Э... Похоже... Всё О.о

[St. Byron]

Умудрился забыть, сколько в ней глав...
"Нить Эвридики", окончание...

VIII

Словно тысячу лет назад,
Заметает листва следы,
Снова в сердце слова звучат,
Что со мною был рядом ты.
Словно тысячу лет назад,
Нам б умчаться на край земли,
Где всё те же слова звучат
Расставания и любви.
Но всё тот же влекущий взгляд
Я встречаю в иных мирах,
Словно тысячу лет назад
Отражаясь в твоих глазах.
«Золотое Кольцо»

Сон это был или явь – но её слова ещё звучали во мне. И мои собственные слова тоже…
Мы вернёмся. Воскреснем. Что будет дальше? Какой будет наша жизнь? Наверное, всё же стоит задуматься об этом.
Ну, я всё так же буду работать и учиться. Конечно, буду дальше продолжать исследования… Теперь-то уж никто не посмотрит на них со снисходительной улыбкой! Первым делом, разумеется, напишу подробнейший отчёт обо всём… Игнатий Борисович-то как будет рад, да и Сеня с Лёвой тоже… Теперь, когда они увидят, что посмертный опыт – не тема для оккультных газетёнок, а необъятная тема для исследований и изысканий…
Андрис? Вернётся к своей музыке, своим друзьям. Ещё много песен напишет, по многим городам проедет со своей неизвестной пока в широких кругах, но ужасно талантливой группой. И надеюсь, по-прежнему будет выкраивать время, чтобы заскочить в гости, рассказать, что нового и хорошего в мире, в котором я никогда не бывал и не буду… Чтоб пригласить на концерт, на который я едва ли смогу вырваться… А может, и смогу. Может, и вырвусь. И хоть и буду чувствовать себя потерянно и сиротливо в этом буйстве красок и звуков – всё же буду счастлив…
Что ещё? Пожалуй, странно будет стать собой прежними. Нелепым, нескладным ботаником в хрестоматийных очках, дичащимся людей и не умеющим находить нужные слова. Мятущимся Финистом, разбивающимся о закрытые для него, навеки глухие к нему окна. Мы не сможем забыть, что видели. Как летали. Я не смогу забыть свой аэроплан, это точно. Не смогу забыть небо. Наверное, это будет теперь моё хобби. Буду изучать литературу о летательных аппаратах, пойду на какие-нибудь курсы – найду, обязательно…
И у меня ещё будет свой аэроплан. Я ещё поднимусь в небо. Отсюда, из этого мира, ничего не кажется невозможным и трудновыполнимым.

