"- Ты телепат? Тады телепай отседова!"

[na-ive]

(Вариант:
"- Ты телепат?
- Ну, так... потелёпываю..."
Не торопился, конечно, с вывешиванием этой главы, хотел сначала куски с "более нормальной жизнью" вывесить, которые в частности могли параллельной линией с военными хрониками Бримы идти, зарисовками с Тучанкью, или позже, в филанейских флешбеках... Но посмотрел печально на зарождающуюся уже 16 главу "Ключа" и на то, сколько ещё не валявшихся коней в "Хрониках" - решил, хусим. Там ещё думать и думать, а тут бред уже готовый, ядрёный. Буим пугать народ, ежели ему оно надо...

Название: Ключ Всех Дверей. Бракирийский след (рабочий вариант)
Автор; Ribbons Allmark
Бета: сам себе бета, как всегда)
Фэндом: Вавилон 5, с учётом "Затерянных сказаний" и "Крестового похода", как минимум.
Персонажи: Вадим Алварес, Дайенн, Вито Синкара, ушастая-клыкастая семейка, Ивановско-Коуловский выводок и прочий унаследованный из "Следа Изначальных" и "Венка Альянса" наш укуренный, трепетно любимый фанон. Плюс бонусом из канона - Дэвид и Диус, два наших любимых пи... пириводчега...
Рейтинг: намёки, на мой взгляд, не страшные
Жанры: Джен, Фантастика, детектив, пока как-то не знаю, что ещё...
Предупреждения: ОМП, ОЖП, авторский произвол, трава цветёт и колосиццо
Размер: макси

Гл. 13 Отражение эха

– Верующие говорят, что наша судьба в руках божьих, - этот разговор должен был неизбежно произойти наконец, когда передышка в бою с тилонами оставила им возможность собраться, двоим или более, уже не для какого-то дела, связанного с починкой повреждённого или помощью раненым, - неверующие – что наша судьба в наших руках. В чьём веденьи могла быть вот такая судьба? Когда говорят, что во всём и всегда есть смысл… если так, то есть смысл, которого я знать точно не хочу.
Вадим поднял на Аличе тоскливый, измученный взгляд.
– От этого слова – судьба – и правда кому-то становится легче? Дело даже не в том, что от смысла никто не воскреснет… Люди погибли – так бывает. Погибли в результате нелепого, ужасного несчастного случая, совершенно бессмысленно, совершенно… несвоевременно, да. Но вселенная полна именно чем-то таким. Не закономерными следствиями видимых причин, не благородной скорбью и не подвигами. Без объяснений. Без смысла. Без какой-либо судьбы. Там были наши коллеги. Там мог быть я. Всё именно так, просто и отвратительно.
Аличе потёр лицо ладонями.
– Смерть, которая ходит рядом с каждым из нас, о которой мы столько говорим. То, что было с тобой на Лорке… ты готов был умереть тогда?
Вадим пожал плечами.
– Всегда быть к этому готовым невозможно. За этим вопросом к Диего и его товарищам. Они прошли трудную подготовку, зато теперь им легко. Философия анлашок учит, что стремиться, конечно, нужно к тому, чтоб умереть не зря. А вот готовить себя нужно и к тому, что свернёшь себе шею, сорвавшись с лестницы, и к тому, что будешь просто одним из многих, твоя будущая смерть не должна быть причиной твоей прижизненной гордости. Если ты начнёшь назначать своей жизни цену – вот, за это я готов умереть, а вот за это уже нет – ты не будешь стоить ничего, ты деградируешь. В принципе, что-то в этой мысли есть. Достойной, наполненной высоким смыслом должна быть вся жизнь, тогда она приведёт тебя к закономерному достойному финалу. Но это сложно, проще откладывать оправдание своего существования на свой последний миг. Сколько б мы ни думали – ни обидно ли им было, умирать так – мы не будем этого знать. Но, если это утешит тебя – большинство из них были верующими, они призывали в этот миг свои божества и верили, что ничто не происходит без высшей воли.
– Я не только об их судьбе. Я о тех, кто остался. Жалеть мёртвых нужно только после живых, оплакивающих их. Как нелепо. Сперва полным безумием, прямой дорогой к смерти казался полёт «Локи», и ненормальной считали Лионасьенне с её идеей, мелких раннят с их предвиденьем, что они «должны отправиться дальше», а не лететь на Атлу, Шеридана и Винтари с их «бегством от мнимой безопасности»… А потом оказалось, что… Если бы они все остались на «Сером Крыле» - они погибли бы, когда при активации телепорта кольцо выстрелило бы по дракхианскому артефакту. Дети видели себя летящими среди разных других инопланетян к далёким звёздам, в сторону, противоположную от Атлы, и знающими, что они нужны там… Винтари видел во сне этот старт, видел огонь позади, но думал, что это огонь сражения, что тилоны нападут на корабль… Но он подумал, что это просто сон. Подумал, что из банальной логики куда глупее лететь туда, где тилоны точно есть. Вышло так, что Дэвид их спас. Но это с одной стороны. С другой – он послужил невольной причиной гибели всех остальных.
– Не только он. Лионасьенне, которая не подумала предупредить, что в конструкции телепорта использован дракхианский артефакт. Диего, который согласился на этот эксперимент.
– И теперь они все ощущают себя… крысами, сбежавшими с тонущего корабля. Убийцами. И я не знаю, что сказать им, чтобы они не думали так. Смысл никого не воскресит, и не способ оправдаться. Скорее, спасательный круг, когда тонешь.

Поступили новые данные с «Локи». Гидеон и Эркена одновременно склонились над картой, едва не столкнувшись лбами.
Насколько удалось восстановить ретроспективу, было так… Ещё когда команда была на Вавилоне-5, тилоны вступили, под видом бракирийских дельцов, в контакт с того же уровня кристальной честности дразийскими дельцами, предложив им на продажу кое-что очень интересное лорканское. Дрази заинтересовались – потенциальный покупатель у них как раз был…
Практически всё то время, что гроумы были известны в космосе, остальные миры язвили на их счёт, что говорить о колониальной политики Громахи очень сложно, а может быть, очень просто – в том смысле, что её нет как факта. У гроумов первые 80 лет из достижений были лишь несколько промышленных и орбитальных станций в основном в пределах их солнечной системы – что неудивительно, потому что с такими внутренними проблемами довольно трудно колонизовать что-то более далёкое. Примерно те же проблемы терзали Хуррскую Республику, соседи вообще были похожи во многом.
