в парке – Ной на аттракционах, они на скамеечке со сладкой ватой, смеющиеся и украдкой целующиеся, как подростки, и неожиданно принесённые букеты хризантем или лилий, и даже усыпанная розовыми лепестками постель. И даже когда кошмар вернулся, когда днями, неделями, месяцами они ждали, что вот-вот беда придёт и в их мирный дом – они всё ещё держались друг за друга. Потом родилась Кристина… И вот вскоре после этого всё пошло на спад. Словно выключили какое-то особое волшебное освещение, выветрился из воздуха афродизиак. Было ли дело в том, что Кристина родилась очень больной, так что врачи сперва обещали, что она не проживёт и года, и последовали бесчисленные больницы, обследования, бессонные ночи, нервные срывы – рождение больного ребёнка действительно серьёзное испытание для любой семьи… Или снова винить во всём призраки прошлого? Их с Акселем брак снова не выдержал экзамен на звание идеального. И теперь они всё больше отдалялись друг от друга, и всё, что тогда у них было, казалось самообманом. И больше ей нечего было ждать…
Хлопнула входная дверь. Кто мог придти? Нехотя она поднялась из кресла, вышла в прихожую.
– Ной? Ты же вроде сегодня собирался… Боже, что произошло?
По щеке Ноя, из разбитого виска, текла кровь, куртка была намертво измазана в грязи.
– Всё нормально, мама…
– Я звоню отцу.
– Я же сказал – всё нормально. Ну, подрался, что такого. Я им тоже навалял, всё хорошо.
– Им? Боже, это просто… Живо в больницу, я хочу знать, что с тобой всё в порядке. Сколько раз я говорила – не ходи так поздно…
– Я совершеннолетний, - Ной отстранил руку матери, скинул грязную куртку прямо на пол у порога и прошествовал в ванную. Сара семенила следом.
– Ты… Кто на тебя напал? Что случилось, сынок?
– Так, золотая шантропа, - парень скривился, оглядывая в зеркале распухшую губу, - заинтересовались моим мобильником и есть ли чего по мелочи, - он сунул голову под воду, Сара смотрела, как кружат вокруг сливного отверстия рыжеватые потоки и чувствовала, как внутри зарождается неясная тревога. Она так больше и не может спокойно видеть кровь…
– Чтоб этих туристов… Надо сказать Акселю, что пора уже что-то делать с этим заезжим дерьмом...
– Дерьмо, мама, местное, - Ной окунул мокрую голову в полотенце, - спасибо Трою и Олсону, бросили меня одного отбиваться, улепётывали – только пятки сверкали. Я, конечно, отбился… Но кто первый решил, что раз я сын шерифа, то супермен? Имел я в виду таких друзей, честно…
Сара покачала головой. К сожалению, уличный разбой стал в Хармони в последнее время обычным делом. И, Ной прав, не только заезжие в этом виноваты. Город изменился навсегда, это было неизбежно.

13 лет назад
После смерти – ну, как полагали, смерти – Тома Ханнигера возник реальный тупик с вопросом, кто теперь унаследует шахты. Завещание Том не оставил, ближайших родственников не имелось. В конце концов раскопали какую-то троюродную, если не вовсе седьмая вода на киселе, сестру, жившую в Миннеаполисе и Тома в последний раз видевшую в подростковом возрасте. Элизабет Коуди, 22 лет от роду. Лиззи, правда, счастье в виде владения какими-то шахтами и проживания в заштатном городишке в гробу видала, но у Лиззи имелся бойфренд Джим, который и уговорил её «хотя бы попробовать». Не каждый день, дескать, тебе оставляют наследство, деньги лишними не будут, а глушь… Ну, и глушь, и что? Поживут немного, отдохнут от шума большого города, а вернуться, если что, всегда можно.
Лиззи в горнодобывающей промышленности, как, впрочем, и в любой другой, не смыслила ни черта, чуть не заснула во время первого же доклада на совещании и мудро поручила вести все дела Стиву Ридеру, главному инженеру и старейшему из управляющего персонала.
Вот, правда, Джим, в отличии от Лиззи, интерес к производственным процессам проявлял. Точнее, не к производству как таковому, а к его результатам в виде прибыли. Он намерен был выжать из шахт максимальную выгоду в кратчайшие из возможных сроки, провести в Хармони всю жизнь в его планы не входило. Он фактически и встал у руля – Лиззи подмахивала любые документы не глядя, предпочитая проводить время в киношках, кафешках, салонах красоты, на худой конец дома у телевизора. Его стратегия, таким образом, входила в регулярную конфронтацию со стратегией Стива, полагающего, что прибыль прибылью, но смотреть на вещи надо реально, а кроме того – думать о людях… Но сперва никто и предположить не мог о масштабах проблемы.
Том Ханнигер, конечно, был психически больным и сделал много ужасного. Но в одном он совершенно не погрешил – шахты давно следовало закрывать. Все эти годы они работали на грани убытка, но старожилы, державшиеся традиций, долго упорно не хотели это признавать. А ткнуть носом в топографические планы и маркшейдерские документы – по которым ясно было видно, что угольный пласт конкретно здесь небольшой и песня эта вечной быть не могла изначально – можно не каждого. Стив и другие инженеры – понимали. Но выхода не видели – вся инфраструктура города была завязана на этих шахтах, кардинальное переустройство не делается в одночасье, и никто не хотел брать на себя такую смелость и ответственность. Проще было, увы, ждать того момента, когда очевидное отрицать не сможет уже никто.