И вот он, наконец – финал моего путешествия. Издали, очень-очень издали узнаю я хорошо знакомую фигурку с развевающимися чёрными волосами, и лечу, лечу не силой аэроплана, а силой мысли.
Золотое свечение – уже не нить. Оно рассыпается, разливается вокруг – и только сейчас я понимаю, какая боль была в моей груди. Как моё сердце, прошитое струнами, пронизанное светом, наконец успокоилось, услышав пульс другого сердца совсем рядом, наяву. Я всё же сделал это… Всё же поймал…
Он совсем не изменился. В этом мире, где душа может выглядеть совсем не так, как выглядел человек при жизни, он – это он же, с той же лукавой улыбкой, с тем же смеющимся взглядом.
Только здесь он – крылатый! Да, эти полотнища цвета неба, развевающиеся за его спиной – его крылья!
– Хай, чувак! А ты-то что здесь делаешь? Когда успел?
Я подлетел совсем близко, почти касаясь крылом машины его крыла. Два крыла – живое и механическое… Ветер, видимо, совсем не мешает ему, лишь ласково треплет его волосы. Я смотрел и смотрел на него. Невероятно… Слишком похоже на сон – и всё же правда...
– Ты узнал… Ты узнал меня всё-таки… А ты такой же. Тот же… каким я показывал тебя им всем… Я так боялся, что не найду. Так боялся, что не успею.
– Да нет, успел. Даже чуть раньше этих вон товарищей.
– Каких товарищей?
Он показал куда-то за моей спиной. Я сделал петлю, развернув аэроплан.
Чёрная туча надвигалась на нас. По мере приближения она разбивалась на множество чёрных крылатых фигур самых разнообразных калибров и форм. Чем-то напоминали они крокодилов, ящериц, змей, только у всех были крылья, как у летучих мышей, и жёлтые, холодные, насмешливые глаза, и длинные копья и кривые чёрные сабли. Демоны! Их голоса царапали безмятежный небосвод, как их уродливые изогнутые когти.
– Отойди, живой, с тобой мы разберёмся позже. Сейчас нам нужна эта душа!
– Да вы что! А мне, представьте себе, она тоже нужна! – я вылетел им навстречу, загораживая Андриса.
– Кто ты такой, чтоб подавать здесь голос? Это самоубийца! Мы должны доставить его в ад, которого он заслужил! Во имя закона!
– А мы должны доставить его в рай, во имя милосердия! – раздалось с другой стороны. Я повернул голову и едва не ослеп – белоснежные одежды, пылающее золото крыльев… Ангелы!
– Но он сам лишил себя жизни! Он поступил против своей вечной жизни, погубил свою душу! Теперь она – наша, и он должен вечно мучиться в преисподней.
– Он достаточно страдал при жизни. Он бежал от боли и предательств, которых не заслужил. Песни его тронули небеса, его музыка, идущая от сердца, заставила трепетать листья на дереве жизни. Сознаюсь, мы слушали его и плакали, и безгрешные души тянули к нему ручки с облаков, желая поднять его из бездны греха и прижать к сердцу, и сама Богородица сказала, что не переживёт, если он будет осуждён на вечные муки – как если бы её собственный сын вновь умер у неё на глазах.
Андрис парил в стороне с таким лицом, словно наблюдал театральное представление.
– А как ещё я должен на это всё смотреть? – он выгнул брови и усмехнулся, - понимаешь, они сейчас будут сражаться за мою душу! Одна орава с другой оравой! Полюбуйся тоже!
– Я сюда не любоваться пришёл, - возразил я, - боюсь, мне придётся вмешаться.
– Выбирай, человек, на чьей ты стороне, - проскрежетал демон-ящер, - кто он для тебя – преступник или мученик?