Но вот, около тридцати лет назад, некто Мибел Так-Шаой, средних лет предприимчивый олигарх, решил, что родина стала тесна полёту его амбиций, и взялся за колонизацию третьей планеты соседней солнечной системы, Ранкезы. Колонизация – проект дорогостоящий и трудоёмкий, даже в случае такого подарка, каковым была Ранкеза, многие сперва высказались, что Так-Шаой, дескать, рехнулся, ему некуда девать деньги, кроме как начинать построение цивилизации в чистом поле, но вскоре, наблюдая стремительный рост городов и предприятий, призадумались. Планета оказалась благоприятна для жизни, пожалуй, даже в большей степени, чем Громаха – хотя бы потому, что была необитаема уже семь тысяч лет, потенциально разумное население, со скрипом преодолев палеолит, массово вымерло от принесённого очередным метеоритом вируса, за компанию с ещё несколькими видами. Гроумы оказались к вирусу устойчивы, богатая ресурсами планета очень скоро начала привлекать потоки эмигрантов, заставившие Марга Тейн серьёзно обеспокоиться. Так-Шаой, надо отдать ему должное, был не только богат, но и весьма умён, и умудрялся виртуозно лавировать, заверяя метрополию в своей лояльности и задабривая высокими отчислениями, не мешающими, впрочем, ему самому существовать безбедно, Марга Тейн, как могла, ужесточила мерки, снизив отток рабочей силы, но к настоящему времени на Ранкезе аккумулировалось достаточное количество колонистов, счастливых уже тем, что свободны от репрессивной системы родного мира, а в сочетании с обширными земельными наделами (несмотря на то, что первоначально колония заявлялась как аграрная, аграрный сектор интересовал Так-Шаоя в меньшей степени, своё внимание он сосредоточил на добыче и обработке руд, и первые поселенцы получали столько земли, сколько в состоянии были обработать, с правом передачи по наследству, налог был высок, но урожай стабильно окупал его) создавалась значительная общественная сила, потенциально готовая признать новым владыкой Так-Шаоя и порвать с метрополией. Это понимали дома, понимали и в окрестных мирах. Формального повода пригнуть колонию к ногтю у Маргуса не было, Так-Шаой откупался от любых поползновений, ссужая влиятельных советников и время от времени устраняя совсем уж несговорчивых так, что его участие было совершенно недоказуемо – и копил силы. Добрая половина торговли с другими мирами шла уже совершенно в обход метрополии, метрополия об этом не то чтоб не знала, но не могла поймать за руку. Теснейшие отношения с хуррами, особенно с той частью общества, которая довольно сильно устала от собственного правительства, могли обеспечить военную поддержку в случае чего, взамен получая содействие в освоении сектора, следующего за системой Ранкезы – кроме хурров и гроумов, на него точила зуб Арнассия, и если хуррам и гроумам в этом мешали то нехватка финансов, то внешние и внутренние конфликты, то плотная занятость правительства – чистками и репрессиями, то для Арнассии, похоже, это был вопрос времени. Что, конечно, позор, в сравнении с ними Арнассия в космосе была расой-младенцем. Поддержать гражданскую войну были готовы и многие дрази, в частности, колония Латиг, не столь давно добившаяся независимости сама, и теперь мучительно думающая, что с этой независимостью делать, при столь беспокойных соседях. Пока границы патрулировали отряды анлашок и военные корабли дрази, всё было спокойно, но Так-Шаой намекнул, что подумывает не ограничиваться отрывом от метрополии, а не отказался бы и от власти над всей Автократией, и при его правлении Латигу точно будет нечего бояться. Латиг готов был рискнуть. Военные силы Латига были невелики, но воевать на два фронта Громахе было бы тяжеловато. Какой-то свой тёмный интерес в назревающей заварушке имели и бракири, информации об этом было меньше всего, но похоже, по достоинству оценив амбициозность Так-Шаоя и как следствие, его щедрость в скупке оружия, особенно оружия, которое не слишком легко продавать открыто, они тоже торговали с Ранкезой. Но исключительно тайно, через посредничество дрази, которым процент со сделок казался достойной платой за то, что в случае чего они окажутся крайними.
Так вот, очередным товаром, который везли от бракири гроумам Ранкезы дрази, были, по объяснению Лионасьенне, несколько образцов принципиально нового оружия. То есть, нового для гроумов, которым о киберорганике по-прежнему оставалось только читать в фантастике. Правда, именно такой проект, насколько знала Лионасьенне, разрабатывали пока только земляне, врии и, неожиданно, бреммейры.
– Земляне бредят идеей живых машин давно и время от времени, очередной грандиозный провал, особенно если сопровождается какой-нибудь трагедией, их прибивает ненадолго, потом всё по-новой. Возможно, на сей раз у них что-то получится. Предыдущие проекты загнулись на корню из-за телепатской войны. Врии этим занимаются, возможно, просто со скуки, воевать они ни с кем в ближайшее время не собираются, да и внутри Конгломерата тоже всё спокойно. Ну, а для бреммейров это логичный шаг – вы видели их нангим-ныог? Эффективны, в общем-то, в основном против других нангим-ныог, и совершенно беспомощны против авиации, да и современная артиллерия разнесёт такую армию как игрушечных солдатиков. С большинством соседей Брима в хороших отношениях, но есть и довольно беспокойные, поэтому, хотя мира они хотят на полном серьёзе, понимают, что к войне лучше быть готовым, чем не готовым. В общем, на их земле идея большого боевого робота, управляемого изнутри, не нова. Но эти вещи, понятно, не бреммейрские, не врийские и не земные. Честно говоря, исконно и не лорканские, древние лорканцы приняли их в дар от какой-то расы, оказавшейся в этих краях случайно, в благодарность за какую-то большую помощь. Древним лорканцам удалось освоить технологию, но даже им, при их уровне, это стоило трудов. У гроумов, при неточностях в технической документации, более чем все шансы на масштабные разрушения. Сращение живого существа с машиной, вы, думаю, знаете, процесс не самый… лёгкий, и не самый приятный. Необходим строгий отбор кандидатов, длительная подготовка, древние лорканцы готовили будущих пилотов с раннего детства по специальным программам, если посадить в такую машину первого попавшегося вояку – мы получим сошедший с ума танк, чтобы не – сошедший с ума тяжёлый крейсер.
– Круто, - присвистнул Гидеон, - сердечно рад, что они не додумались сделать такой подарок Земле.
– Земляне не настолько идиоты, и специальные полигоны для испытаний у них уже доказали свою надёжность. А гроумы, да простят они меня за резкие слова, дилетанты, имеющие потенциал обезьяны с гранатой. Уж извините, но с такой степенью наплевательства правительства на весь остальной народ подобающий уровень научно-технического развития не сосуществует в одном обществе. Либо абсолютная власть, либо толковые кадры, что-то одно.
Далее, вероятно, уже без прикрытия, под своим настоящим обликом, тилоны снова обратились к дрази-посредникам уже с предложением «обеспечить безопасность сделки». Учитывая, что бояться дрази могли и сил Маргуса, и собственного правительства, и вмешательства недружественной банды, не говоря уж о том, что корабли анлашок в сектор гроумов не заходили, но нейтральную территорию по его границам патрулировали – предложение было заманчивым.
Именно под этим предлогом три корабля зависли в системе Ранкезы.
Корабли Брикарна, высланные после звонка Вадима, совершили одну оплошность – они не стали ждать коллег, решив разобраться с тилонами своими силами. Три на три – им показалось, соотношение сил приемлемое. Они попали в ловушку. Один корабль был уничтожен, второй, сильно повреждённый, сумел укрыться возле одного из спутников – спутники, среди которых была построена ловушка, были, по-видимому, сравнительно «молодыми», точнее – образовались при взрыве более крупного небесного тела, поэтому имели неровную форму. Конкретно в этом была очень удобная выемка, похожая на вырванный кусок. Оттуда они вели прицельный огонь по пытавшемуся добить их тилонскому кораблю, пока тилоны, осознав, что в невыгодном положении, как ни странно, они – стреляя по подранку, они рискуют попасть по закреплённому поблизости атеффэ-нэа и угробить ловушку, не отошли из пределов досягаемости. Третий же корабль, на котором принявший облик дрази тилон спокойно и методично перестрелял ту часть команды, что была на борту, и накрыл шквальным огнём вылетевших на истребителях, завис поблизости, ожидая подхода корабля сборной команды, чтобы заманить его в ловушку под предлогом помощи подбитым товарищам.