Джиму реально удалось увеличить производительность. Он вообще очень любил поговорить о новых технологиях, инвестициях, прибыли и всём таком прочем, на совещаниях разливался соловьём. Бригадиры слушали его мрачновато – им было понятно, на котором слове стоит акцент, чья это прибыль и во что им обходится. Разработка бедных рудой пластов, которая раньше просто почти не велась, теперь, с внедрением нового оборудования, смысл имела… Но была в разы более трудоёмкой, при этом ни расписание смен, ни зарплата не изменились.
Когда произошли первые несчастные случаи, рабочие начали роптать, но Джим не стушевался ни в малейшей степени, выплатил пострадавшим компенсацию – заткнул рты.
А потом начались убийства… Когда нашли первого убитого, бригадира Перкинса, сперва никто не понял, что на самом деле произошло. Подумали, что несчастный случай. Хотя с опытом Перкинса, вроде бы, сорваться с подъёмника и размозжить себе голову и сломать позвоночник – смерть уж слишком глупая и нелепая, но такое бывает, и с более опытными бывает. Есть такой феномен – пока новички трясутся над соблюдением техники безопасности, старички понемногу ослабляют бдительность, полагая, видимо, что они у Христа за пазухой.
Но при обследовании трупа было выявлено – разбил голову о камни и сломал позвоночник Перкинс, уже будучи мёртвым. Вниз он отправился от удара чем-то острым и тяжёлым в затылок. Как вариант – шахтёрской киркой…
Несмотря на все директивы «в интересах следствия не разглашать» и вообще не сеять истерию – вой сразу поднялся нешуточный. Истерика и после тех убийств ещё не улеглась, сразу вспомнили, что тело Тома Ханнигера так и не нашли, Аксель ходил мрачнее тучи, весь на взводе, срывался на подчинённых – он ждал очередного удара по своей семье…
– Чего хочет убийца? Для чего он вернулся? – патетически вопрошала с экрана белозубо скалящаяся журналистка. Как будто он вправду может чего-то там хотеть… Просто убийца-психопат, которому всё равно, кого мочить… Когда погибли второй и третий бригадиры, Хорнет и Уолпол соответственно – пожалуй, все ещё думали, что в убийствах нет системы. Хорнета прикончили в забое, неизящно приколов ломиком к сигнальному щитку, Уолпола – дома, в кругу чад и домочадцев прямо за ужином, от этого этюда в багровых тонах шерифа чуть не увезли с сердечным приступом. Трупы были аккуратно рассажены за столом, в тарелки к картошке и овощам были подложены их собственные внутренности…
Джим не то чтоб испугался… Он просто рассудил, что валить из города придётся ещё раньше, чем первоначально рассчитывал. То есть, придётся ускорить процесс. И он велел возобновить разработку аварийных забоев – там пласты были богаче.
Три аварии – по счастью, в двух из них пострадавших достали живыми – его не остановили. Стив положил на стол заявление об уходе – возможно, это спасло ему жизнь… А потом один за другим этюды в багровых тонах были найдены в домах всех инженеров, начиная с инженера по технике безопасности Гордона. Вот тогда, кажется, у самых тугодумов появились догадки, чего хочет убийца. Он хочет, чтобы эксплуатация шахт остановилась. Навсегда. Тогда вспомнили, что все убитые бригадиры были те, кто пошли на сделку с совестью и поддержали политику Джима, что в доме по соседству с Уолполом жил Сандей, который открыто эту политику критиковал и тоже грозился уволиться – и к нему убийца не зашёл…
Пробовали, кстати, заподозрить именно Сандея… Но как раз в то время, когда его допрашивали в участке, погиб ещё один бедолага – подручный Джима, по сути его коммерческий директор.
Город бурлил. Отношение к убийце – Том это был или не Том – становилось неоднозначным, многие, к досаде полиции, принимались рисовать его чуть ли не благородным разбойником, защитником прав шахтёров. Действительно, из общей схемы – случайные свидетели не в счёт – выбивалась только резня в доме помощника шерифа Мартина. И заподозрили бы, что Мартин что-то там такое накопал для маньяка критичное – да сам Мартин тогда был в командировке, в Уортингтоне, по обмену опытом… Его возвращение было на следующий день, коллеги поймали его на въезде и долго не знали, как подготовить к известию о произошедшем… Ещё два дня назад он разговаривал с обожаемой женой по телефону, она говорила, что безумно скучает и просит скорее возвращаться – со дня на день должен родиться их малыш, он уже так бойко сучит внутри ножками, что можно не сомневаться – того гляди выпрыгнет… Теперь Мартина ждало два трупа в морге, накрытые простынями, а в больнице – крошечный комочек жизни, спасённый чудом, если только позволительно так называть страшный произвол убийцы – младенец был вырезан им же из утробы убитой матери…
Устраивали облавы, патрулирование – практически прочёсывание – улиц, вводили комендантский час… Убийца залегал на дно, не подавал вестей месяцами, и как только полиция ослабляла бдительность и казалось, что теперь-то всё закончено – следовала очередная трагедия.