Каким тупым надо быть, чтоб думать, что тут ещё какой-то выбор есть.
– Он – мой друг! Я не отдам его вам, и не мечтайте!
Две армии выстроились друг напротив друга, две армии сшиблись, как ночь с днём, как огонь со льдом.
Я перестал ощущать границы своего нового тела, странный холодящий жар пронизывал и меня, и всё сущее вокруг. Мои руки летали над панелью управления быстрее, чем я успевал задуматься, дать им какую-то команду. Кнопки и рычаги сами стремились навстречу пальцам, аэроплан был как живой, его железное сердце, похоже, не меньше моего жаждало защитить Андриса. Каким-то другим, сумеречным зрением я видел уже не машину, а огромную огненную птицу, и я был сердцем, мозгом этой птицы, я был един с нею, и вся её сила была моей силой. Разумом таких сил было не представить, сердце же всё знало. Закладывая виражи, которых до этого я и представить себе не мог, я таранил монстров, сшибал воздушными потоками, подрезал винтом и крыльями, совершенно не боясь рухнуть сам. Это огненная птица бесстрашно била хищников клювом и крыльями, как всякая птица, защищающая своего птенца. И раненые чудовища падали вниз, словно горящие метеориты, и ангелы, ликуя, теснили демонов всё больше, сверкающие, как молнии, мечи перерубали чёрные копья, как тростинки.
Аэроплан – машина не декоративная, а вполне боевая, вот только до управления орудиями мне было физически не дотянуться – этим вообще-то должен заниматься второй человек, стрелок, а не пилот. Вот пробиться бы к Андрису, суметь затащить его внутрь… Смог бы он с моими подсказками разобраться, что к чему?
…Словно другие, невидимые руки, идущие из самого сердца, дотягиваются до нужных рычагов и кнопок. Снова – словно собственному телу командую. И огненная птица, словно дракон, плюёт во врагов огнём, прожигает дорогу к своему птенцу, не зная ни страха, ни минутного колебания. Где-то там, на грани тумана из странных испарений, простившись с Женщиной-у-Дерева, я прорубался сквозь строй таких же чудовищ, таких же фантазмов не до конца освободившихся, всё ещё несчастных, всё ещё ждущих наказания. Принёсших кусочек христианского ада даже в этот мир-перекрёсток. Давших силу тому, чего человеческой фантазии лучше было не создавать. Неужто я такой же, как они? Неужто и во мне это живёт? Нет! Я в это НЕ- ВЕ-РЮ! И золотой иероглиф открывал путь к правде, сжигая иллюзии, как сухую траву. «Тебе, возможно, дано найти истинный путь души. То, что на самом деле, а не то, во что заставили поверить». Ой ли? У меня просто другие цели. Я пришёл сюда не затем, чтоб получить причитающееся за сделанное в жизни, потому-то не затянул меня ни один такой вот мир.
Кто она, что голос её звучит во мне, спорит, беседует, направляет, ободряет, хвалит? Она – отзыв того мира на меня. Она, может быть, моё подсознание. Всё правильно, альтер эго должно быть женским… Значит, я знал это изначально – что мы просто открываем двери…
Огонь плавит, меняет реальность, и вот я уже – не пилот, сидящий в кресле за штурвалом, я – посреди этого огня. На спине или на крыле птицы – но точно знаю, она не даст мне упасть. Мой меч пылает – ярче ангельских крыльев, ярче адского пламени в глазах созданий мрака. Потому что на нём – свет встающей прямо перед нами зари, огромной, фантастической, ярко-алой. Зари новой жизни, должно быть…

