Новый кусец Кроссовера.

[na-ive]

Не пугайтесь сильно - кажется, Когтя настигла шиза. Во всяком случае, перечитывая то, что получилось, я к таким подозрениям склоняюсь. Эпизод не завершён, в ближайшее время накорябаю дальше, но пока решил остановиться на этом. Обо всех глюкокосяках сообщайте - я не могу отследить всего, вешшь с пылу- с жару. И... будет ещё много всего! ждите!


Вот сидит она на ладони – хрупкая с виду земная женщина, женщина исчезнувшей земной цивилизации. Никто больше на Земле не носит зелёные волосы – это горькая печать одиночества и особенности, несомая Мегой с тех давних жутких и прекрасных времён, с её юности. Мегатрон с внутренней усмешкой подумал, что для неё, пожалуй, это является вполне подходящим знаком-символом – и гордости, и особенности, и отверженности, чуть ли даже не юродивости, если прибегать совсем уж к земным понятиям. Появись она сейчас среди людей – даже если допустить, что никто её не узнает, не усомнится в гибели обоих властителей – всё равно, как на неё посмотрят, что о ней будут говорить? Но быть как под объективом для Меги – давно не самое страшное. И если она всё же однажды выползет снова на свет божий – а верить надо, вера тут всё, что нам осталось – вот на сколько хотите кубов энергии спорим, в последнюю очередь она подумает красить волосы!
– Вообще-то, я пришёл с тобой говорить не только об этом, Мега. У меня есть к тебе конкретная просьба. Не совсем обычная, и откровенно, не знаю, как ты её воспримешь… Мне нужен тот костюм, я знаю, ты хранишь его. Костюм, который вы с Гигой берегли для принца. Для вашего сына.
Мега вздрогнула, потом как-то вся поникла.
– Зачем он тебе, Мегатрон? Быть может, для меня и правильней, и лучше бы было избавиться от этого знака боли, суметь сделать такой шаг… Но не могу. Я слабой стала, брат. Мне эта боль дорога, потому что это всё, что у меня осталось.
– Сын твой не наденет этот костюм, ты знаешь.
– Знаю, Мегатрон. Да только что толку знать? Среди того, что я знаю, для меня ничего утешительного нет. Ты вот только… И то не знаю, как мне быть, слушать ли тебя вот… Ты приходишь и бередишь раны, но я конечно, не стану взывать к твоей жалости – не пристала десептикону жалость. Раз говоришь – верно, цель у тебя есть? Какая? Может быть, забирая у меня этот костюм, ты не хочешь, чтоб я терзала себя мыслями ещё и о сыне? А чем же мне себя здесь терзать?
Мегатрон приподнял и развернул ладонь так, чтобы лицо Меги оказалось напротив его.
– Если не можешь ничего сделать – не думай и не грызи себя, разве ты забыла это простое правило разумности?
Женщина усмехнулась.
– Забыть-то не забыла, да только до этого никогда оно собственного ребёнка не касалось. Это потому ещё больно, Мегатрон, что это ведь то, в чём расходились мы с Гигой. И с мёртвым, я продолжаю с ним спорить.
– Всё думаешь, что если бы его воспитали вы, всё сложилось бы иначе? Не хочу вмешиваться в заведомо бесполезное рассуждение, но в этом мнении есть резон. Уж ты сумела бы воспитать из парня десептикона.
– Возможно. А возможно, я баловала бы и нянчила его, и не то что из него не сделала бы великого завоевателя – но и сама перестала бы таковой быть, утонув в том домашнем квохте, в котором в итоге находит себя любая женщина хоть нашего, хоть земного народа. Гига же хотел, чтоб парень рос воином, чтоб знал жизнь, чтоб хлебнул сполна всего… Потому и отдал его на воспитание в человеческий приют, в страну третьего мира, в какое-то захолустье… Мы, конечно, наблюдали его жизнь, как без этого, но и тут он бил меня всякий раз по рукам, чтоб не превращалась в эдакого анонимного ангела-благодетеля. Мол, скромные подарки на день рождения – это одно, а вот никаких элитных школ – даже и не думай. Впрочем, мальчик справлялся… Справлялся ведь… А у нас проблем в те времена было по горло, мы ведь были первые, кто высвободился из вынужденного сна, мы даже не знали, где они – Взрывала, Стервятник, Зубоскал… У нас большая часть сил уходила на то, чтоб просто выжить. И при том остаться незамеченными Когтем и остальными.
