Не вспомнить, сколько это жило во мне...

[na-ive]

И сейчас слишком сумбурно... И ощущение, что оформил всё не так, как хотел...

Название: пока нет
Вселенная: кажется, таки Анимейтед)
Пейринг: ну таки дык)
Дисклеймер: все сами не свои, угу...

Обычное совещание... Для кого что в этом словосочетании, а для него - слишком много подтекстов, течений и полутонов. Слишком много он чувствует, слишком многое видит краем глаза, слишком многое знает наверняка. Знает, что...
- Всё, все свободны. Проул, ты останься. Поможешь мне с отладкой систем.
Ретчет, кряхтя-ворча, поплёлся к себе в ремонтный, Бамблби трансформировался и газанул по коридору, долго ещё ухали удаляющиеся шаги Балкхеда. Оптимус отвернулся к тёмному экрану Телетрона, сколько-то молчал, тягостно переступая с ноги на ногу...
- Проул, ты... знаешь...
Чёрно-золотой трансформер так же молча и спокойно подошёл к креслу и принялся отстёгивать броню с бедренной секции. Да, он знал. Он прекрасно знал, зачем его оставил Прайм, хотя и не выразил это ни единой эмоцией в лице. Полностью раскрытый, расставив ноги и опираясь локтями на кресло, он ждал, слушая, как медленно, борясь с собой за каждый шаг, приближается командир.
С тех пор, как погибла Элита, Оп не мог смотреть на других женщин, не мог допустить в своё сердце новую любовь. Но разрядка, хотя бы иногда, требовалась всем, и Проул любил порой вспоминать, как впервые согнул гибкое тело под виновато-сумасшедшим взглядом, как один не выдержал, а второй и не попытался остановить, как после долго спрашивал себя - почему... Вертикаль? Это смешное слово пристало бы десептиконам, но им... Им ведь оно было чуждо. Так он стал поверенным самых страшных тайн, так он пил это горькое превосходство до дна. О, это было счастьем - в те минуты, когда в разрядке могучего тела он слышал обещание хотя бы недолгого - успокоения тоски... Он выполнил. Он послужил. Он был полезен. Нормально ли это? Не важно. Он послужил, он был полезен. Только это важно.
Он не спрашивал себя - почему он. Он просто делал. Насколько от него это зависело - как можно более хорошо... Но часто от него зависело мало. Просто быть тихим. Просто не мешать... не сбивать... с решимости...
Вот тяжёлая широкая ладонь легла ему на плечо, скользнула на бок - как-то стыдливо и виновато, он слышал, как позвякивает расстёгиваемая броня... Не торопить, не ободрять, не успокаивать - чаще просто ждать, терпеливой безмолвной статуей ждать, когда он позволит себе... В этом и была, увы, его помощь.
Он сам не заметил, как принял это как свою жизненную миссию, как стал ждать, когда же это произойдёт снова, когда ОП в очередной раз почувствует, что подавлять потребность дальше невозможно. Вот этого показательно нейтрального, сухого, официального - " Проул, останься", этих слов, сказанных через такое безумное усилие над собой: "Проул, ты... знаешь..."
И приходилось скрывать, что он уже с нетерпением ждёт... Скрывать даже от самого себя - как бы ненароком не выдать...
Быть инструментом удовлетворения в его руках...

Здесь, в одиночестве, он мог дать выход эмоциям, пережив заново, а точнее - по-настоящему, в полную силу, произошедшее только что.
- Я должен быть безупречен и исполнителен... Сумел ли, Оптимус?
И прокручивать в голове, как ловко и спокойно расстёгивает броню, придираясь к каждому движению, каждому жесту, наклону головы... К каждому своему вздоху, стону - их не может совсем не быть, но слишком бурные эмоции, что есть внутри, нельзя пропускать...
Как ни странно, как ни дико, как ни страшно - пока он думает, что принуждает своего подчинённого к противоестественному, пока считает себя единственным тут грешником - ему легче. И потому лишь сейчас Проул неистово и ожесточённо ласкает собственное, повинное в куда более греховных желаниях тело.

Бамблби. Эти огромные голубые глаза, вспыхнувшие перед ним вот прямо здесь и сейчас. Неплохой поворот сценария... Если он есть, сценарий. Если есть свыше что-то, что сталкивает их в тех или иных обстоятельствах места и времени...
Он сидит в кресле, в этой злополучной комнате, в которой, как он считал, никто, кроме него, не может сейчас находиться, а эта маленькая золотая бестия, сверкая остренькими рожками и ухмылкой, которую описывать всё равно все эпитеты устарели - вдруг опускается перед этим креслом на колени, и смотрит снизу вверх далеко не невинными синими озёрами.И где-то внутри - жестокое понимание, что именно...
- Если вы не против, я готов помочь...
Эти слова он шептал Оптимусу - куда-то в паховую секцию, туда, где по определению нет слуховых рецепторов. Это он говорил, когда его вовсе не могли слышать - распростёршись на полу, чувствуя собственную влагу и вопрошая, является ли стыд достаточным наказанием за дерзость... По определению безнадёжно, говорил он себе... О чём же говорит сейчас этот мальчишка? Неужто о том, что всякому чувству позволительно быть, что всякое желание,которое не несёт вред миру... Ну и конечно, имеются в виду собственные в первейшую очередь...
Но мальчишка знает... Слишком много знает... И потому нет сил сопротивляться.
Эта тоска, эта роднящая тайна, эта... потребность в разрядке...
И мальчишка максимально почтительно склоняется к тазовой секции чёрно-золотого бота, и все прикосновения его так восхитительны и ласковы... Мы не вправе отказать в праве.
Мы не заменим тех, по ком эта безумная, выжигающая, выжирающая тоска. Мы лишь делаем хорошо своё дело... И тонкие пальцы в чёрной "перчатке" скользят между остреньких золотых рожек, и с уст мальчишки - между... делом... срывается стон - почти счастья...
Как бы тебе ни было больно - от прикосновения к чужой тайне, от ощущения этого предназначенного совсем не тебе желания, от безнадёжности и безумия собственной страсти - просто делай хорошо своё дело. Так же, как делал любое другое. Это наш единственный рай.