Вообще-то самое мелкое из чудовищ было больше моего аэроплана раза в два, поэтому на поле боя он смотрелся как комар, а я и подавно. Зато у меня было преимущество маневренности. И каким-то чудом я не падал, и успевал пригибаться, когда надо мной проносился ревущий вихрь. Чёрная чешуя и белые перья летели сплошной метелью, застилая от меня Андриса, но я не видел, а чувствовал его удивлённый и, кажется, теплящийся надеждой взгляд.
Ветер нещадно трепал мои волосы, бился в куртку, словно море в гранитный берег, но сбросить меня был бессилен. Чёрные копья метили в стёкла-глаза, но умная птица легко уходила из-под удара. Огненные бичи рассекали небо, но вся их ярость была бесплодна перед дерзостью комара. Правда, один раз меня опрокинуло – не самим бичом, а воздушным потоком от него, и я едва не упал, но успел зацепиться руками за крыло, взобрался назад, обдирая ладони, сдувая липнущие к намокшему лицу растрёпанные пряди. Я чувствовал на губах вкус близкой победы – с привкусом крови, гари, надежды.
– Мы отступаем! – объявил кто-то из главных демонов, - мы оставляем эту душу, хотя считаем её своей по праву. Не ради вашего света мы оставляем её, а ради мужества этого человека.
Завертевшись чёрным смерчем, силы ада умчались прочь.
– Видишь, Андрис, видишь? Человек может победить всё! Жизнь ещё возможна для нас, Андрис!
– Возможно, когда-нибудь, - ласково сказал кто-то из ангелов, - хотя мы против вторых рождений. Они несут лишь новую боль и новые грехи. Но тот, кто увидит истинный рай, уже не захочет рождаться вновь. Возвращайся к живым, живой человек. Ты ещё можешь это сделать.
– Неужели вы думаете, что дойдя досюда, я могу так просто уйти назад? Неужели думаете, что я отбивал его у них, чтобы отдать вам? Я пришёл, чтоб вернуть его в мир живых, я поклялся не возвращаться без него.
– Что же, ты и с нами готов сразиться?
– Если так нужно – готов.
– Соображаешь ли ты, что ты говоришь, человек, или безумие окончательно ослепило тебя? Может, и с самим Богом в своей гордыне ты готов вступить в противостояние? Смирись, отступись, пока не понёс за свою дерзость достойного наказания!
– Ни за что!
Почему? Почему они здесь, почему так реальны? Неужто кто-то из нас – Андрис или я – в глубине души верит в них? Или благодаря долгой вере миллионов они обрели такую силу, что могут захватывать даже души, идущие не к ним?
– Они иллюзия, Андрис! Они не властны над тобой, ты не пойдёшь с ними! Они не более, чем древнегреческие или египетские боги – отжившие своё и вынужденные просить помощи у любого сострадающего… Нам не нужен их рай, потому что он такой же самообман, как любой другой! Нам нужна жизнь! Наша истинная жизнь! Я не отдам!
Может ли один человек одолеть целую армию, тем более значительно превосходящих его по силе существ, я в этот момент не думал. Мне важно было только одно – не дрогнуть, не отступить ни на полшага. Убедить даже их в своей правоте. Как убедил Игнатия Борисовича… Хотя там мне помогали Сеня с Лёвой – сами не понимая, зачем… Я не могу смириться и не смирюсь. Я верю и буду продолжать верить. Кто бы они ни были, что бы они ни были – плод больного воображения, ожившая легенда или даже объективная реальность – не важно. Я и перед объективной реальностью не отступил. И в конце-концов будет именно так, как я верю, как я хочу.
Ближайший из ангелов поднял меч.
Едва ли люди, столпившиеся сейчас вокруг моего бездыханного тела, могли бы себе это хотя бы представить. Едва ли я смог бы это достаточно похоже описать. И пусть. Пусть это остаётся моим слишком личным, только моим небом в сполохах зари и расплавленном золоте ангельских крыльев, только моим ветром, только моей болью в руках, словно слившихся с мечом – боль эта воспринималась как сквозь вату, как сквозь расстояние и даже годы. Чуть острее я чувствовал боль от наносимых мне ран, но и её было недостаточно, чтобы вызвать хотя бы минутную слабость. Боль сплеталась с моей решимостью, переплеталась тесно и нерушимо, звенела в ударах меча, в безумных виражах машины, в гневном клёкоте огненной птицы. Какая для меня разница между светом и тьмой, если и то, и другое хочет отнять у меня то, что я никак не могу отдать? Жизнь отдать и то легче.