Лиззи и Джим тоже не избегли смерти. Правда, на выходе убийцу ждала полицейская засада – она и раньше там время от времени его караулила, но их он явно решил оставить на сладкое, а когда будет это сладкое – а кто б его знал? Дальше была хрестоматийная погоня, стрельба на мосту – подстреленный, так и не скинувший ни костюма, ни маски, не менее хрестоматийно упал в воду, и снова тело так и не нашли, и снова тайна, покрытая мраком…
Зато нашли, обыскав последовательно все пустовавшие в округе дома на отшибе – сделать это раньше, конечно, не додумались, иронизировала пресса над шерифом – логово, где всё это время скрывался убийца. Этот заброшенный дом почти в лесной глуши необитаем был давно, чудо вообще, что ещё не развалился. А вот подвал у дома был очень крепкий… Видимо, в расчёте на ядерную войну строился… Из подвала вывели девушку. В ней узнали Милли Уайт, предположительно исчезнувшую из дома погибшей семьи Гордон почти год назад – достоверно было известно, от её матери, что она пошла ночевать к своей подружке, достоверно было известно, что там она была – в спальне были найдены все её вещи, но подружка лежала в гостиной рядом с родителями в общей луже крови, а Милли с ними не было. Десять с половиной месяцев она провела в плену у маньяка…
Шахты всё же закрыли – в немалой степени, конечно, благодаря стараниям Джима эксплуатация их стала слишком опасной, да и просто невыгодной. Целая эпоха жизни города ушла в прошлое. И убийства, действительно, прекратились – кто знает, потому ли, что маньяк нашёл всё же на дне реки свою смерть, или потому, что добился таки своего…

2 февраля
За спиной – шёпот (тихий-тихий, но они не представляют, как обостряется слух, когда столько времени живёшь… с очень малым количеством раздражителей вокруг…)
– Это она… Надо же, вернулась, выпустили всё же…
– Ну должна же она была когда-то оправиться. Хотя не знаю, как после такого оправиться можно…
– Но не вечно же её в психушке держать! Да там, наверное, в этих стенах только по новой спятить можно… Хорошо, что сестричка взяла её на поруки, отважная женщина, благослови её господь.
– Зачтётся на том свете, это точно. Да ведь куда бедняжке больше идти? Ни дома, ни семьи…
Ни дома, ни семьи, это верно. Как хорошо, что она не видела всего этого… Что они остались в её памяти такими… живыми, весёлыми, здоровыми… Как в тот последний день, вернее, вечер, когда она их видела. Когда сбежала по ступенькам, небрежно помахав рукой – откуда было знать, что не увидятся больше? Ну да, орудует в городе маньяк… Но она-то, ради бога, тут при чём? Если б знала… Если б подумала, что мало в городе безопасных домов, семей, не связанных с проклятыми шахтами…может быть, в тот день лучше Санди к себе пригласила. Пусть бы Санди потом горько плакала о смерти родителей – но благодарила судьбу, что осталась жива.
Хорошо, что и дома нет. Не придётся смотреть на него… опустевший, без них…
Не простоял дом ещё 13 лет, не дождался её. Он и тогда уже под снос просился и молитвами только ещё стоял. Сейчас участок выкуплен какой-то молодой семьёй, началось строительство, это, конечно, нарушение её прав и деньги ей перечислят – когда Ванда окончательно оформит над ней опекунство… Вот и хорошо. И не пойдёт она туда, совершенно незачем, Ванда может не беспокоиться… Это другая жизнь, которой уже нет, которую нет смысла пытаться вернуть…
Ванда сказала, что возьмёт её к себе. Ванда, в общем-то, давно взяла её к себе, последний год забирала на каждые выходные. В её крохотной квартирке им двоим почему-то совершенно не было тесно. А теперь вот они вдвоём приехали погостить в дом её родителей. Если господь создаёт подобные добрые души, как она, мир этот не безнадёжен…
– Ты сильная, ты справишься, я знаю, - говорит она, мягко улыбаясь, каждый вечер перед сном, - ты ещё удивишь врачей, ты всех удивишь…
«Справишься»… Нет, не справится. Не справится. Правы эти шушукающиеся за спиной: невозможно с этим справиться.
– Вот только зря, наверное, она привезла её сюда… Лучше б для неё было никогда не возвращаться.
– Прошло много лет…
– Ох не знаю, сколько должно пройти лет. То, что бедняжка пережила… Он ведь держал её в своём схроне почти год, господи помилуй, думать страшно, что он там с ней делал…
Ничего им не страшно. Им – интересно. И хочется, и колется – знать побольше страшных подробностей. Эти люди, с горящими глазами читающие всякие скандальные сенсации в «жёлтой прессе» и топящие в этих острых эмоциях скрытое недовольство собственной серой, размеренной, спокойной жизнью… Они так свято верят, что с ними такого никогда не могло б произойти…

– Привет, Сисси.
Она присела с ним рядом, сняла рюкзачок и обняла его, как всегда, у себя на коленях.

– Что наши папаши? Ушли в работу и не вернулись, как всегда? Я слышала, на тебя вчера напали, мама твоя такая взволнованная звонила…
Он смотрел на её строгий, точёный профиль и в кои веки был благодарен матери с её суетой и гиперзаботой. Оставить его сегодня дома, пригласить Сисси с ним посидеть… Да, такое только мамам и приходит в голову…
– Ну, постельный режим мне вообще-то откровенно не нужен. Мамина будь воля – она б, конечно, меня в больницу упекла и собственноручно всего загипсовала, даром что у меня ровно две царапины… С тех пор, как Кристину забрали под постоянное наблюдение врачей, ей, видимо, кажется, что там её детям более климат…
Она смеялась, он ловил себя на том, что любуется её смехом – не в первый, надо сказать, раз, и размышлял, что это за фигня такая и почему.
Нет, разумеется, он в неё не влюблён. Это было бы странновато – учитывая, хотя бы, что ей только 13 лет. Хотя, конечно, выглядит она гораздо взрослее, быть может, на 16. Спасибо усиленным занятиям спортом. Какая же она сильная всё-таки. Было дело, даже его в шуточном спарринге клала на лопатки. Потом отвешивала по почкам, потому что считала, что поддаётся… Она просто была лучшей. Самой смелой, самой спокойной. Самой интересной. Самой искренней и настоящей. Она никогда не кокетничала, не изображала этого глупого самочьего поведения, которое, как почему-то считается, нравится мальчикам. И если она улыбалась тебе – этими чувственными губами, этими колдовскими зелёными глазами – этим действительно стоило гордиться. Нет, он не был в неё влюблён, какая глупость. Он её уважал. Так, как не уважал никого из своих сверстниц.
