Очередной кусман Кроссовера

[na-ive]

Шиза никуда не делась - крепчает. Все предупреждения тоже никуда не делись - замеченные ошибки указуйте. Аффтар пошёл курить дальше (на самом деле в институт попёр), а вы - читайте!


Глухо лязгнули, расходясь, двери. Тяжёлые, чуть усталые шаги смерили комнату до середины.
– Добрый день, Тима. Скучаешь?
– Вовсе нет, - лёгкая, светлая улыбка, быстрый взгляд зелёных глаз, - здесь очень интересно…
Она что-то мастерит – вокруг в строгой, но ей одной понятной последовательности разложены платы, мотки проводов, мелкие и крупные детали, несколько пробных моделей непонятно чего лежат поодаль – в утиль, это не получилось, мы пойдём другим путём.
– Вы устали, лорд Мегатрон?
– Есть маленько…
Крохотные пальчики так же деловито и спокойно что-то свинчивают, но искоса, из-под золотых волос, она следит за ним. Он садится рядом, задумчиво смотрит на оболочку земного ребёнка, скрывающую определённо великий ум.
– Я хотел бы узнать о тебе побольше, Тима. Расскажи мне свою историю.
Он знает, конечно, эту историю вкратце – хорош бы он был, если б не выяснил, с чем имеет дело! Впервые пожалел о смерти какого-то белкового – сейчас бы этого Лоутона к себе на службу… А теперь хотелось послушать её – что-то она ему интересного сообщит?
И спокойно, обстоятельно, не нервничая и не запинаясь, она начала рассказывать. Он смотрел со всё возрастающим удивлением – похоже, это создание его действительно не боится, и ведь не по малости лет, не по идиотству, отнюдь! Он бережно взял её на ладонь – нечасто он поступал так с белковыми, в основном лишь Мега так свободно и уверенно сидела у него на руке – поднёс ближе к лицу. Любой кибертронец способен видеть вещи в деталях, разглядеть с высоты своего роста, чего там делает белковая козявка внизу, но Мегатрон на своё зрение всё-таки мог пожаловаться, оно у него было несовершенным и коррекции не поддавалось, и потому он поднёс её поближе к своим глазам, потому пытался встретиться с нею взглядом – как бы сложно это ни было при разнице калибров, и пытался понять, каким он отображается в её глазах, кого она видит перед собой. Злодея, врага? Будущее свирепое начальство, которому давняя освящённая веками традиция в лицо льстить, за глаза желать подохнуть? Взгляд зелёных глаз был спокойным, ясным, голос зазвучал прихотливо и ясно, неожиданно приятно для аудиосенсоров, и он слушал, а она рассказывала – эту недлинную, но богатую на события историю – где вроде бы смешалось всё в кучу, профессор Лоутон и его незаконные разработки, герцог и его нелюбимый сын, приезжий сыщик и его наивный и упрямый племянник, босяк Атлас и его утопическая революция… и в то же время всё было так стройно, так складно – что просто ужасало этим.
Мегатрон слушал и изредка кивал. Не в первый раз люди удивляли его.
– Почему же ты хочешь работать на меня, Тима? Говори правду, только правда мне интересна, лести я наслушаюсь и без тебя.
Снова хитрая косинка в глазах.
– Потому что вы – с планеты роботов, одних только роботов, где нет людей, где роботы не подчиняются людям. И потому, что вы – лидер.
Мегатрон хмыкнул. Звучало интересно. Логично именно для вот этой маленькой капли, ухитрившейся появиться на свет именно в том государстве, где роботов больше всего и где у них меньше всего прав. Просто, в меру цинично, что тоже подкупает.
– А теперь я хочу, чтобы ты рассказал о себе, Мегатрон.
Едва не уронил существо с руки.
– О себе? Тебе? Что же ты хочешь, чтоб я рассказал?
– Всё. Хотя бы в общем. Потом я, возможно, попрошу о чём-нибудь поподробнее.
И к своему удивлению, он начал рассказывать. Сначала несколько натянуто и путано – потому что, вообще-то, впервые, никогда доселе ни с кем о своей личной истории не говорил. Короткими, рублеными фразами, с поиском наиболее точных слов, ненадолго замолкая от удивления над каким-то моментом, ловя себя вдруг, с удивлением, на том, что даже волнуется – а вот как то или это покажется ей, вот этой золотой капле на ладонях.