Частично замысел удался – «Серое Крыло-35» вошло в радиус действия устройства перехвата и перекодирования сигнала, после чего вызвать его не могли уже ни с Марса, ни с Брикарна, ни с подбитого корабля – сигнал переадресовывался кораблю перевёртыша. Но в этот момент за каким-то, иначе не скажешь, чёртом на сцену вырулил дразийский корабль – видимо, услышав, что здесь что-то происходит, пришёл проконтролировать обещанное «обеспечение безопасности». И увидев полицейские корабли, в количестве целых двух штук (третий, у спутника, он не заметил) немедленно открыл по ним огонь. Резонно, одинокий тилон, которому совершенно не хотелось умирать, послал ему сигнал «свои», после чего дрази сосредоточили весь огонь на корабле Алвареса и команды. Вадим догадался. Он «проиграл» выстрелами маломощных зарядов особый позывной полицейских кораблей, которого тилон не знал. Осознание, что бой придётся вести на два, если не на три фронта (один из кораблей тилонов уже медленно, хищно выплывал из укрытия) не радовало…
Но, конечно, просто не могло быть так, чтобы фактор случайности ограничился одним только кораблём дрази. Из гиперпространства выплыли три корабля гроумов – дипломатический (легко опознаются по помпезной раскраске) и сопровождающие его два военных. И очень удивились, увидев такое странное собрание в секторе, который имели наивность считать своим. Первым не слишком вежливо поинтересовались, какого чёрта они тут делают, у дразийского корабля. Внятного ответа дрази, естественно, дать не могли. Лионасьенне была совершенно права, говоря, что у некоторых стадия переговоров наступает после выстрелов, а иногда и не наступает вовсе, потому что драка для этих граждан – естественное состояние, а дипломатия – нет. Завязалась перестрелка – дрази, надо думать, поняли, что прокололись они крупно, и решили, что в данной ситуации лучше уничтожить гроумские корабли, чем попасть в плен, тилоны, понимающие, что гроумам будет вполне по силам расследовать и определить, кто взорвал их корабли, решили помочь дрази увязнуть покрупнее и присоединились. Дразийский корабль, после очередного попадания, потерял управление и протаранил «Серое крыло» тилона-диверсанта. Протаранил-то не критично, тилону удалось развернуть корабль, провести маневр уклонения… Но он был на корабле один, справиться с управлением полностью ему было не по силам. Он влетел в поле действия ловушки и наглядно продемонстрировал справедливость поговорки, что копающий яму другому попадёт в неё сам. Дрази, решившие, что уничтожение корабля – результат выстрела гроумов, перепугались и попытались удрать… Путь им, наверняка невольно, преградил дипломатический корабль, и поскольку маневренность дрази так и не сумели восстановить полностью… И вот в этот хаос и вписался, в самом его разгаре, «Локи».
Даже если бы и не невидимость для радаров, маленький корабль едва ли кто-то заметил бы. Лионасьенне удалось отключить целых два атеффе-нэа, после чего выйти на связь с «Серыми Крыльями», теперь свободными от действия тилонской «глушилки», и в нескольких ёмких выражениях обрисовать им ситуацию. Тилоны, сообразившие, что первоначально планировавшимся способом уничтожить настырных полицейских не получится, сейчас, по-видимому, пытались науськать на них один из гроумских, потому что его орудия уже разворачивались в их сторону. Лионасьенне резонно поинтересовалась, не пора ли сваливать. «Серое Крыло-35» грустно известило, что гиперпривод у них не в порядке, «Серое Крыло» брикарнцев тем более не в состоянии для скачка – в общем-то, их состояние больше располагает к одному путешествию, на свалку, и по доброму бы нужно срочно эвакуировать команду… У «Локи» гиперпривода тем более не было как факта, его там просто негде было разместить. Требовалось что-то срочно предпринимать…
Может быть, существовало решение и лучше, но Лионасьенне пришло именно это. Требовалось срочно обеспечить, чтобы всем – и дразийскому кораблю, сильно повреждённому, но ещё отстреливающемуся, и гроумам, и тилонам – оказалось совершенно не для них. Лионасьенне знала несколько позывных военных кораблей Ранкезы – когда-то давно некоторые её товарищи имели с Ранкезой приятные деловые отношения – и решила рискнуть. Представившись агентом лорканской стороны, а ещё конкретнее – изначальных продавцов лекоф-тамма, она известила, что сделка под угрозой срыва, военные корабли метрополии захватили корабль дрази, а значит – знают о товаре и с вероятностью очень скоро пойдут к Ранкезе, очень злые и настроенные на репрессии. Поскольку именно в этот момент корабль дрази был взорван, вызвать его колонисты не смогли, и Лионасьенне поверили.
Сделка, в общем-то, уже состоялась, лекоф-тамма перешли во владение армии Ранкезы, доставивший их дразийский корабль готовился к отбытию… Понятно, что гостей с исторической родины, очень желающих знать, что колония затевает за их спиной, а заодно ей первой вломить за нападение на дипломатический корабль и его эскорт (бей своих, чтоб чужие боялись) сейчас видеть совершенно были не рады. Оставалась ещё надежда, что гости с родины не успели послать на эту самую родину никакого сообщения, собираясь одеть себя славой усмирителей мятежников и не делить эту славу, и если быстро уничтожить эти корабли, а списать это хоть на тех же дрази – часть орудий на кораблях Ранкезы дразийские, часть – вообще неидентифицируемые, потому что куплены с Лорки и много откуда ещё – можно выиграть ещё немного времени на подготовку. Поэтому корабли Ранкезы из гиперпространства вынырнули ещё когда Лионасьенне не закончила разговор. Пять кораблей. Больших и со свежими силами. Видимо, гроумам метрополии резко расхотелось славы посмертной, и они тоже вызвали подмогу. Увидев такое изменение расклада, тилоны рассудили, что тут и без них жарко, и ретировались. Может быть, недобитые «Серые Крылья» погибнут как-нибудь и сами под перекрёстным огнём.
– Ну, теперь как-нибудь пробираемся огородами подальше от этой приятной компании и вызываем Брикарн, рейнджеров или кого-нибудь, кто поможет нам выбраться… А там разберёмся, что делать с лекоф-тамма, будем надеяться, несколько дней до первого испытания у нас есть…

Диус присел на край кровати.
– Ладно. Я сейчас, конечно, должен по идее сказать: это был несчастный случай, ты ни в чём не виноват. Но я тебя уже немного знаю, и понимаю, что это не поможет. Поэтому я просто скажу – не всем и не всегда в жизни везёт… Погоди, послушай. Несправедливость жизни в том, что практически любой из нас, кто хоть что-то из себя представляет, посложнее бесполезного растения, живущего для себя и не имеющего контактов и какого-то дела в жизни, имеет потенциальную возможность быть однажды виновен в причинении вреда по неосторожности. Врачебные ошибки случаются не только у полнейших дилетантов. Ошибки в расчётах у инженеров приводят к авариям, порой с гибелью множества людей. Ошибки пилотов, механиков, инструкторов по технике безопасности, диспетчеров… Кого угодно. Ошибки родителей и воспитателей, ничто другое, наверное, не наносит столько вреда… Даже работа переводчика может быть чревата фатальной ошибкой. И не всегда тот, кто ошибку совершает, имеет даже возможность потом узнать, что он был виноват, как-то искупить свою вину, извлечь урок… Вселенная полна этих ошибок. Мы несовершенны. Никто не совершенен, и ты тоже. Гибельность минбарского воспитания, о чём я спорил с тобой столько лет, в том, что совершенно не готовы мириться с изначальным несовершенством. Правда, вы компенсируете это тем, что учите прощать других и себя. Я знаю, что ты не можешь сейчас быть в ином состоянии, чем есть. Но пожалуйста, не оставайся в нём слишком долго. Вселенной ты ещё нужен, дееспособный, владеющий собой.
Дэвид крепко сжал его руку.
– Спасибо. Мне немного больно, Диус… от того, что ты не смотришь на меня так, как нужно смотреть, как они… Но так должно быть, да. Так правильно. Лионасьенне права, если бы я сейчас… не знаю, сошёл с ума, покончил с собой – вот это было бы трусостью, бегством.