– …А Олсон сотоварищи совсем двинулись – решили организовать вечерину Кровавого Валентина, ну типа в кровавых тонах, с антуражем, ты понимаешь… Вот счастливы будут папаши, если узнают, а…
– И тебя, что ли, пригласили? Ну точно, двинулись. А они знают…?
– Знают, потому и пригласили. Что ты, полагаю, они меня там восторженно защупают… Знаешь, даже захотелось пойти – где и когда ещё увидишь столько идиотов разом.
– Девушка твоя по любому против будет. Украсит второй висок для равновесия.
– Ну так-то вряд ли, конечно, но в восторге не будет. Ещё решит, как Алиса, что я «пугающий какой-то», хотя тут-то я совершенно ни при чём… Мне, с одной стороны, тоже как-то от одной этой идеи нехорошо – насколько же для людей… Ну, всё оборжать готовы, чьё-то горе, чью-то смерть, им без разницы, им прикольно… Но посмотреть, что они там придумали… Нет, не интересно, я б без такого духовного обогащения отлично б прожил… Просто… посмотреть на это всё и опустить их как-то, что ли? А разве не логично?
– Да логично, пожалуй…
– А тебе – не интересно? Могли б вместе сходить… Опускать ты умеешь покачественней, чем я…
Она усмехнулась, поглядывая на него искоса.
– Чувак, ты то ли яйца ко мне катишь? Ты не забыл, что я несовершеннолетняя?
Он смутился.
– Вовсе нет. Просто… Я считаю, у нас много общего.
– Да? И что? Ну, помимо отцов-полицейских и, пожалуй, проведённого вместе детства?
– Ну не знаю… спорт… Хотя, конечно, я не настолько упорный задрот, как ты… Техника? Книги?
– Это которые? Фантастика про зомби-апокалипсис или очерки о психологии серийных убийц?
Оба уже смеялись.
– Хотя, пожалуй, в этом есть правда, - она улыбнулась почти нежно, - ты единственный, кто меня в этом понимает.
– Ага, и поэтому твой отец считает, что я на тебя дурно влияю.
– Ну, я имела в виду, что на нас обоих смотрят как… Как на фриков, если в общем. И поэтому задают каверзные, как они сами считают, вопросы типа приглашения на такую дебильную вечеринку, потому что всем интересна наша реакция… Потому что они смотрят на нас и видят наше прошлое, после которого мы, конечно, живём иначе и мыслим иначе. Что поделаешь, и у тебя, и у меня в детстве произошла одна судьбоносная встреча… После которой 14 февраля стало для нас действительно особой датой…
Они помолчали. Ему было так хорошо, так спокойно и гармонично. Как всегда, когда с ней, именно с ней они касались этих тем.
– Знаешь, я часто думаю, почему…
– Что – почему? Почему он убил твою мать?
– Нет. Почему он пощадил меня.
Ной пожал плечами.
– Не поднялась рука на ребёнка. Он ведь и меня не убил.
– Да. Он никогда не убивал детей. Юношей, девушек – но не детей. В доме Харди выжил пятилетний ребёнок – он просто ударил его по голове и запер в кладовке. Сотрясение мозга – это всё-таки лучше, чем умереть так… Но тут другое. Ты же понимаешь. Одно дело не убивать уже готового, так сказать, ребёнка… Чего проще было дать мне умереть вместе с матерью, раз уж он пришёл и убил её и бабушку. Но он… Он вскрыл её тело, вытащил меня, вымыл, сделал всё, что надо… даже молочком из бутылочки покормил! Сначала проломил моей матери голову, а потом сделал ей кесарево кухонным ножом! Какой нормальный убийца так делает?
– Том Ханнигер и не был нормальным.
– Это, конечно, верно… От такого зрелища, наверное, рехнуться можно было – весь дом в крови, два трупа – и заботливо уложенный в люльку младенец… А я и правда теперь живу и думаю о том, что ведь мои младенческие глаза видели его. Не просто видели… Это было первое, что я увидела в жизни. Не человеческое лицо. Его маску. Я мать живой не видела, а его – видела. Я рук матери не знаю, а его – знаю. Вот и логично, наверное, как на меня должны смотреть окружающие? Что думать о содержимом моей головы? Я, конечно, этого всего не помню… Но подсознание-то, говорят, всё фиксирует… Вот и что зафиксировало моё?
– Разрыв шаблона.
– Ну если грубо выражаться – то да. Я теперь обречена всю жизнь думать об этом. Жить, учиться, гулять, болтать с друзьями, бегать, читать – и между всем этим так или иначе постоянно возвращаться к этой мысли. Что я жива, практически, благодаря ему. Его произволом. Если бы отец чуть меньше меня любил – он бы прибил меня, наверное, когда я выпросила у него это досье, и читала и читала его, пока, кажется, наизусть не выучила… Я не успокоюсь, пока не пойму. Нет, не почему он убил мать. Нет, не почему он спас меня. Его всего, до конца.

4 февраля
– Отлично, - Мартин прошёл вглубь кабинета и хлопнул папкой о столешницу, - десять утра, а у нас уже три угона (с одним уже разобрались, правда), два ограбления, пьяная потасовка в баре и явка с повинной по бытовому убийству. Зашибись денёк начался.
Аксель разлепил веки.
– И что во всём этом не так? Так и живём теперь, это когда мы были молоды и наивны, надеялись, что на работе будем штаны протирать… Что там вчерашние хлопчики? Подумали над своим поведением?