Мегатрон подумал о том, как всё-таки повезло ребёнку, что земной внешностью он удался в отца, а не в мать. Хотя… Может, если б наоборот – то никуда бы его, столь резко выделяющегося на фоне землян, не отдали бы, и каков бы ни был в итоге расклад – более удачный или такой же – хотя бы эти несколько лет законной радости материнства у Меги были бы. Всё ж что-то у неё бы было.
– Скажи, для чего он тебе, этот костюм? Причина должна быть серьёзной, брат. О том, чтоб вернуть к нам нашего принца, ты вряд ли помышляешь – как, впрочем, и я. Что же тогда? Для кого этот костюм, кого ты считаешь его достойным?
Улыбка проступила на серостальном лице, коротко блеснула алая оптика.
– В кои-то веки Старскрим преподнёс мне действительно нечто ценное.

Року Ван-Реду не то чтобы не спалось – скорее, не очень-то объятьям Морфея вверялось ввиду тенденций последнего времени. Голова почти не болела – но это, говоря честно, давно уже не было самым страшным. Молодой организм, побалансировав для порядка на краю, теперь семимильными шагами шёл к поправке и адаптировался к обновлениям вполне бы сносно, если бы не…
Вот это «не» и вставало перед бесстрашным по определению лидером Мардуков ежевечерне, как неутомимая ванька-встанька, сколько ни лупи её кулаком или ботинком. Бой это был не физический, ментальный, а в данном виде единоборств Рок не был уверен в своих способностях. Наплевав на все врачебные предписания, он оделся, надвинул на самые очки вязаную шапку с вытянутыми ушами – нелепее головного убора не придумаешь, но так лучше всего скрыть всё ещё опоясывающие голову бинты и выбивающиеся из-под них проводки с намотанными на кончики толстыми блямбами изоляции, закрыл своё жилище – хотя практика показала, что случайные тут не ходят, а кто ходит – для тех его замок не преграда – и стал спускаться по громыхающей лестнице вниз. Свалиться отсюда он никогда не боялся, и всё же сейчас вцеплялся в перила покрепче – глуповато бы это было, сейчас свалиться и раскроить только-только перелатанную-склеенную черепушку.
Голова, повторимся, не болела. Разве что кружилась – когда слегка, когда довольно сильно. Голова доставляла проблемы другого рода. Спустившись на твёрдую относительно устойчивую поверхность, Рок постоял, лениво оглядывая открывающиеся направления, и, наконец выбрав, пошёл.
В последнее время его тянуло вниз. Туда, в катакомбы, в нижние уровни, в маложилые и страшные кварталы. В старый город. Видимо, недостаточно всё же туша ожила, порывается похорониться? Или воспалённые мозги, травмированные бесцеремонным вторжением, так-то романтики ищут? Однако ж уже третий, если память не изменяет, раз Рок сознательно отправлялся гулять в старый город. В погребённый и почти сам себя забывший Старый Люксембург.