– Ты не был готов к такому. Погоди. И никто не готов, конечно. Я хочу сказать – ты избрал в жизни путь наименьшего причинения вреда, ты действительно это сумел… Подумай, если бы ты был военным, или даже рейнджером, как собирался когда-то – сколько могло б в жизни быть такой вины, от которой бы ты никуда не делся? Ты, как минимум, всё равно мог быть на месте Диего сейчас. Это несправедливо, согласен… Но каждый из нас потенциально может быть виновен, почему ты должен быть исключением? Может быть, иногда я думаю, каждому из нас судьба определила хотя бы один раз быть виновным. По крайней мере, в том, что у тебя это получилось так… гротескно, нелепо, ужасно – есть хоть какая-то доля везения. Это не было твоим решением, твоей волей. Возвращаясь мыслями к этому моменту, ты будешь спрашивать себя, как так могло случиться, как ты мог не предотвратить, а не как ты мог это сделать. Потому что ты не делал этого, не принимал ошибочного решения. Деленн рассказывала мне как-то о том, как началась земляно-минбарская война. О том её решении, в котором она потом раскаивалась долгие годы… Уверен, если б она могла выбирать, была бы твоя вина такой, как у неё, или как у тебя сейчас – она бы выбрала, как сейчас. Спи. Завтра будет уже легче, а послезавтра… Если послезавтра наступит… Мы обязаны разбить этих гадов, потому что на самом деле это вот из-за них всё. Не знаю, как им, но мне на их месте стало бы легче. Я бы считал, что отомщён.

Спи… Легко сказать… Дэвиду не казалось, что он спит. Сама мысль о сне сейчас была совершенно невозможной. Он просто прикрыл глаза. И перед ними сразу вспыхнуло…
Словно чёрная лампочка. Такая, старинная земная, какими пользовались в 20 веке, грушевидной формы. Но чёрная. Точнее – с матовой поверхностью, неровно-серой, на вид напоминающей какой-то мешок… И изнутри – не свет, тьма… И она взрывается, и из неё вырываются, словно рой ос, вопящие призраки, дождём осыпаются на головы столпившихся внизу, вгрызаются в их мозг, множеством вспышек боли и смятения, и разлившаяся темнота затопляет всё. И он видит свои руки, тянущиеся к этой лампочке, сквозь разливающуюся тёмную серость, серую тьму… Как агат, такой, с прожилками… жидкий агат, в котором потерялись души…
Кадр возвращается, снова эта лампочка, набухшая призраками груша – перезрелый плод, в котором уже змеятся черви… Толпящиеся внизу белёсые силуэты, на головы которых скоро обрушится ужасный дождь… Он видит свою протянутую руку, видит, как эта рука стреляет… Если сосредоточиться на этой мысли – то можно увидеть в руке, например, лазерный пистолет, увидеть движения пальцев, сжимающихся на грани, отделяющей жизнь от смерти…
Лампочка взрывается, вырвавшиеся призраки взвывают многотысячным воем – они горят, горят ровным, страшным синим огнём… И горящие, они падают на головы столпившихся внизу, и всё вокруг занимается синим пламенем…
Кадр возвращается, он видит лампочку – она больше по форме похожа на сердце, бьющееся сердце – серый мешок, набитый призраками, которые в следующий миг вгрызутся в мозг… Видит свою руку, видит выстрел… «Могу ли остановить? Но ведь это моя… моя рука…»
И картина тонет в синем пламени…
Синими призрачными рыбами плывут в океане космоса корабли… Они ничего не боялись. Земляне, когда говоришь им о море, первым делом вспоминают акулу. Такие у них ассоциации. На Минбаре нет акул. Крупные морские животные Минбара редко бывают агрессивны. Они знают, что они сильны, они верят, что на них не нападут, они плывут по своим делам. Они знают, что они не акулы. Точнее, они не знают такого слова. Но земляне это слово знают…
Выстрел разрывает темноту, выстрел пронзает, поджигает сердце рыбы. Воющие призраки обрушиваются на головы – ужас, боль, ненависть, месть… Чередой тают в океане горящие земные корабли. Словно горящие спички бросают в ледяную воду – и какое-то время, вопреки любым законам, они ещё горят, но вода смыкается над ними, свинцово тяжёлая, тёмная вода. Не акула. Сердце самого океана, кровь его и плоть, тёмной незыблемой скалой, неподвластной смерти, встаёт «Драла’Фи» - и вспыхивает огнём, и в этом огне мечутся души…
«Ты убил их всех! – кричит Лионасьенне, - ты сказал – «это часть меня»…» - его рука, медленно, неотвратимо сжимающиеся пальцы. «Это сделал я? Зачем я это сделал?» - даже не запоздалое раскаянье, вопрос. Можно ли остановить? Можно ли остановить собственную руку?
«А разве не правильно? – шепчет какой-то другой голос, и возможно, тоже знакомый, но не вспомнить, чей, из чьей памяти, - образ врага, всплывший со дна… Ты – свет, оно – тьма… Ты ведь хотел узнать, каково это? Ты когда-то безумно давно думал, что нет ничего плохого в том, чтоб слышать мысли… Ты вкусил от дерева познания, на нём был и этот плод».
«Я? Я хотел?»
«Ты принял это, как свою часть. Живую часть. Ты полагал, что в тебе нет гордости воина – сражаться и победить… И нет гордости жреца – учить и вести. Что в тебе, пожалуй, гордость мастера – создать… Создать из себя самого то, чем ты не был прежде. Открыть двери понимания. Чем ты лучше тилонов, которые были недовольны своей природой и желали её изменить?»
«Я… я никогда не думал об этом… так…»
«В этом и есть твоя вина, - продолжает голос Лионасьенне, но из темноты проступает лицо Адрианы, - ты не понимал. Не понимал, что сны – это только одна сторона… Ты говорил, что осуждение растёт из непонимания, что конфликт растёт из непонимания… Нельзя осуждать кого-то, не побывав в его шкуре»
«Говорят, если долго вглядываться в бездну, бездна начнёт вглядываться в тебя, - в том, предыдущем голосе, ещё больше ехидства, - она вглядывалась… Она стала смотреть на тебя со всё большим интересом, с любовью. Она дала тебе то, что ты просил»
«Я? Я просил этого?»
Синие лучи скрещиваются в сетку прицела, и рука на гашетке…
«Понимания, что чувствовали два полюса. Понимания, что чувствуют, убивая. Разве не сладким было синее пламя, пожирающее тьму? Разве не это ты хотел узнать? Разве только из сентиментальных чувств ты не снял кольцо, а не потому, что уже видел, какую дверь оно открывает, уже понял, что слова «оно часть меня» - не романтический вздор, а слова змея… Крылатого ворлонского змея…»
«Я хотел понять Андо, да… Понять, почему это жило в нём, почему он видел… так… С тех самых пор, когда на Центавре… я увидел во сне, как он убивает дракха… Увидел экстаз, который он испытал…»
«Так чем же ты недоволен? Вот он, рубеж, к которому ты шёл… Ты ведь хотел играть по-крупному?» - пальцы на руке медленно, неотвратимо сжимаются. От кольца по всей руке – густая сеть светящихся капилляров, вверх, вглубь, до самой души…
Дэвид с криком проснулся. Андо, крылатый ворлонский змей, сидел с ним рядом, сжимая его руку.

– Здравствуй, Дэви…
Голос не слушался. Показался сперва чужим… Собственный голос, после этих голосов.
– Ты видел это, Андо? Ты знаешь?
– Да… Видел… Но в том, что произошло, нет твоей вины… Если хочешь кого-то винить – вини меня, ведь… Сила, которая способствовала этой трагедии, была подарена мной…
Андо Александер, почти во плоти, от кожи сияние, за спиной прозрачные крылья, огромные серые глаза пытаются уловить не только взгляд собеседника – его мысли, чувства, укрыть, защитить от всего. Даже спустя столько лет, он смотрит все так же, все с той же нежностью, с той же теплотой. Андо приблизился чуть ближе, рукой приобнимая Шеридана за талию, прислонился лбом к его плечу, чувствуя сквозь рубашку жар его тела.
– Не бойся их, Дэви… Они не смогут навредить тебе, только не тебе… Ты этого не помнишь, но так уже было… Я просто ждал, когда история повторится, но я не знал наверняка, случится ли это, или мое тревожное предчувствие так и останется предчувствием. Я хотел бы избавить тебя от этого, но ты сам не позволишь… Я – часть тебя, ты – часть меня, я чувствую тебя, и точно знаю, что прожить это, пережить это ты хочешь сам.