– На тебя кофе сделать? Не, сидят, молчат, надеются, что отпустим… По правде, у нас в самом деле на них ничего нет, так, косвенные улики, чтоб их…
В кабинете, как всегда, было захламлено и душно, в окно сонно билась муха. Мартин повернулся к своему столу, рассеянно похлопал ящиками, забыв, что искал, потом вернулся к кофейному аппарату.
– Чтоб их, это верно… Ну, надеюсь, хоть вожделенная облава даст какой-то улов…
– Что там у нас, новые ориентировки? О господи, ну и рожи… Хотя грешным делом, нынче на некоторых наших улицах они имеют шанс затеряться…
Аксель бросил взгляд на стол Мартина.
Её портрет всё так же возвышается среди горы бумаг и стаканов с ручками и карандашами, златокудрая розовощёкая красавица улыбается с него как живая, портрет за годы не поблёк, не потерял красок. Вот ещё один человек с поломанной судьбой… Пожалуй, самой несправедливо поломанной судьбой в этом городе. Они были так счастливы – на зависть всем, и так недолго. Если бы не дочка – едва ли, пожалуй, он бы оправился… Первые дни он просто сидел здесь, в участке, за этим столом, сжимал этот портрет, смотрел на него, не отрываясь – и молчал.
Он так больше и не женился снова, и не удивительно – Сесилия была сумасшедшей любовью всей его жизни, такое не забывают, таким не находят замену. Он просто с головой ушёл в работу, дневал и ночевал в участке – кроме работы и дочери у него ведь больше ничего не осталось. Только малышка и заставляла его хоть иногда выходить из этих стен, заставляла иногда улыбаться… Он назвал её Сесилией, в честь матери. Другого имени они и не подобрали – ждали мальчика, вроде бы и УЗИ показывало сыночка, да вот, ошиблись… Почти всё детство крошка Сисси провела в доме Палмеров – Сара нянчила её младенцем, клала в одну колыбельку с Кристиной, вернее, чаще клала в колыбельку вместо Кристины, потому что Кристина больше времени проводила в палате кардиологии, чем в собственном доме, Ной возился с нею, когда она подросла. Это было удивительно – видеть, как две головы, одна белокурая, другая со смоляно-чёрными косичками склоняются над одной книжкой или головоломкой, как маленькая чёрная ладошка вползает в большую белую. И немного обидно – с родной сестрой Ной времени практически не проводил… Впрочем, это не слишком и удивительно – Кристине, с её слабым сердцем, бесконечными таблетками по часам и регулярными госпитализациями было не до игр и развлечений. Можно сказать, Сисси заменила Ною сестру, которая у него то ли была, то ли нет.
Сисси и правда росла необычным ребёнком – не по годам серьёзная, обществу девочек-сверстниц она предпочитала общество Ноя, детским мультикам – взрослые книжки, а нарядам и украшениям – спорт. Она была чемпионом школы по бегу, метала ножи, плавала, ходила в тир. И никто не сомневался – вырастет, пойдёт, как отец, работать в полицию.
– Мальчишка она у тебя, - смеялись коллеги, - надо было как планировали, так и назвать, не нарушать планов. Ох, и повезёт её будущему мужу… Что скажешь, Аксель? Повезёт Ною?
– Да идите вы, она ему как младшая сестра!
– Но-но, знаем мы, что из детской дружбы получается…
Сисси-младшая ничем, конечно, не походила на Сисси-старшую. Мать была белой, голубоглазой блондинкой с роскошной грудью, первой красавицей класса. Дочь, по всем законам биологии – мулаткой. Светлее отца, с почти прямыми волосами, с тонкими чертами лица. И глаза – зелёные. Чарующие, ещё более непроницаемые, чем карие глаза отца. Спокойная, выдержанная. Умная. И пожалуй, логично, что она так рано захотела узнать… всё. Всё, что можно, о тех событиях, да и как было скрыть от неё – в маленьком городе, где не ты, так соседи по доброте душевной расскажут? И что толку говорить, мол, ребёнку не понять… Никому не понять. Какого чёрта, за что. Её-то за что. Кто-кто, а Сесилия, дочь учителей, с проклятыми шахтами не была связана никак. Да и мать Мартина, старая Джейн, всю жизнь проработавшая в городской библиотеке. Быть может, убийца надеялся застать Мартина дома? Маловероятно, к тому времени он отсутствовал уже три дня. Время от времени Аксель перелистывал проклятое досье, словно надеялся найти в нём ответ. Хотя начёрта он уже нужен, этот ответ… Никого не вернёт, ничего не изменит. Когда Акселю казалось, что жизнь была к нему как-то уж слишком несправедлива и безжалостна, он вспоминал про Марти, и всё проходило.

В глубокой задумчивости последней она вышла за школьную ограду. И очнулась от того, что была схвачена за руку. Худощавой темнокожей женщиной лет 30, одетой, пожалуй, слишком легко для такой погоды.
– Ты Сисси Мартин? Было непросто тебя найти. Нам нужно поговорить.
И она пошла за ней. Хотя вроде бы до сих пор не имела склонности ходить за незнакомыми людьми для каких-то непонятных разговоров. Просто безотчётно поверила этой женщине.
Они сели на скамейке в тени зарослей. Если б Сисси сейчас наблюдала за собой, она б, наверное, отметила, что держится необычайно свободно, даже рюкзак на колени не положила, не сцепила руки на коленях. И позволила себе разглядывать странную незнакомку не очень даже украдкой.
– Как дела в школе?
– Вы же не об этом пришли поговорить?
– Ну почему, может, и об этом. Мне очень интересно, как ты живёшь, Сисси, как ты жила все эти годы.
– Кто вы?
– Ты, конечно, удивишься и не поверишь сперва, - женщина улыбнулась, и Сисси невольно подумала, что это одна из самых потрясающих виденных ею улыбок, - я твоя мать.