Он не ваш, не ваш! Зачем ему ваш рай – он никогда в него не стремился! Душен, тесен он ему будет! Чем вы лучше тех, если тоже не понимаете – он должен нести свой свет нашему миру, миру живых, он не может тонуть в вашем мороке, он должен искать СВОЁ. Он из тех, о ком говорила та ведьма, из тех, чья жизнь – поиск. Чей путь через тернии, но к подлинным звёздам. Какой же вы после этого свет, если не понимаете…
Когда кажется, что до поражения – считанный миг, откуда-то вливаются новые силы – толчками сердца, гонящего кровь по жилам. Вспыхивающими во мне воспоминаниями, которыми я наполнял свой путь, своё стремление. Голос, звеневший вдали… Один голос, что привёл меня сюда, может и вывести меня обратно. Нить, протянутая от сердца к сердцу… Только не дать её оборвать...
– Ты безумен, человек, но перед этим святым безумием готово склониться небо. Если тебе так нужна эта душа – забирай её, ведь мы видим – даже смерть ты не считаешь за неё слишком большой ценой, а мы, существа света, не имеем права убивать души. Если ради тебя демоны отказались от этой души, то мы не можем быть хуже демонов. Мы испытали тебя и видим, что ты прочнее нерушимой грани миров.
Последний ангел скрылся за серебряными облаками, и наконец мы снова остались одни посреди неба. Медленно огненная птица, снова ставшая машиной, села на серый песок, распластав потрёпанные крылья. Медленно кусочек неба спланировал следом. Усталый и счастливый, я взял руку Андриса, посмотрел в его глаза – единственное зеркало, где я наконец смог отразиться.
Он улыбался.
– Как ты здесь оказался, Вашек? Ты же вроде жив-здоров был… Как ты меня нашёл?
– Андрис, господи, ну неужели ты думаешь, я не нашёл бы тебя в каждом из миллиардов миров? Просто… Я объясню тебе по дороге… Они послушали меня, они меня усыпили и… Я смог это, я ведь занимался этими исследованиями уже сколько-то, я говорил… Я попал к той чёрной реке, ты тоже там был, призрак сумасшедшего мне рассказал, он тебя запомнил. Помог мне переправиться… Пойдём, Андрис. Никто больше нас не остановит. Пойдём домой.
Я ощущал кровь и копоть на своём лице, медленное остывание раскалённого добела меча – как же он сжёг мне руки… Я ощущал дрожь аэроплана – словно бешеный пульс сердца бегуна. Бегуна-победителя. И все эти ощущения радовали меня, будили во мне тихое ликование. Я отражаюсь. Я точно знаю теперь, какой я. Именно здесь, именно так я должен был отразиться – видать, кем-то так было задумано.
Но словно холодный ветер внезапно проник под изорванную куртку.
– Нет. Я не пойду.
– Почему, Андрис? Твоя нить уже почти истаяла, но я сумею вывести тебя назад. Мы выйдем по моей нити.
– Я не вернусь назад. Я не для того покинул этот мир, чтоб снова туда вернуться. Там была только боль. Ты же сам прекрасно знаешь.
Я знал. Я прекрасно знал, почему он себя убил, и мне всегда хотелось увидеть, кто может сознательно разбивать своё отражение в этих глазах, кто может жить, разбив это сердце. Просто посмотреть в глаза и понять – человек ли это, и чем живёт этот человек, и что ведёт его слепую душу, какого добра он ищет от добра… Теперь уже не узнаю. Я с разворота перерубил свою нить ещё до конца не остывшим мечом.
Меланхолия слетела с Андриса, словно с порывом ветра.
– Что ты наделал, Вацлав! Ты же убил себя! Ты же не сможешь теперь вернуться!
Я спокойно спрятал меч.
– Я поклялся, что не вернусь без тебя. Значит, не вернусь.
Я знал – Андрис смотрит на меня сейчас другими глазами, я читал это в своём отражении. В растрёпанных волосах, сумасшедшей улыбке спёкшихся губ, распахнутой куртке, руке, судорожно ощупывающей грудь – так непривычно и удивительно ощущать обрубленную нить. В моём настоящем отражении...
– Ты действительно ненормальный. И что ты теперь собираешься делать?