– Я даже не могу сказать, что сам не знал, чего хотел, что не понимал… Понимал. Должен был. Ты знаешь… наверное, знаешь, если тоже слышал меня, как я тебя, ещё когда… когда ты был с нами… Мне это понимание нужно было не для того, чтобы измениться, изменить своё отношение… ты знаешь, к кому, к чему. Но я считал, что не имею права осуждать, находясь по определению и исключительно вне. Мне нужно было знать, что возразить, когда мне говорят «такова природа»… Теперь моя природа, получается, тоже такова? И теперь мне остаётся надеяться, что зная об этом, я больше не допущу подобного?
Андо потерся щекой о плечо Дэвида, все так же рукой сжимая его руку.
– Ты боишься этого? Здесь… Сейчас ты – снова ты… Спустя столько лет, я надеюсь, ты сможешь принять это снова… Или ты так сильно хотел быть нормалом, что не можешь принять это больше? Я слышал тебя, Дэви…
Андо положил руку на грудь полуминбарца, напротив тяжело бьющегося сердца. Его тонкая кисть чуть светилась, пальцы слегка поглаживали мягкую ткань рубашки.
– Я люблю тебя, Дэви… Пусть ты носишь другое имя, пусть ты не помнишь… Пусть ты живешь жизнью куда прекраснее, чем та, другая… Наша связь – никуда не делась… И я надеюсь, что ты сможешь принять мой дар, сможешь подчинить его себе, не бояться его… Я тоже когда-то боялся, я когда-то сходил с ума, спрашивал Бога – за что? Но потом понял – это дар… Дар, который нужно принять, нужно полюбить… Я хотел защитить тебя, и поэтому остался с тобой… Пусть так – не совершенно, пусть так… Прими меня, Дэви, прими, впусти в себя… Я скучал по тебе… Я так долго ждал, когда смогу сказать это…
Дэвид накрыл руку Андо своею, рассеянно отмечая – как взросло она теперь выглядит, рука мужчины на руке юноши, рука живого на руке… нет, не призрака, конечно, но руке чего-то совершенно иного.
– Я не собирался отказываться. Тем более не собираюсь теперь. Было бы совершенно аморальным, я думаю, брать от дара только то, что приятно, только то, что можешь вынести, только то, что… привносит приятное разнообразие в твою жизнь, - он горько усмехнулся, - это жестоко, но это правильно. Чтобы мне, осуждая тех, кому показалось бы… счастьем обладание такой силой… нечем было перед ними гордиться. Чтобы я не считал, что устоять, преодолеть – это очень просто. Неправильно бы было, если бы мне не пришлось учиться этому, как когда-то пришлось тебе.
– Я думаю, ты освоишься с ней… - мягко улыбаясь, проговорил Андо, - ведь эта сила – твоя по праву. Ты столько лет уже здесь уживаешься с ней, столько лет чувствуешь ее… Теперь тебе нужно сделать лишь маленький шаг – и принять ее… Это словно… Яблоко… Ты был рядом с яблоней все время, ты оберегал ее, не забывал, не бросал… Прими же плод ее любви к тебе… Тогда я любил тебя, даже не зная, что это именно ты… Я любил тебя, как сына того, кто является частью моего Бога… Но, когда узнал… Я был счастлив. Счастлив, что на этот раз Вселенная смогла отплатить тебе за твою боль, за твои потери, за твою несчастную любовь… Я был счастлив узнать тебя снова… И счастлив, что ты не один… Твой возлюбленный брат с тобой, думаю, эта связь помогала тебе все это время….
Андо обнял Дэвида за шею, прижимаясь всем собой, поцеловал в щеку. Потом погладил волосы, оглаживая пальчиками каждый рожек, нежно перебирая прядки.
– Они отросли… А ты… Почти не изменился… Разве что вырос, стал сильнее… Наверное, не очень приятно видеть меня, словно с ума сходишь, да? – Андо убрал ниспадающие на лицо пряди рыжих волос за ухо, - ведь… Это больше не сон, Дэви.
– Тебе пришлось пережить гораздо больше, чем мне. И потерь, и страха, и вины. Андо, я давно хотел спросить… То есть, каждый раз, как просыпался, а во сне не помнил об этом, и мы говорили о чём угодно, но только не… Андо, где ты? Ты жив или… В какую дверь ты ушёл, что ты обрёл за ней?
Андо взял лицо Дэвида в ладони, заглядывая в глаза. Он чувствовал, что Шеридан хочет знать ответ, но боится. Как, впрочем, и все.
– Я жив… В ином понимании, чем здесь, но жив… Я жив иначе, так, как должен был. Сначала я считал, что не должен был рождаться так, как родился, но теперь я знаю – вся моя жизнь была дорогой туда, где я сейчас. Я обрел покой, Дэвид… Покой, который невозможно обрести по эту сторону. Это не рай и не ад, это другое измерение. Но я сейчас здесь, и… Я реален… Так же реален, как и ты… Пусть я ни на секунду не изменился внешне, это не значит, что я – мертв. Я с тобой, если ты этого желаешь… Нет. Когда ты этого желаешь.
– Я хочу, чтоб у тебя был этот покой, Андо. Многие сожалеют о тебе, говоря, что ты мало жил, и сколько жил – метался в поисках себя и своей дороги… Но это ли важно? Важно, что сейчас ты обрёл то, что успокоило тебя. Что ты по крайней мере готов назвать смыслом. Помнится, ты сам говорил, что силы, которая тебе дана, много для одного… Теперь она не сосредоточена в тебе одном, и наверное, теперь тебе должно быть легче… быть собой, видеть себя под этой силой, различать силуэты в сиянии… Но всё же, наверное, если б это было возможно… Я хотел бы, чтобы ты жил. Чтобы выбрал то, что ценнее…
– Я могу лишь надеяться на то, что смог помочь тебе… Хоть когда-то, хоть раз, если я был не бесполезен тебе… Именно тебе, не общему делу, не общей цели, не тем, кто тебе дорог, тебе… Я думаю, имел ли я право… Я думаю, лучше ли так… Отец… Дэви, мне самому было страшно, и я сам хотел жить… Но я рад, что все случилось так, как случилось… Даже несмотря на то, что я потерял здесь, я смог обрести нечто, что могу назвать смыслом. Мне жаль, конечно, что я не могу прийти к Офелии… Да и что я могу ей сказать, спустя столько лет… Что не могу увидеть сестру… Элайю… Мирослава… Всех тех, кого знал… Но я могу видеть тебя, я могу говорить с тобой, обнимать тебя, чувствовать… Это уже много, и это – для меня счастье.
– Ты знаешь, Андо, другого счастья я мог бы пожелать для тебя. Счастья свободы. Мне казалось… и, наверное, продолжает казаться и сейчас… что ты сам не хочешь, не ищешь свободы. Конечно… эти споры, мои с тобой, были как правило с кем-то другим, с тобой мы так и не говорили об этом. И наверное, это тоже моя вина, о которой говорила Лионасьенне, говорила Адриана. Поссориться с тобой, говоря об этом, наверное, было б проще, чем понять друг друга, а я не хотел ссоры… Но я не думал, что время конечно. Что, позволяя тебе идти своим путём, я отпускаю тебя к смерти… Я должен был сказать тебе. Пусть это было и… непопулярной точкой зрения. Что ты должен жить, Андо. Жить, а не быть оружием. Жить, а не отрекаться. Жить, а не служить фальшивым богам… Да, - Дэвид усмехнулся, - пусть потому, что это очень не нравится лично мне. Но ведь это правда. Не нравится. Ты не должен быть этим, Андо… Не будешь. То есть, теперь… я – не буду.