– Да ну? Это исключено, моя мать, видите ли, была белой женщиной. Кроме того, она совершенно точно мертва. Я видела не только её могилу, но и отчёт о вскрытии, хотя этот мой интерес, конечно, не встретил восторга.
– Я знаю, - женщина снова улыбнулась, чуть наклонив голову, смоляно-чёрные кудри заиграли бликами даже несмотря на довольно пасмурный день, - просто это не была твоя мать. Посмотри на мои руки. А теперь на свои. Характерная длина и кривизна безымянного пальца, я сразу заметила это сходство, когда ты родилась – пальчики совсем маленькие, но уже такие… в которых узнаёшь родные черты… И уши. Говорят, у каждого человека они индивидуальны, 7 миллиардов вариантов ушей… Но наши кое-чем похожи. И хотя твои уши сейчас закрыты волосами, я знаю, что вот тут у тебя есть такой остренький хрящевой выступ… как и у меня.
Потрясённая Сисси скользнула пальцами по уху. Но как… как это может быть?
– Вы… Зачем вы это говорите? Вы ведь просто видели мои фотографии и…
– О каких признаках ещё мне рассказать? Да, их не слишком много… Могу попытаться описать форму твоих щиколоток, уж фотографию твоих ног я нигде не могла видеть. Скажи, зачем мне тебе врать? Сисси, Сесилия Мартин не была твоей матерью. А Билл Мартин – не твой отец. Тебя подкинули, подменив младенца, такая наша собственная программа защиты свидетелей, кровавая и беспощадная, согласна. Так пришлось поступить, прости. Нам… слишком сложно было оставить тебя у себя. Так что… ты, кроме того, что не свою фамилию носишь, день рождения должна праздновать на день раньше…
– Что? Но… Это ведь значит…
Обняв себя за плечи, Сисси сидела, низко наклонившись вперёд, почти положив голову на колени, невидящим взглядом глядя перед собой. Да… Только одно – ужасное, абсурдное, но самое логичное объяснение у всего этого может быть.
– Вы – Амелия Уайт.
– Да. Вижу, ты многое знаешь…
– Никто не понимал моего интереса к этой истории. Почти никто… А оно, оказывается, было совсем не удивительно… Неужели и правда ребёнок, не зная, может вот так что-то чувствовать?
– Прости, Сисси, раньше я приехать к тебе не могла. Ну, думаю, это ты тоже знаешь.
– А он – мой отец…
–Да.
Они сидели рядом. То молчали – и не чувствовали напряжения, то говорили – скорее утверждениями, чем вопросами.
– Что же случилось с настоящим ребёнком? Где он? – только это, пожалуй, и было вопросом.
– Врать не буду – не знаю. Во всяком случае, он должен быть жив. Кстати, да, это он, на самом деле у Мартинов был мальчик… Как повезло, что роды не случились днём-двумя ранее… Том хотел, как говорил, его убить – чтобы совсем не оставлять улик, чтобы никто даже предположить не смог… Но не убил. Куда-то увёз, то ли в Эванс-сити, то ли даже в Саксонберг, отсутствовал он тогда долго. Подбросил к больнице. Это было сложно и рискованно, но он решил поступить именно так.
– Да… Он никогда не убивал детей… Я знаю…
– Он просто хотел спрятать тебя от всех, дать шанс на нормальную жизнь, которой совершенно точно не было бы у нас. Он же знал, нас найдут. И кто бы после этого тебя ни воспитывал – это совершенно точно были бы не он и не я. Смог ли бы хоть кто-то полюбить тебя, дать тебе тепло и заботу, зная, чья ты? Твой приёмный отец любит тебя так сильно, потому что не знает… Пусть не знает и дальше. Ни к чему им всем знать, достаточно того, что знаем мы. Для меня было главное увидеть тебя… Убедиться, что с тобой всё хорошо. Там, в больнице, я только той мыслью и могла себя утешить – что ты не растёшь в каком-нибудь приюте, что на тебя не показывают пальцем, пересказывая друг другу особенности твоего рождения, не шарахаются от дочери маньяка, у которой и мать тоже лечится в сумасшедшем доме… Я там почти не видела газет, не знала новостей. Меня берегли от всего, что могло меня взволновать, ухудшить моё состояние. Они знали, что я родила в плену, но полагали, конечно, что ребёнок умер. Что в довершение ко всем ужасам моей жизни я пережила смерть ребёнка. Я не рассказала им, конечно. Не хотела портить тебе жизнь. Но рассказать правду тебе – да, я хотела. Потому что ты её заслуживаешь. Потому что сама её искала. И если ты теперь захочешь, чтоб я исчезла из твоей жизни – я пойму… Хотя почему-то мне кажется, что ты не захочешь…
Сисси распрямилась. Лицо её было мокрым от слёз. Это зрелище реально могло б потрясти случайного свидетеля – плакала Сисси очень, очень редко.
– Вы моя мать. Моя живая, настоящая, любящая меня мать. У меня не было матери. У меня была могильная плита на кладбище, к которой я исправно приносила цветочки, и фотография на каминной полке, и сухие строки полицейского отчёта. И вечный вопрос – почему. Да, была тётя Сара, для которой я была утешением, потому что в отличии от Кристины, могла бегать, громко смеяться, не бояться упасть с качели… И у меня была лучшая на свете мачеха – вторая жена моего отца, его работа. Вы не думали, что у меня тоже очень много нерастраченной нежности, много несказанных слов? Моя мать 9 месяцев носила меня, запертая в тёмном холодном подвале, где устала вздрагивать от каждого шороха, где слава богу, не было крыс, но было пострашнее… Моя мать ещё много лет прожила в холоде… Мы заслужили немного тепла.