– Не заперто!
Кеничи толкнул дверь и вошёл. Клык обнаружился лежащим, задравши ноги на полку шкафа, на забросанной вещами кровати – что было в общем-то не очень удивительно, даже вполне обычно, а вот плывуще-мечтательное выражение лица…
– Эй, ты здоров?
– Да всё нормально, Кен… Не обращай внимание на беспорядок – я тут прибраться задумал…
Кеничи покачал головой. Он уже успел понять, что если Клык затевает уборку и выгребает всё из шкафов, чтобы потом долго и вдумчиво над этими грудами сидеть – значит, что-то с ним всё-таки происходит.
– Понимаешь, я всё не могу не думать о той девушке…
– О девушке?
– Да… Знаю, что это не очень-то разумно, а точнее – совсем не разумно, но ничего не могу с собой поделать. Я слышал, такое со всеми рано или поздно случается, у нас, наверное, так с Пронырой было… Хотел с Когтем поговорить, но боюсь…
Кеничи уже слышал о подробностях того боя много и от всех – Проныра с горящими восхищением самим собой глазками рассказывал, как здорово врезал куда большему-сильнейшему – и в органике, и в механике, врагу, Сайрен шипел как кот, когда Веточка, отлавливая его с неутомимой периодичностью, обрабатывала рану на коленке, и уверял, что никакая это не рана, это он совершенно по дури споткнулся о невидимого в ночной темноте противника, подбитого кем-то из людей, и приложило его так здорово, что аж на органике сказалось. Вообще, люди были в этом бою такие молодцы, что наверное, и одни бы справились – им быстро удалось посеять в рядах десячьего молодняка панику, немногие там сохранили первоначальный строй и продолжали действовать, как собирались. Но красочнее и полнее всего, конечно, был рассказ Клыка. Сверху заводская территория, сумрак, расцвеченный прожекторами и вспышками выстрелов, выглядела совершенно феерически, мечущиеся внизу фигурки вызывали невольную улыбку. В этом бою произошло кое-что важное – заметив там, среди развалин какого-то подсобного здания, вроде знакомые очертания, вроде свой бывший корпус – он не ощутил ничего. И не жалко было, и не больно, и даже не яростно, что кто-то дугой использует, по сути, его бывшее тело – пусть использует, коли так ему, убогому, надо. Разве можно сожалеть о былом после восторга полёта, после крутых виражей, после огненного дождя по тупым головам врагов – да я почти бог в сравнении с вами, хотите – не признавайте этого, до самого вашего бесславного конца не признавайте… Проносясь вихрем почти над самыми крышами и меткими, адресными выстрелами снимая наиболее удачные мишени – много-то тут тоже не постреляешь – Клык был практически счастлив.
А потом откуда ни возьмись – вырулила она. Он как-то сразу понял, что она – во всяком случае, сейчас так кажется. Белоснежный самолёт идеально обтекаемых форм, с обсидианово-чёрным (в ночной темноте?) стеклом – только на безупречной белизне крыльев кажущиеся чёрными зловещие отметины – десептиконский знак. И с этого момента он мало что ещё замечал вокруг, потому что небо стало только их небом, бой стал лично их боем. Девчонка была быстра и сильна – Клык и себя не считал старой рухлядью, но в этом смертельном вальсе вспомнил многое из того, чему учил его Коготь и что он до сих пор не применял. А у неё тоже явно были неплохие учителя… Разворачиваясь и почти отвесно падая, уходя из-под огня в последнюю минуту, он был почти счастлив, что они встретились – это ж какая тренировка… Хотя смертельно опасная, слов нет…
Когда он успел её подбить – он сам был удивлён. А может, это и не он был? Может, чей-то шальной выстрел с земли достал, когда они в очередной раз едва не брили трубы на заводских крышах? Во всяком случае, она стремительно пошла на снижение, трансформировалась и спрыгнула на землю, невольно припав на одно колено. Ранение не опасное, но досадное, мешать будет очень. Сердцем в основном владело ликование, но и какое-то странное свербение прибавлялось к нему – тревога, что ли?
Когда он был среди десептиконов, у них фемок не было… Ну, за исключением Меги, но Мегу не то чтобы как женщину не воспринимали, а какая бы то ни было покровительственная галантность с их стороны к ней – это было бы смешно… А вот сейчас смутно хотелось чего-то вроде – подойти, подать руку… Десептиконка упредила, не дала совершить глупость – выстрелила. Ах ты ж дрянь, попала весьма неудачно… Ну, для него неудачно, для неё-то, конечно, это успех был… Немалый успех – без времени на прицел и при такой-то видимости – вспышки совсем рядом слепили и бесили неимоверно, тут же без оптики остаться можно с такими перепадами… Но как известно, злость – лучшее лекарство от боли. Вскинул руку, щёлкнул взводимым курком – и та же проклятая ночная темнота помешала ей оценить, что едва ли ему удастся выдержать прицел, с такой-то дрожью, с текущим-то по локтевому сгибу маслом… Решив, видимо, что вот сейчас-то наступит серьёзная хана, она бросилась бежать. Где для автобота – трусость, там для десептикона – тактическое отступление, это все давно знают, так что не так и не права была девчонка… Тем более что бегала неплохо, не хуже, чем стреляла, если не лучше. И он, конечно, бросился в погоню – почему бы не помечтать захватить в плен этот выпендрёжный самолётик, неплохой улов явно, и свои похвалят, и враг понервничает. И начались эти гонки с препятствием по объятой тьмой и хаосом борьбы заводской территории – пригибаясь под огнём, перепрыгивая через развалины и то ли раненых, то ли трупов, резко ныряя в какие-то закоулки с жуткими переплетениями труб, прошибая, не заметив, какие-то хлипкие преграды… Он потерял её всё-таки в этих закоулках. Стыд и позор, да. Белая, вроде бы такая заметная в темноте. Тонконогая, изящная – казалось бы, какой воин, так, украшение… Да, очень хорошо прочувствовал Клык в эту ночь, что значит – быть летающим трансформером, по-настоящему стал им он именно в эту ночь. Отдал небу сердце – даже в бою не покидало его дикое, жгучее опьянение полётом. Он знал – что мыслит, как самолёт, чувствует, как самолёт… И завершающим было, когда он вдруг понял и пропустил через себя – как ему, во всяком случае, показалось – чувства и мысли другого летающего рядом с собой. Когда смог говорить с ним без слов, на языке фигур высшего пилотажа, когда допустил для себя, что летать, купаться в небе, пить свободу и ветер – для неё всё же первее, чем стрелять и убивать… Ошибался, наверняка ошибался. Но что с собой-то поделаешь… Да, не вяжется с женщиной жестокость – пока вовремя не вспомнишь исторический пример какой-нибудь… Уж слишком она… белая была, что ли? Ангелом показалась? Клык не знал, похоже ли восприятие цветов у кибертронцев на земное, в чём-то, конечно, похоже, но наверняка не во всём… А его вот поразило – белый цвет, плавные обводы, обсидианово-чёрные глаза – в робоформе… Не красные, дсептиконские, нет. Это тоже какую-то идиотическую надежду давало. Может, не такая уж она и злая?
Кеничи не стал говорить ничего вроде «откуда ты знаешь, может, это только самолётик симпатичный, а в органике она страшна, как смертный грех» - для этого есть Сайрен. Он, кстати, это и сказал, так что всё в порядке. Вместо этого Кеничи спросил:
– Что ты теперь собираешься делать?
– Понятия не имею, - честно ответил Клык, - но думаю, буду надеяться всё же на встречу, подходящую для какого бы то ни было разговора… Я не наивный школьник уж никак, но то ли на меня началось такое вот автоботское влияние… А вот хочется мне узнать, спросить, что её толкнуло туда – к десептиконам… Кому-кому, а мне, я считаю, о таких вещах спрашивать можно!