Андо встал с кровати Дэвида, светящейся тенью замерцал, на секунду теряя очертания, потом вновь принимая свой облик, кажется, даже больше человеческий, чем до этого. Опустив голову, он обхватил себя за плечи, обнаженное тело чуть дрожало, словно от холода.
– Я понимаю… Ты именно это ненавидел, что в Корпусе, что потом… За что ты умер… Это кажется таким бессмысленным, когда ты смотришь на меня… Но во мне больше от матери, чем от тебя… Пусть я и хотел быть достойным вас обоих, она все же была решающей… Она любила Коша, да, теперь об этом можно говорить прямо… Любила, и хотела идти за ним… И ей было очень больно, когда он умер… Может, желание быть ради него, а может, что-то иное – передалось мне… Прости меня… Я так и не смог быть достойным, я просто сбежал… Но ты и вправду сможешь не так, как я… Тебе был дан второй шанс, и я рад, что смог хоть что-то сделать, чтобы ты его использовал.
Глаза Дэвида медленно принимали очертания андовских – проще говоря, округлялись в глубоком шоке.
– Андо… Андо, о чём ты… То есть, я понимаю, о чём ты говоришь, но…
Но себя не обманешь, эхом откликнулся тот, последний голос. С самой Тучанкью ты смотрел его сны, его воспоминания, воспоминания многих других – его глазами, и не хотел отказываться от этого, тебе это нравилось, зеркальный коридор чужих душ, к которым ты жаждал приблизиться. Ты говорил, что даже его кошмары – как тогда, на развалинах сгоревшего завода – не пугают тебя настолько, чтобы отказаться. Ты уже знал, что получаешь это от него, но продолжал говорить: просто сны… Просто ему тоже, как всем, необходимо с кем-то делиться, чувствовать себя неодиноким, и если он не может как все вы – пусть хотя бы так. Ты чувствовал его боль, и его экстаз, ты слышал мысли своей матери и отца из его мыслей, мысли Диуса и твоих друзей из его мыслей, ты смотрел то, что видели его глаза – внешние и внутренние… Но даже зная, что смотришь не только в его личную память, ты не собирался останавливаться. Теперь ты спрашиваешь – чьи голоса ты слышишь, чья память сжала твои пальцы для выстрела, привела тебя к пониманию… твоего долга перед ним…
Андо не поднимал головы, так и стоял – сгорбившись, обхватив себя руками, зажмурив глаза.
– Прости меня, если можешь… Я думал – это правильно… Я думал, я смогу… Я шел по тому пути, который считал единственным… Отец, я все еще… Такой ребенок…
Дэвид протянул руку, касаясь Андо, сперва обжигаясь ощущением его реальности, телесности.
– Что, скажи, что я могу сделать для тебя?
– Ты не должен мне ничего… Нет, пожалуй, кое-что ты мне должен… И мне, и Лите… Маме… Ты должен жить, и быть счастлив. Она бы хотела увидеть тебя, я знаю. Я люблю тебя, я всегда любил тебя… Помнишь, я однажды сказал тебе – мы связаны, наша связь выше понимания, и сильнее любой, которую знают. Я говорил, что люблю тебя, как свою часть… Сейчас я могу уточнить… Как возлюбленного, как отца, как мужчину и сына того, кто был частью моего Бога и Бога моей матери… Это сложно понять, но… Ты самый дорогой для меня из живущих…
– Мне кажется иногда, Андо… что ты как график бесконечно убывающей функции. Сколько ни приближайся к тебе, всё равно не пересечёшься. Может быть, я потому не послушал бы никаких предостережений, что рискую раствориться, даже в малой части, которую ты дал мне, в твоих ощущениях и твоей памяти, потерять себя в твоём, что внутри себя… что убедил себя в том, что это моё? Я все эти годы думал – вот, в конце концов, когда я стану взрослым и умным, я смогу понять… многих, и в частности тебя… Сейчас во мне живёт странное ощущение, что ты понимаешь меня.
Андо приблизился к Дэвиду, гладя рукой по щеке, потом наклонился к нему, рыжие волосы щекотали лицо мужчины.
– Я понимаю тебя… И ты понимаешь меня. Сейчас мы семья… Мы ведь семья, отец?
Образы в мыслях Андо стремительно теряли реалистичность, превращаясь в череду ярких вспышек, потоки света, сполохи.
– Почему же только сейчас… только так… Почему только слова… которые ничего уже изменить не могут…
Андо сорвался с места, наверное, Дэвид даже не успел удивиться, как прохладные губы немертвого подростка коснулись его губ. Обожгло ощущение близости, вполне физически закружилась голова. Он здесь, рядом, теперь – почти полностью. Не важно, как он выглядит, не важно, как разговаривает – это он.
– Как давно я мечтал об этом, - оторвавшись от губ мужчины, охрипшим голосом проговорил Александер.
«Вот… оно… как…»
Вообще-то, так было уже. Так было давно. Диус как-то сказал – кажется, в разговоре с Виргинией:
«По правде, нас всегда трое. Я, Дэвид и Андо Александер. Нет, дико, конечно, но я привык. Ревновать к мёртвому – это последнее, что я мог бы делать, у меня не настолько всё плохо. Те же основания имеет Дэвид заподозрить, что в нём я ищу его отца. Но иногда, когда я вспоминаю, что мёртвым Андо считают только условно, на том основании, что за столько лет он так и не обнаружил себя нигде, но ведь они могли покинуть «Белую звезду» до взрыва… жизнь расцветает новыми необычными красками. Но, в конце концов, я, видимо, заразился пофигизмом от Дэвида. Какой смысл волноваться о том, что кто-то может слышать твои мысли даже в самый интимный момент? Ну и пусть слушают и завидуют»
«Вот это правильно»
Диус, конечно, проникся пофигизмом не сразу. Сколько-то времени ушло на неуклюжие, трудные попытки объяснить.
«Понимаешь, это… Словно дополнительный слой, делающий картину объёмнее. Я слышу тебя, я вижу себя твоими глазами… Канал связи, нужный мне, и ты знаешь, не потому, что я тебе не верю, или хочу знать больше, а потому, что… В общем-то, я не могу представить, как смотрел бы только с одной стороны. Терял часть того, что называю прекрасным, называю тобой»
«Ладно, - проворчал Диус, - не я первый, кто находится в этом плане с партнёром в неодинаковых положениях»
И когда они лежали, обнявшись, под одной тонкой простынёй – летние вечера в Эштингтоне бывали очень сухими, жаркими – Дэвид говорил:
«Не знаю, сможешь ли ты понять… Но это словно заниматься любовью над бездной, полной звёзд, над бездной, в которую падает твоё эхо. И когда я слышу твоё эхо от них – это лучшее, что могли бы дать мне звёзды».
Нет, это не было другим. Точнее… словно, если сравнивать со связью, без той секундной задержки… Не в смысле времени, конечно, в смысле яркости ощущений. Без шумов. Образ не преломлялся, проходя от сознания к сознанию.
«Нет… не бойся… Пожалуйста, только не страх… Ты можешь, ты – имеешь право… Узнать меня, полностью понять, почувствовать…»
Андо сел к Дэвиду на колени, обхватив его талию тонкими ногами, обвивая шею руками, снова прижимаясь губами к его губам, проводя языком между ними, цепляясь за крепкие плечи пальцами.