– Серьёзно? Ты считаешь, это реально?
– Что, пригнуть шерифёнка к ногтю? Отвечаю, чувак, это делается просто, я в Балтиморе такое проворачивал легко и запросто, всё на мази было.
– Да, а теперь ты не в Балтиморе своём, и даже не в Питтсбурге, а в вшивом Хармони…
– Так, объясняю ещё раз на пальцах. У меня на руках баксы. Много. И товар. Много товара. И с тем и с другим меня давно ждут в Огайо, только вот попаду я туда… не знаю, когда. Потому что шерифу, понимаете ли, приспичило устраивать на выезде из города кордоны. И для этого он заручился поддержкой всех окрестных городов. Такому количеству народа на лапу не дашь. Поэтому не один только я сижу тут тихо, как мышь. А того гляди, и тут до нас доберутся. Поэтому, если хочется, чтобы жизнь и дальше была райской – надо что-то делать, чувак. Так вот, шериф станет гораздо менее зорким и гораздо более сговорчивым, если его собственный сыночек будет в чём-то таком замешан. Чтобы отмазать сыночка, плюс избавить его от дурной компании, он на все четыре стороны нас из города выпустит, да ещё и денег даст на дорогу. Надо только грамотно подойти к вопросу. Повязать его на чём-нибудь серьёзном.
– Серьёзном? Ты его видел? Он же примерный мальчик, банка пива в пятницу и любимая коллекция порнухи – вот все его грехи. Он, уверен, даже яблоки в детстве не воровал. А ты расфантазировался. Наркотики, тачки, мокруха? Да начерта ему это надо?
– Тихо. Не гони. Криминал как таковой Ною, конечно, не нужен. Ну, пока не нужен. А вот друзья – нужны. Общение ему нужно. Люди, которые не будут смотреть на него, как на фрика. Ты что, не сечёшь? Маленький городок, все друг друга знают, все новости и события годами пережёвывают. Тем более, отец, как-никак, шишка, так что пацан всегда на виду и под прицелом. Да они его задолбали своими жалениями. Его даже называют со школы знаешь, как? Мальчик-который-выжил. Думаешь, почему он таскается с этим червяком Троем? Потому что он мозги ему никогда не парил. Потому что не смотрит на него как на того-самого… а просто смотрит. Олсон, правда, придурок… но Олсон тоже полезен. Поверь, если он не послал до сих пор куда подальше Олсона… Короче, чувак, поверь моему житейскому опыту. Из таких вот голубоглазых блондинчиков потом такие парняги получаются… Главное подтолкнуть вовремя там, где надо. А за этим я прослежу.

5 февраля
Матери нет дома. Значит, можно подняться в её комнату… снова…
У каждого в этой семье свои тайны, своя маленькая скрытая от всех жизнь – кроме, разве что, Кристины, и то нельзя поручиться… Вот и у него. Если никто не видит – значит, не надо и никому ничего объяснять. Это как будто и он не видит. Как будто и не было ничего. Как будто не подходил он к её туалетному столику, не рылся в её вещах – отработанный многоразово метод, ни одна вещица со своего места не переместилась, хрен кто когда засечёт, если б кому понадобилось… Вот она, эта фотография. Тоже ж о чём-то говорит, что мать эту фотографию потом себе забрала обратно… А отец-то знает, интересно?
Хотя бы раз в неделю, ну раз в месяц ему необходимо было – посмотреть в лицо этого человека.
Физиономия как для обложки, да. Смазливая, обаятельная и нахальная. Бабы на таких липнут как мухи, можно понять. Просто источает что-то такое… уверенность? Сила? Животный магнетизм? Как это ещё называют? Эти зелёные глаза… как трясина на болоте. Под буйными зарослями ряски не заметишь ловушки, не поймёшь, как сбился с дороги, пока не блеснёт тебе прямо в глаза весёлая улыбка смерти – и всё, ты увяз, ты погиб…
Если б когда-то он мог быть уверен, что мать этот сундучок больше не откроет – он бы забрал эту фотографию себе…

10 февраля.
Трой Уиллер чувствовал себя, не первый день, очень нервно. В общем-то, и причины были. Он задолжал крупную сумму Дику, он опасался выволочки от Ноя за тот случай, когда бросил его одного против троих бандюганов – Ной, конечно, легко отделался, но вот это, пожалуй, и печально – теперь ничто не помешает ему посчитать Трою рёбра или просто ославить ссыклом. Он, наконец, просто боялся, что полиция может у него кое-что найти. Кое-что, правда, на сей раз не его, Дереково… Но кого это волнует, кому он что докажет. Поэтому он сидел, глушил пиво и смотрел какое-то тупое ток-шоу, чтобы расслабиться, но расслабиться всё не получалось. Ещё и чёртов пёс мистера Смита опять зашёлся лаем… Они его там что, вообще не кормят? Что-то громыхнуло внизу, Трою, наверное, минута потребовалась, чтобы наскрести мужества спуститься всё же посмотреть. В конце концов, если там что-то с машиной – отец его убьёт, это совершенно точно.
Двери гаража были распахнуты, это они так и громыхали при порывах ветра. Машина была на месте. Зато вот на капоте в вольготной позе разлеглась доберманша миссис Лайонелл. Кой чёрт её сюда занёс? Вторая собака – кажется, эту миссис Лайонелл звала каким-то дурацким именем, то ли Крошка, то ли Красотуля, даром что ростом зверюга с телёнка – ходила по палисаднику, калитка которого так же была распахнута. Видимо, это и вызвало псих у пса мистера Смита, с «девочками» миссис Лайонелл у него были какие-то давние тёрки.