– Не знаю. Что решишь ты. Куда ты направишься, туда и я последую за тобой. Если, конечно, ты позволишь… Ведь ты куда-то направлялся? Ведь где-то есть твой рай, мир для таких, как мы, для оттолкнувших жизнь, для отвергших равно и рай, и ад… Ну а если нет – в крайнем случае здесь есть миры, где нас рады будут принять. Мир-галлюцинация, например… Тебе должно понравиться. Поможем им вырастить мировое дерево… И вместе с ними выйдем в мир, параллельный нашему. Станем духами-покровителями, будем купаться в ночном ветре, в свете звёзд… Должны же мы найти такое место, где твоя боль оставит тебя, где ты снова станешь таким, какой ты есть – ты ведь не создан для боли, как это небо, это бескрайнее небо...
– Ты что, совершенно не жалеешь? Ты же только что умер! Ты же не собирался умирать… Я по твоим глазам видел...
– Не жалею.
Где-то сейчас электроразряды бесполезно сотрясают два навеки умолкших сердца. Простите, Игнатий Борисович… Но я не мог, просто не мог.
– Да, а я думал, это я псих… Припереться сюда за мной – вот так запросто, как в соседний дом, разогнать сначала чертей, потом ангелов… Как ты нашёл дорогу-то?
Я отчего-то невероятно смутился.
– Я использовал ключ-иероглиф. Ну, вот этот, знаешь… Иероглиф «друг», - и я привычно изобразил его в воздухе.
Андрис посмотрел на меня с жалостью, граничащей с восхищением.
– Вацлав, милая балда… Сколько я учил тебя иероглифам – толку, вижу, не было и нет. Иероглиф «друг» - это же вот… - он изобразил в воздухе нечто совершенно другое, при чём куда более простое и лаконичное, чем мой ключ, - а это… Ну, только ты и мог так ошибиться.
Я отвернулся – не мог долго вынести этого взгляда, чёрного и горячего, весёлого, ласкового, всеведущего. Такого беспредельного, как космос, такого безгранично благодатного. Так могла бы, может быть, сама Богородица опрокинуть свой мудрый и терпеливый взор мне в душу. Принялся осматривать аэроплан, продолжая ощущать спиной взгляд, сгорая от смущения – это пострашнее огня небес и преисподней...
– Повреждения незначительные, лететь, думаю, вполне сможет. Правда, починкой заняться всё-таки в ближайшее время надо. Где бы можно надеяться взять материал? У египтян, может? Как раз ведь в их мире мы не были… Ты… Ты ведь полетишь со мной? – голос предательски дрожал, я по-прежнему не решался повернуться, - то есть, ты, конечно, можешь лететь и сам, я знаю… но… В моей кабине как раз есть место для второго. В моей кабине нужен второй. Мы с этой машиной – одно целое, но тебя она примет… Ты для неё – как её дитя. Это как в одном японском мультфильме, дай бог памяти, как же он назывался… Хотя ты его, кажется, не любил…
Он подошёл, положил руку мне на плечо. Словно солнечный свет внезапно разогнал смертную тень. Он со мной… Он со мной... Небо над нами пело, двигалось, небо было живым. В голове звучала какая-то песня, которую пел мне Андрис когда-то давно – что-то безумно красивое и лиричное из X-Japan…
– Тогда нам, наверное, карту надо составить? Это будет полезно и даже необходимо...
– Вот и займись, - я отворачивался, смахивая слёзы радости, - кто учился в геодезическом...
– Да чему я там научился… Хотя, ты вот ни к чему лётному близко не подходил. Думаешь, нам найдётся в этом мире дело?
– Сколько угодно. Именно нас, Андрис, эта реальность ждала. Будем путешествовать по мирам. Рассказывать им друг о друге… Ведь это важно. Многие из них просто не знают, что можно жить как-то по-другому. Разве это не глупость – мучиться целую вечность? Расскажем им о мире самых первых… И о мире ведьм… Поищем потомков – я ведь обещал древним… А может быть, станем… ну… первой в этом мире почтовой службой? Будем возить письма родственников разной веры и просто тех, кто захочет с кем-то переписываться… Знаю, что звучит шизоидно, но ведь этот мир создан воображением, так почему бы и нам чего-нибудь не навоображать? У нас есть огромная сила – над нами не властны стереотипы, нас пропускают грани любых миров. А когда будем им больше не нужны – построим где-нибудь наш собственный мир. Будем первыми людьми загробного мира новой веры. Веры в себя. В жизнь. В счастье.