«Я знаю… Знаю, что ты хотел меня узнать… Не бросил бы, правда? Не бросил бы, если бы была другая возможность? Я простил, даже нет, не обижался никогда… Никогда не злился, я все понимаю… Ты такой… Невероятный, волшебный, в миллиарды раз лучше меня… Отец мой, любимый мой, смысл мой…»
Череда образов – их общее, глазами каждого, так за вереницей картин взгляды встречаются, глаза в глаза – и над слепящей снежной гладью, и над изрытыми взрывами полями Центавра, и над молчащим, в сером траурном балахоне неба, Тузанором… и то, что стало общим… Пульс его сердца через тысячи километров на Тучанкью… Шёпот его тревоги… И звенящее «не верю» в ту ночь, словно одинокая вспышка позывного во мраке – снова и снова, хотя снова и снова нет ответа…
«Один за другим, все переставали верить, что вернёшься… Я тоже… не верил, что вернёшься… Но чувствовал, что есть. Не знал, мои ли это галлюцинации, или правда… Что это меняло…»
Андо сжал рубашку Дэвида пальцами, потом медленно расстегнул пуговицы, одну за другой, прикасаясь губами к освобожденной от ткани коже, прикусывая возле ключиц. Когда рубашка была стянута, Андо мягко, но настойчиво надавил на голые плечи мужчины, заставляя его лечь на постель обратно, нависая над ним, прижимаясь к нему своим телом, впитывая его тепло.
«Все нормально… Я знаю, это сложно… Сложно жить с верой в подобное чудо… Я – жив. Я реален, отец, я здесь… Почувствуй меня, прикоснись ко мне… Ты хочешь этого? Ты хочешь меня, Дэви?»
Вспышка – желание – Тучанкью, отзвуки его эмоций, эхо в космосе, след прикосновений Андреса и Алана, как узнал он позже, след удивления в ответ на – тот вечер, те бокалы, те прикосновения – под напором искушения, с которым не смогли бороться оба, любопытство, невинное любопытство… уже не очень невинное…. из-под этой вспышки – Ледяной Город, отсветы на стенах, сон, прорвавшийся в реальность… Он скользнул ладонями по острым лопаткам, чувствуя, как ладони погружаются в свет…
Андо зажмурился, когда в него хлынули воспоминания Дэвида. Прикосновения, невинные и в то же время – развратные, такие горячие, такие несдержанные, радость сердца, отдающаяся барабанной дробью в ушах, оглушающе-прекрасное понимание – любим, любит и любим. Глаза принца Винтари – близко-близко, губы, сцеловывающие слезы радости с любимого лица, восторг, мечта, которая стала реальностью. И вслед за этим – сильные руки на других плечах, медленно наклоняющие другое тело, прогибающееся под прикосновениями. Длинноволосый мужчина над совсем еще парнем, гладит его русые волосы, черпает рукой непослушные пряди, целует плечи, лопатки… Тот же мужчина, спустя много лет, целует его – Андо, точно так же поворачивая к себе спиной, медленно опуская на постель, коленно-локтевая поза… Отец и сын…
«Отец, сын и святой дух… Ты был там, ты был с ними… И я был… Святые грешники… Любовь и грех»
Падающий, как одежда с плеч, страх – неверие, сомнение, по-другому… «Так просто… так естественно… Если просто было – выстрелить, не должно быть сложно – принять»
Он отшвырнул этот голос, как сброшенную рубашку – без тебя как-нибудь разберёмся – да, целый лоскутный мир чужой памяти, тысяча панорам – тысячью взглядов, тысяча отзвуков сердец…. вот андовское, вот его, вот Диуса, вот Уильяма, Адрианы, Андреса, Алана, Виргинии, вот матери, отца, и снова его, и андовское, и – Офелии, и другой девушки – её взгляд чем-то похож… Порой только одна вспышка, какая-то одна звенящая мысль, порой словно узкая щель в стене, из которой бьёт яркий свет, и если подойти ближе – в эту щель увидишь другой мир… Радуга на гранях кристаллов… Калейдоскоп Ледяного города…
Он на руинах сгоревшего завода – «я был там» - он перед матерью в тот день, когда говорили о Шин Афал и Штхиукке – стены помнят этот огонь – он протягивает руку, чтобы коснуться… прошлого… рыжие пряди Андо охватывают его руку… «Это… моё?»
«Твое!» горячим жаром у самых губ, опаляющее, опьяняющее желание. Руки Андо слепо шарили по телу полуминбарца, гладя ребра, грудь, спускаясь ниже, под тонкую резинку широких спальных штанов, проникая под нижнее белье, пальчиками обхватывая влажную твердость. Из губ – не то стон, не то вздох, глаза, и без того большие, – в пол лица, расширенные зрачки, можно увидеть космос, спираль вселенной.
И снова – Лита… Ее огонь, судорожно сжатые пальцы, сорванное дыхание Байрона, когда он гладит ее по волосам, и весь мир Ворлона, и вся его неприязнь, вся боль – он не оружие! Ее волосы обвивают огненными лентами его запястье, как сейчас… Только сейчас – те же души, и тот же порыв…
В момент, когда Дэвид склонился над опрокинутым на постель Андо, над огромными серыми озёрами его глаз, в кольце пожара рыжих волос – в комнату вошёл Диус Винтари.
Вспышка. Развернулся, с намереньем вылететь обратно за дверь. Дверь захлопнулась перед ним с громким лязгом, словно запечатанная намертво.
– Стой… - не голос, а, скорее, слабый, еле слышный шепот, - Не уходи…
«Не уходи, Диус Винтари… не сбегай больше… Так уже было, верно… Ты снова бежишь… Но я больше не позволю. Пусть все будет сказано, наконец»
Винтари на секунду прикрыл глаза, потом развернулся, крутанувшись на каблуках.
– Извините, рефлекс. Естественный рефлекс выйти, когда… Хотя не знаю, может быть, и не естественный. Может быть, естественнее остаться, коль скоро… Не дома, конечно, но… В общем, я не был готов увидеть что-то подобное. Извините. Но, конечно, послушаю. Прошло много лет, и за эти годы… я слышал очень многое, что существенно изменило мой кругозор.
Андо крепко держал за руку Дэвида, чуть приподнялся на локтях, облизывая пересыхающие губы.
– Во-первых… Спасибо. За все. За Дэви, за то, что был с ним все это время, за то, что любил его, помогал ему, ласкал его. Нет, не перебивай. За то, что никогда не пытался сломать его, да и не хотел этого… Мой отец… Знаешь, принц, я рад, что вижу тебя. Ты, верно, иного мнения, но я правда рад. Спустя столько лет… Увидеть тебя, я словно вижу близкого друга.
– Знаешь, я даже не нахожу особых сил удивляться тому, что вижу тебя, - Винтари шагнул в сторону кровати, - если бы мне кто-то сказал, что я увижу Андо – о да, я удивился бы и не поверил. А видя своими глазами – нет, не удивляюсь. Ты, в общем-то, всегда был… Я, конечно, не… Не как вы… Но у меня есть старое доброе вербальное общение, многим оно помогает, мне, хотя бы большей частью, тоже. И для этого даже не обязательно говорить о тебе часто, чтобы помнить, что ты с нами. Жив в нашей памяти, - центаврианин усмехнулся, - я привык к тебе… и даже иногда мне самому казалось, что я чувствую твой взгляд за спиной. Ты начал жить с нами раньше, чем мы сами… стали жить вместе… Вы с Дэвидом… обменивались картинами, когда он смотрел на море, а ты на звёзды, передавали эмоции и резонировали в ответ, занимали друг у друга жизнь, я не знаю, кто точно у кого. Ты знаешь, любые двое, кто решает связать свою жизнь отношениями более глубокими, чем формальность – это два разных мира, которые идут на слияние, и им всегда есть, чем удивить друг друга. Удивлялся я двадцать лет назад, Андо Александер.
Андо улыбнулся, вновь обнимая Дэвида за плечи, играя с его волосами пальцами, слушая хаос мыслей в его голове.
«Диус… Я люблю его, Диус… Я любил его еще до того, как увидел, до того, как понял… Эта любовь в крови, любовь глубже которой нет и не должно быть… Я не говорю, что это означает, что моя любовь приоритетнее, что я – имею право на все. Я просто хочу, чтобы ты понял, сколь многим он для меня является… Сколь многое он несет в себе… И да, наверное, я мог бы сожалеть о такой простой и незначительной мелочи – я хотел бы быть Литой… Иметь полное право… Быть девушкой, чтобы когда-нибудь встретить его… Но это было, а сейчас… Я даже не принадлежу вашему миру, Диус… Но моя любовь к нему – сквозь пространство и время… Ты ненавидишь меня за это?»