Он петлял самыми тёмными, безлюдными в этот час улицами – хотелось, чтоб как можно меньше народа видело его сейчас. Слишком обострился, что ли, слух, но он слышал все эти шепотки за спиной, и хотя волновало его чужое мнение слабо, всё ж было досадно. «Совсем, что ли, парень спятил?» «А чему ты тут удивляешься? К тому, по-моему, всё шло. И вообще, скажешь, он раньше нормальным был?» «Да, у них со всей семейкой малость того… Сам Рэд – я слышал, слух такой, будто он жив, только то ли в коме где-то валяется, в заграничной больнице, то ли руки-ноги ему поотрубало, и теперь ему искусственное тело мастерят… И пацан об этом то ли с самого начала всё знал, то ли потом узнал и рехнулся…» «Ты ещё скажи, что про дочь герцога слышал…» «А? Так кто не слышал-то… Тогда, год назад, из-за этого весь город на ушах стоял, да и до сих пор нет-нет, да и судачат где по окраинам, когда других тем нет… Мол, дочь герцога, покойница-то, не покойница вовсе, мол, вернулась она, живёхонькая, да этот, самозваный братец, её быстренько снова ухлопал… Тут, конечно, возражения всякие были, мол, дочь герцогская много лет назад померла, а этот ребёнок в точности такой же… Она это, я портрет видел! А что не выросла нисколько – так это потому, что в летаргическом сне была, а при этом не растут. Хотя, тут некоторые вовсе утверждают, мол, привидение это было… Ничего не привидение, привидение следов на снегу не оставляет. Я, правда, сам не в городе тогда был, но брат мой сродный сам видел, мне рассказал…» «Устаревшие сведенья у твоего брата, Керки. Тут давно уж гутарят, будто девчонка та – не дочь герцога, а сам дьявол, её обличье принявший, это всё дело рук учёного того, он душу продал, да в срок отдавать не хотел, вот хозяин явился к нему прямо в лабораторию, и спалил её всю адским пламенем… А сам в образе ребёнка невредим из огня вышел и к Рэду пошёл – чтоб, значит, ещё одну душу сцапать… Но только малец этот, Рок, быстро раскусил, что к чему, одолел супостата и кол осиновый прямо в сердце чёрное вогнал…» «Ба, Вик, ну и горазд же у нас кто-то до крепенького, раз такие байки сочиняет… Ты сам-то осмыслил, что сказал? Давно уж известно – девчонка эта безродным ребёнком была, где-то стариком подобранная, а что похожа на герцогскую дочь – ну, судить не берусь, может, и похожа… А вроде как, сыграть на том старик хотел, продать ребёнка герцогу за кругленькую сумму, тот же с тоски по дочери сколько чах… Только парень, конечно, всё испортил, уж какие-то свои виды у него на девчонку были, вот и решил: так не доставайся ж ты никому…»
И куда деться от этих голосов, как заткнуть их? Уже за угол скрылся, уже не видать того угла, а они всё звучат в голове. Бррр… Придумать же такое! Вот безотказно ж фантазия у людей работает, ещё безотказней – самим в эту фантазию поверить, а всё как было на самом деле – хоть бы один сказал…
Да, для них все Рэды – сплошная семейка ненормальных, что уж тут говорить! Только вот того, что сейчас происходит, самая живая из их воображалок не навоображает… Медленно, осторожно спускался Рок по лестницам, уводящим от последних лучей дневного света туда, где свет только искусственный, тусклый, скупой свет – а, вроде бы, и зачем он там яркий? Обитателям трущоб видеть всё их убожество? Им, почти как крысам, свет всё меньше нужен…
Однако ж, интересно – бродяг и голодранцев за последнее время в Метрополисе стало не то что меньше, а как-то, прямо скажем, перестали они попадаться. Вот словно куда делись всей огромной многотысячной толпой! Словно корова языком слизнула! И не то чтоб правительство славного и успешно развивающегося города Метрополиса об этом горько горевало, но вот странно это…
Однако эти мысли Рок думал как чужие. Ну, говорили об этом в правительстве, говорят вот на улицах – да, волнует это людей, не сходит с языков… Лично его волновало уже постольку-поскольку. Если б этим проблемы ограничивались…
Третий раз Рок отправлялся искать успокоения в обезлюдевших трущобах Старого Города, потому что три раза подряд он смог наутро вспомнить, что ему снилось, и был в ужасе.

В первом сне был всё тот же холодный чёрный вакуум – но уже не абсолютно чёрный, уже пронизанный лучами, вспышками, свечениями, уже не пустой, не мёртвый, не однотонный – где-то там, на грани различимости, были голоса, где-то там был сигнальный маяк, пеленг… Не всё в видимом спектре – что-то в инфракрасном, что-то в ультрафиолетовом, вот только он почему-то мог это ловить. Неужели это звёзды говорили с ним – смеясь, сочувственно вздыхая, обещая свою помощь? Неужели это он шёл на пеленг, посылал сигналы о состоянии и повреждениях, неужели это его ждали там, за лёгкой звёздной дымкой неизвестной (хотя что там, может, и известной, не столь уж силён он в астрономии) туманности? Это был он и не он, но он шёл на зов, там, во сне, он радовался – услышали, нашли!