@темы: Творчество

Comments

[Jenny_Revenger]

Уже всеееее? (((

[St. Byron]

Эээ... Ну да. А куда ж дальше.

[Jenny_Revenger]

Ну я ожидала еще как минимум 2-3 главы х)

[St. Byron]

Я тоже ожидал Забыл уже сам, сколько их.
Может, при переделывании добавить? ещё какой-нгибудь мир?

[Jenny_Revenger]

Ну это же твое дело, бдобавить или нет.

[St. Byron]

Как сказать, важно не сделать хуже)

[Jenny_Revenger]

Ну тогда просто доработай что есть)
кстати было 2 варианта? где второй?)))

[St. Byron]

На полке стоит)

[Jenny_Revenger]

Мррр!

[St. Byron]

так уж прямо и мрр... он хужее!

[Jenny_Revenger]

Да ладно тебе))
дай почитать, а там я уже сама решу х3

[St. Byron]

Я написал много всякой бяки Что теперь, всё читать?
На самом деле, даже не знаю, почему я не устранил второй вариант...

[Jenny_Revenger]

Ну как хочешь.

[St. Byron]

Сначала я сам его перечитаю и решу, достоин ли он жить вообще)

[Jenny_Revenger]

Давай-давай))

[Арчи Хмелевский]

Очень здорово!

[St. Byron]

Спасибо! До сих пор много нервничаю из-за этой вещи, её на литсобрании много песочили)

[Арчи Хмелевский]

Ribbons Allmark

литсобрании много песочили)

О да, литсобрания - страшные штуки А что конкретно говорили?

[St. Byron]

Ринсвинд. а вот мне б вспомнить сейчас, в каком там ключе мне надо доработать...
Ну, что цеплялись к гомосятине - это мы пропускаем, с предложением сделать Андриса бабой я посылаю на йух) Ну, к главе про сады Аллаха чо-то цеплялись, типа в теме ли матчасти я... Да впрочем и к Аиду тоже... И вообще говорили, что всё как-то раздёрганно и несобранно... надо найти распечатанное с пометками... там, правда, не всё...

[Арчи Хмелевский]

Ribbons Allmark

цеплялись к гомосятине

Чтоа??! тут была гомосятина??! А Андриса я категорически бабой не вижу.
Ну да, с матчастью тут не всё в порядке...
Но, если честно, лично мне пофиг.)

[Jenny_Revenger]

Но, если честно, лично мне пофиг.)

Мне тоже)

[St. Byron]

Ринсвинд. самое печальное, что я матчасть - читал. Не всю, врать не буду. Но вот то, что приведено - я не из головы выдумал.
А чо ж не гомосятина-то? Типа, про друзей так не говорят и за друзей не умирают. Один чувак оооочень прошёлся по всем этим моим любовательным описаниям...

[Арчи Хмелевский]

Ribbons Allmark

Типа, про друзей так не говорят и за друзей не умирают.

дикость вообще... бред. *вырезано несколько непечатных комментариев*
Он, походу, сам пидарас... не гей, пидарас
серьёзно, у тебя здесь просто очень крепкая дружба.

[St. Byron]

Ринсвинд. на самом деле, как ни печально, правда в его словах есть) Ибо написано ж по любви великой) Но этой любви я мог перед самим предметом любви стыдиться, а не перед всякими там... Другое дело, что здесь я хотел всё на стадии намёков и оставить, платоническим и непроявленным. Чтобы это выше было вообще всех категорий... всё ж про души история-то

[Арчи Хмелевский]

Ribbons Allmark
Ну, я вот этих намёком и не поймал совсем так что всё окей ящитаю, а у того дядечки и в самом деле перекос.

[St. Byron]

Ринсвинд. тот дядечка просто очень на меня крысился, что я при номинально женском поле мужской псевдоним ношу)
Ёлки, это ж если такие мои произведения, где прямо откровенная гомосятина, разбирать - его ж совсем перекорёжит!

[пр@йм оптим@]

он не просто хуже он просто упрощенный черновой. Тем не менее ценен не за стиль или отсутствие сюжета, а за полет , полет души, что ли. изначальной. А кого корежит - это его личный косяк.

[St. Byron]

Другой вариант - он сюжетно малость другой.
Ну, из меня вечно какую-то одиозную личность малюют

[пр@йм оптим@]

не одиозную, а просто не знают тебя самого. а я помню ещё тот сюжет, что ты читал мне по телефону.
не в сюжете тут дело, а в изменении твоей точки зрения, и на сам процесс и на людей в целом. и в понимании себя самого тоже. *улыбнулся*

[St. Byron]

Ну конечно, многое меняется... Но вот сейчас я перечитывал - и осознал, что просто не понимаю, в каком таком ключе переделывать, чтобы люди не приё..вались. В мелочах - да, где-то слово заменить, где-то стиль подправить. А сюжетно... не знаю. Я ведь сказал то, что хотел сказать.
Зато вот интересный вопрос, как я теперь буду дописывать то же "Printre nori". Начинал тогда, вот и посмотрим, какую роль сыграют все перемены