Какого чёрта. У них и так не шикарный сад, полтора куста и три чахлые клумбы, мать отцу всю плешь проела, чтоб он огородил его нормальным забором, а то пытались тут всякие парковаться прямо на газоне…
Как выманить собак – Трой представления не имел, но не палкой их выгонять, это точно, тогда разозлятся. Если не сожрут – не забыть попросить Ноя научить, как с этим отродьем обращаться… Если сам Ной, конечно, не сожрёт с потрохами…
По счастью, в гараже на одной полке нашёлся пакет собачьего корма, который отец забыл завезти тёте для её пуделя, ещё минута, не меньше, ушла на то, чтоб вскрыть проклятую упаковку…
Нехотя, вальяжно виляя бёдрами, собаки всё же вышли на приманку, Трой запер двери гаража и калитку сада.
– К чёрту, никогда не заведу собаку… Что в них хорошего находят?
Чувствуя себя усталым героем, только что сразившимся с армией зомби в 300 голов, Трой поднялся наконец к себе в комнату. И остолбенел на пороге.
Окно в комнате было распахнуто, занавески колыхал ветер. Стойка с дисками, возможно, тем же ветром, была опрокинута, диски валялись по всей комнате. Но главным было не это. Алые, с щедрыми подтёками буквы на стене. Надпись кровью – «Ты плохой мальчик, Трой».
Как в дешёвом ужастике…
«Отец точно убьёт» - мелькнула почему-то первой мысль.
Как во сне, он сделал шаг, диск хрустнул под ногой. Нет, это кетчуп, не кровь. Дебилизм… И в этот момент сзади обрушился удар…

– Давненько у нас не было такого, а, шериф? Ничего не напоминает?
Керк хороший парень, но в этот раз схлопотал крепкое словечко.
Двое понурых новобранцев, возрастом ровесники погибшего, ходили по комнате, высматривали что угодно, способное быть уликой. Улик, если так посмотреть, было хоть отбавляй – кровавые и земляные следы, признаки взлома на окне, пустая бутылка от кетчупа в углу… Легче от этого почему-то не было. Фотограф раздумывал, что бы ещё щёлкнуть для верности, а Аксель всё стоял над трупом, мрачно жевал усы. Он знал этого парня, Троя. Один из друзей его сына… Ну, положим, друзей можно выбирать и получше… В последнее время этот Трой уж ощутимо на плохую дорожку подался, виной ли тому родительский недогляд или сомнительные знакомства, или и то и другое вместе… Подозревали, что он балуется наркотиками, или работает для кого-то посредником по их приобретению, подозревали, что для кого-то несовершеннолетнего… А уж за новыми его дружками из приезжих подозревали и большие грешки… Многие говорили Трою, что не доведёт его такое общение ни до чего хорошего, но кто мог представить, что вот настолько. Теперь Трой лежал в крови, скрючившись в предсмертной агонии, грудь – сплошное месиво, один глаз выбит, валяется рядом…
– Шеф, поглядите, что нашли! Волшебный порошочек!
Бедная мать, ведь единственный сын.

11 февраля
– Шериф, Робинсон-стрит, мотель «Райский уголок», ещё двое.
– Кто – опознали?
– Олсон Тайлер и Дик Уиллоби, судя по бумажникам… Ну и народ тут говорит, это Уиллоби комната…
– Ну, едем.
Олсон Тайлер – местный, одноклассник Ноя, раньше нормальный вроде парень был, а в последние пару лет словно подменили. Дома практически не живёт, чаще его в этом «Райском уголке» найти можно, ну либо в баре. Три привода уже – пьяные драки, разбитые витрины, отец за него чуть ли не на коленях стоял, пытался воспитательные беседы с отпрыском вести – толку… Ной, говорил, тоже пытался, его вроде слушал, но как-то вяло… Уиллоби – приезжий, тоже по мелкому пьяному хулиганству задерживался, а на предыдущих местах зависания на него, говорят, и посерьёзней что было, материалы пока не прислали… Хорошие друзья у Троя были…
Ну, «Райским уголком» мотель явно назвали опрометчиво. Хотя, почему… для некоторых категорий вполне райский… Вон, испуганно шкерятся за дверями…
Хозяйка, несложно её понять, валялась в глубоком обмороке. Это и просто увидеть – самые крепкие нервы не выдерживают, а думать о том, как приводить потом комнату в порядок… Потасовки с разбитыми носами и заблёванные по пьяни полы – это одно…
Кровь везде. Просто везде. Тела изуродованы практически до неузнаваемости, но судя по рыжим волосам и татуировке на плече – это Олсон, да. Как никто ничего не слышал? Во всю дурнинушку орал магнитофон, здесь это обычное дело. Да и, не для протокола – если б и слышали, едва ли кто-то побежал бы выяснять, не убивают ли в соседнем номере кого-то. Пьяные и наркоманские драки тут тоже чуть ли не каждый вечер, а в чужую драку лезть дураков нет. И полицию звать только потому, что в соседнем номере крики и грохот ломающихся стульев, дураков нет – загребут и тебя заодно, благо найдётся, за что. Сколько тут наркоты было спешно смыто в унитаз, теми, кто только проснулся, когда полицейские ботинки загрохотали по коридору, сколько народу порасторопней просто свалило отсидеться где-нибудь, пока вся эта петрушка…
И во всю стену, конечно, кровавая надпись. «Ты плохой мальчик». Кому на сей раз? Олсону? Дику? Или оптом обоим?
– Вроде прежде он писем не писал… Да ну, не может быть, не может, чтоб он вернулся…
– Гарри Уорден… Том Ханнигер… Здравствуй, твою мать, Валентинов день…


Ну как я и думал, в один пост не влезло...

@темы: фанфег, My Bloody Valentine