Просыпаясь, дрожал, не то от холода, обступающего вспотевшее тело, не то от мучительных попыток понять – это действительно с ним было, им ощущалось? От внезапно вторгшейся, и никак не желающей покидать голову мысли – он так ощущает себя в жизни, этим потерянным в огромной холодной Вселенной кораблём, терпящим бедствие, хватающимся за призрачный тонкий луч, протянутый из обсидианово-чёрной бездны, из забытого далека…
Следующая ночь была полна ярких красок-вспышек, хаотичных, пёстрых обрывков мыслей-сюжетов, вроде бы, он видел совсем близко от себя разноцветные пылевые облака, и сгорающие кометы, и электрические сполохи чьих-то чужих полюсов, и кажется, он входил в атмосферу, видел, чувствовал, как шипели, испаряясь, вокруг облака, как синело внизу – не море, нет… Он смотрел на это сверху – город, с первого взгляда похожий на Метрополис, тоже шпили, гордо нацеленные в небо, тоже мосты, перекинутые через огромные расстоянья, тоже нескончаемые потоки машин, море огней, стекла, металла…
А в следующем сне он стоял на поверхности этой планеты. Не на земле – земли, как и деревьев, травы, цветов, хотя бы мха – он так и не увидел тут. И не на асфальте. Металл под ногами, металл вокруг – стены домов, фонари, несущиеся мимо машины… А он стоял у моста. Почти на мосту – шаг один оставался. Наверное, потому, что в жизни он почти живёт на мосту – шатком таком висячем скрипящем мостике, в вечной борьбе с ветром, с наледью на ржавом железе, с памятью о такой поганой штуке, как притяжение земли…
Но этот мост не скрипел, не качался. Он был надёжнейшим, он как влитой стоял, как плоть и кровь самой земли, то, что ни поколебать, ни обрушить – и всё же дикая глубина была там, внизу, там, внизу, по другим мостам неслись с немолчным гулом машины, но не дрожала земля – то ли материал гасил вибрацию, то ли двигатели здесь другие…
Самый большой страх любого, кто стоит на мосту – что мост обрушится. Например, от резонанса. Или от тяжести. Или размоются опоры. Этот мост не собирался рушиться, но только отчего-то было страшно на него ступать. Панически и даже мистически страшно. Словно пойдя по этому мосту, он может приговорить себя к чему-то… Словно, доверившись его надёжности, совершит предательство по отношению к мосту тому, ржавому и скрипучему, но из его настоящего…
И тут Рок обернулся – и понял, почему. Вокруг были роботы. Роботы деловито спешили куда-то по своим делам, входили в здания и выходили из них, роботы шли и ехали по этим мостам, роботы были в небе, роботы были глубоко внизу, едва ли, наверное, не в самых недрах. И роботы не метропольские, нет. Не покорные исполнители воли хозяина-человека, не способные к сложным действиям лишь усовершенствованные инструменты. Нет, граждане. Жители. Хозяева. Распорядители и творцы. Они шли именно по своим делам, они лязгали железными подошвами по тротуарам своего города, они говорили, смеялись, шутили, или озабоченно и даже мрачно о чём-то рассуждали… Они умели это!
И тогда Рок понял яснее ясного – во всём городе, а скорее всего – и на всей планете нет ни одного живого человека. Впрочем, и мёртвого – нет. Это город роботов, это мир роботов, здесь нет места заносчивым и хрупким белковым созданьям, здесь нет памяти, слова о них… И закричав, он проснулся. И долго сидел в полумраке, зябко кутаясь в одеяло, слушая звуки ночного Метрополиса – пока своего, пока человеческого, но уже ступившего, наверное, на тот самый высокий и страшный мост.