Дэвид откинулся спиной на угол между стенами, которые примыкали к откидной кровати.
– Диус… Ты знаешь, я не думал, что это может когда-нибудь произойти. Но я рад, что произошло. У меня с ним оставалось недосказанное – то недосказанное, что можно сказать только глаза в глаза. У вас с ним этого – неизмеримо больше.
Винтари подошёл к кровати, опираясь спиной о стену у кровати, стоя напротив них, и расхохотался.
– Ненавижу? Было бы просто… нормально, во всяком случае… Но нормальной моя жизнь не была, и не должна была быть. Но ты же видел… мне казалось, что видел. Знал, что я знаю. О тебе, о той части тебя, что рядом всегда. И ты должен был знать… я не несчастен. Настолько, насколько это вообще бывает. Я никогда не понимал, это правда, чего ты ждал от меня. Никогда не понимал тебя. Но я соседствую со множеством вещей, которых не понимаю. Соседствую. Живу с ними. Они моя жизнь.
Андо раскинул руки на кровати, насколько хватило её более чем скромной ширины. Его серебряные крылья ярко вспыхнули, потом вновь почти рассеялись, оставаясь светящейся простыней под его хрупким телом. Он медленно, пропуская секунды между пальцами, протянул руки к центаврианину.
«Хочешь понять меня, Диус? Я здесь, дотянись, попробуй понять меня… Что до меня – я хотел бы, чтобы ты понял меня… Этого хотел бы Байрон… Как и сейчас…».
– Видишь ли, у нас не было времени поговорить, - Винтари медленными, тихими шагами обходил кровать, подходя к упирающемуся в угол изголовью, - да будем честны, было мало желания. Наверное, такие разговоры не происходят, пока оба живы. Ну, лично мне кажется, что причина не во мне. Я всегда знал, чего я хочу. Ты – нет, и не трать время, говоря мне сейчас обратное… если, конечно, собираешься говорить. Ты тоже иногда… тянешься к более простым вещам, более естественным решениям, и это правда, было бы легче и проще, если бы ты был просто ненавистной, лишней частью в его жизни, которую я мечтал бы вырвать с корнем. Но такие мечты не проживают двадцать лет. Либо умирают, либо убивают.
Андо опустил руки, во все глаза смотря на мужчину. Он намеренно не пытался его прочитать, хотя мог. Но не хотел. Пусть слова – будут словами, и пусть сказанное – больше не тревожит.
«Тогда – что? Что я для тебя, Диус Винтари?».
– В старину в одной местности на Центавре была поговорка – «Вино пьют из любого бокала». Таков примерный перевод, но точный невозможен, и вот почему. Это аллегория, которую не центаврианину не понять. Суть в том, что счастье надо принимать именно таким, какое оно есть, вместе с тем, что к нему прилагается и во что оно упаковано… хотя даже это не будет полным определением. Быть центаврианином – это уметь жить в удовольствие… и знать, что удовольствие не дастся тебе таким, каким лично ты мог бы пожелать, и слава создателю – не дай бог, если наши мечты сбывались бы в точности. Я нашёл партнёра, с которым не устал жить в течение более двадцати лет. И думаю, что не устану и впредь. Наш интерес друг к другу не ослабевает, как и наш общий интерес к тому, что мы делаем вместе. Мало кто может подобным похвастаться. Я нашёл… возможность жить так, как я хочу, делать то, что хочу. Чёрт, не так много тех, кто мог бы ожидать от меня зависти. И по-твоему, мне отравит жизнь то, что… признаться, я не знаю, как это определить. Ну, в целом, я имею в виду тебя. Мне больше не отравляют жизнь козни моей родни и игры, выигрыш в которых меня заранее не удовлетворял, ты просто не смог бы сделать что-то страшнее, чем было бы там. Никто, кто счастлив в любви, не должен быть счастлив и всё, не воспитывая себя, не уча себя пониманию… У любимой женщины может быть прошлое, которое отбрасывает тень на настоящее. Любовь, которая не до конца забыта. Ребёнок от первого брака, в конце концов. Или любимая женщина может быть замужем за другим мужчиной – чёрт, это сплошь и рядом. Это повод не любить, или повод не получать радости? У землян говорят, что в любимом человеке надо любить всё. У нас так не говорят, поэтому я тебя, конечно, не люблю. Я тебя просто принял. Потому что прекрасно знал, что у меня нет другого выбора. Точнее, другого выбора я б не сделал. В конце концов, я знаю своё место в его жизни.
«Как это… грустно… Что ты просто принял, потому что выбора нет, или потому, что сам не стал бы делать другой… Ты не ответил на мой вопрос, но ответил на другой, который я не задавал… Не волнуйся, Диус Винтари, сегодня… Наша последняя встреча, ведь мой отец… Наконец-то проснулся, и теперь… Нет, не скажу, что я ему больше не нужен, просто теперь… Живые остаются с живыми, верно? Я хотел бы… Нет, я знаю, что он будет счастлив, и этого уже достаточно… Неизбежности по имени Андо Александер больше не будет, принц. Теперь эта сила – не мой подарок, не мое присутствие, а его выбор. Да, принц. Теперь это существо, умершее как Байрон и возродившееся как Дэвид Шеридан, телепат».
– А что я должен был делать? Мотать нервы тому, кого я люблю, требуя отказаться от того, что для него важно? А я сам – отказался бы? Нет, Андо Александер, неизбежность ты для меня или нет, но у меня, повторюсь, не настолько всё плохо, чтоб я на тебя жаловался. И даже не потому, что ты, всё-таки, часть его мира. Просто… зачем мне это? Я… знаю, что сколько весит и какую отбрасывает тень. Я был с ним рядом больше тридцати лет. Я… знал, что значил в его жизни год за годом, как влиял на него, я… растил его, можно сказать. Это даёт некоторую уверенность. И то, что ты тоже занял место в его жизни, этой уверенности не отменяет. Ты занял своё, а не моё. Да, это всё – понимание – не происходило в один момент. Об этом ты тоже должен был знать. Дэвид не сразу сам понял, что именно ты сделал, а я не мог предположить, какие это будет иметь последствия. Конечно, если б мне кто-то предсказал, что я буду жить с телепатом, я б очень удивился. Но… грустным я бы это не называл. В конце концов, я знаю, что именно твои… вольные или невольные письма на Тучанкью толкнули Дэвида в мои объятья, мне было, за что благодарить тебя.
– Вы оба сделали меня тем, кто я есть сейчас, - улыбнулся Дэвид.
Андо сел на постели, подобрав под себя ноги. Длинные волосы падали на грудь, покрывали острые лопатки, он касался прядей руками, закручивал на пальцы.
«Тогда я еще не знал… Того, что открылось мне теперь. Тогда я думал, что на свете нет никого, кто смог бы понять меня, понять то, что мной движет. Сейчас я понимаю. У минбарских жрецов есть поговорка «Понимание и не требуется. Главное - принятие», теперь я знаю, что это действительно так. Меня принимали, даже тогда, когда я сам считал это ненужным мне, когда я думал, что главное для меня – не то, кто я для других, а что я могу для одного. Дэви тогда был ребенком, и все же понимал это, понимал, что даже если он и не может разобраться в том, что мной движет, он может просто быть рядом. Жаль, но иногда осознание таких простых вещей приходит слишком поздно. Хотя, может так все и должно было быть… И я рад. Что все сложилось именно так, что у моего отца, наконец-то, есть то, что он любит, за что не нужно убивать, или идти против своей совести, или против других. Вы оба… Выросли, стали куда сильнее, и я не про физические изменения, хотя они тоже есть. Внутри вы стали более цельными, приняли себя и свои желания. Я надеялся, что это не сломает ни одного из вас, и я не ошибся».