– Войдите, не заперто.
Да уж спасибо, знаете ли, что не заперто, потому что с подносом в руках – даже очень маленьким, всего-то для чашки кофе, вазочки со сливками и горки маленьких печенюшек – третьей руки, чтоб дверь открыть, не наблюдается, так что очень хорошо, что открывается она от толчка.
Полуоборот.
– Это ты, Веточка? Кофе? Спасибо. Нет, не обедал. Дел, знаешь ли, много. Опять вот… Ладно, зачем тебя нагружать. Да, две. Спасибо.
Две – это ложки сливок, сахар он не ест. А сливок кладёт иногда две, иногда три. А иногда предпочитает какао – когда дел не очень много и можно расслабиться, побаловать себя. Какао с какими-нибудь бисквитами – она научилась печь неплохие бисквиты, ему, во всяком случае, понравились. Какао пьют не для бодрости, а для вкуса, лично она при этом вспоминает детство, свой любимый детский столик со стульчиком, и любимую тарелочку с божьими коровками – мама всегда шутила, что смотри, вместе с конфетами не съешь божьих коровок, и папа так смешно и серьёзно просился тоже присесть за этот столик, и она важно и милостиво разрешала, и откладывала ему на отдельную тарелочку конфет, и просила маму – самой такое действие пока не доверяли – тоже налить папе какао…
Интересно, есть ли какая-то психологическая – или ещё какое умное слово тут подставьте – связь между этими светлыми и сладкими детскими воспоминаньями и тем, как она сейчас почтительно и внимательно пялится в затянутую в извечный деловой костюм мужскую спину? Он не то что её намного старше. Он и её отца намного старше. Он и этого человечества старше… Бр-р, ни к чему об этом думать.
– Ты сделала новую причёску, Веточка?
Ну вот, заметил…
– В шлеме не мешается?
Ну ёклмн, как любит говорить Сайрен…
Ничего. В смысле, ничего, кроме как терпеть и ждать, и идти выбранной дорогой, не остаётся. Вода точит камень – кто-то когда-то сказал ей, а она запомнила. А ещё она запомнила – что лучше преследовать одну, именно нужную цель, какой бы она ни казалась недостижимой, чем размениваться на доступные, но только зря пожирающие время и силы. Кто же это сказал? Как бы не он сам. В общем, она приняла решение и собирается быть по-автоботски упрямой и сильной. Закрывая дверь КЦ, пошлём воздушный поцелуй глазами – это уметь надо, но мы умеем. Мы многое умеем, и каждый день учимся чему-то новому. Всё равно ни одна другая цель не стоит внимания, свершений и жертв. Мы будем ждать. Ожидание – тоже сладко…